Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков

Степан Бугорков

Жаркое лето

Роман

1

Дом колхозного бригадира Николая Середы стоит у въезда в поселок со стороны Донца. Красная черепичная крыша скрывается в густых высоких тополях. К реке протянулись сад и огород. Между рядами яблонь и груш пролегли грядки с белокочанной капустой. От ограды из штакетника, заросшей малиной и крыжовником, до самой реки зеленели ровные ряды картофеля с толстой ботвой.

Из окон дома виден правый меловой берег с крутым обрывом, усыпанным черными точечками стрижиных гнезд. Неподалеку переметнулся через реку мост. В тихие ночные часы, когда по нему пробегают поезда, стены дома вздрагивают, дребезжат стекла окон.

Семья у Николая небольшая — всего четверо: он, жена Марина, четырехлетняя дочка Светлана да глава семьи — старый дед Афанасий, бывалый казак, повидавший на своем веку три войны. Отец Николая, красный кавалерист, сражался в гражданскую войну в дивизии Пархоменко и был зарублен махновцами. Мать Степанида умерла в двадцать первом году от скоротечной чахотки, простудившись холодной осенью на загрузке вагонов с углем.

Дружил Николай с Михаилом Яременко — хранителем местных придонцовских лесов. Михаил жил на кордоне, верстах в пяти от поселка, вдвоем с женой, веселой, гостеприимной Аксиньей. Был он пришлым человеком в этих местах, родился где-то в приазовских степях и после окончания Велико-Анадольского лесного техникума по совету врачей приехал сюда. Случилось это так. На третьем курсе зимой во время практики в Белоруссии Михаил простудился и схватил воспаление легких. Два месяца пролежал в больнице, стал подозрительно покашливать. Врачи нашли затемнение в легких и посоветовали переменить климат, поехать к Донцу, в смолистые леса.

В июньский субботний вечер Михаил неожиданно зашел к другу с удочками на плече. Он увидел Николая под яблоней, у входа в сад.

— Здорово, дружище, — пробасил Михаил, приставляя удилища к стволу дерева, — нечего лодыря гонять, пойдем на реку искупаемся, а под закат на живца закинем, глядишь, и клюнет. Вчера сезонники на кордон приходили, хвастались, что много рыбы поймали.

— И то дело. — Николай крепко стиснул руку друга, быстро вскочил на ноги. — Сейчас мигом соберусь и махнем на Донец. Я уже повечерять успел, а удочки мои в лодке лежат...

Он вприпрыжку кинулся в темные сени. Вскоре оттуда на крыльцо вышла Марина. Где-то в глубине дома послышался звонкий голосок Светланки: «Папа, привези рыбы!»

Марина была в ситцевом сарафанчике, открывавшем загорелые плечи. Смородинные глаза с синеватыми белками светились радостью. Она дружески улыбнулась Михаилу, и на щеках ее заиграли ямочки.

— Здравствуй, Миша! Что это ты целую неделю к нам не заглядываешь, совсем забыл!

— Дела, Маринушка, дела, — протянул он руку, — просеки нарезаем, делянки для сезонников определяем, а тут еще в лесничестве приказали веников для города на зиму заготовить, рабочих рук нет, хоть сам разорвись на все стороны.

— Как здоровье Аксиньи? Хоть бы она зашла...

— Благоверная моя на здоровье не жалуется, только кушать меньше стала, говорит, что полнеть начала...

— Смотри, как бы ее на солененькое не потянуло, — смешливо посмотрела женщина на Михаила, — знаю я эту полноту.

Он на мгновенье смутился и не нашел нужных слов в ответ. Выручил Николай, вышедший из дома.

— Вот и я готов, — перебил он разговор. — Маринушка, мы пойдем порыбачим на зорьке, глядишь, на утро уха будет.

Через усадьбу, по тропинке, проложенной меж картофельных борозд, друзья подошли к расшатанным мосткам, у которых болталась привязанная на цепь лодка с просмоленными боками.

На весла сел Михаил. Тронулись быстро вниз по течению, загребая на середину реки, чтобы спастись от назойливых комаров. Вечерний зной спадал. Солнце давно упряталось за высоким правым берегом. Из станицы доносилось сытое мычание коров, раскатистое блеяние овец: стада возвращались с пастбищ.

Весла еле слышно плескались в воде, словно боялись потревожить эту закатную тишину.

— Чувствую я, Миша, что мы накануне каких-то больших событий. — Николай далеко выщелкнул с ладони пальцем окурок. — Газеты все эти дни пишут о трудовых успехах в стране, а в поселок разные слухи доходят из города, и один другого противоречивее. Говорят, будто в магазинах спички и соль люди начисто разбирают. Зачем это? Неужто догадываются, что дело порохом пахнет...

— Позавчера я был в городе, в управлении лесного хозяйства, — Михаил бесшумно опустил весла в воду, — беседовал со своим начальником Егором Алексеевичем Козловым. Помнишь, он людей из колхоза на санитарную очистку леса агитировал? Ну, плотный такой, золотозубый, стриженный под ежика. Так вот, в разговоре он намекнул на ожидание в области каких-то перемен. С неделю назад ввели по учреждениям ночные дежурства, люди задерживаются допоздна, все ждут каких-то указаний свыше... Вот теперь и кумекай, что к чему.

Слева, за зеленой стеной тростника, показались рыбные озера. К ним друзья и направили свое суденышко. Не знали они, что это была последняя мирная ночь...

А на утро — война.

Николай и Михаил получили повестки на второй день. Вместе с другими мобилизованными станичниками они прибыли на грузовой машине в Ворошиловград и сразу же из облвоенкомата попали на сборный пункт, расположенный на окраине города, в тенистом парке имени Горького.

Провожающие — родные и друзья — остались у белых ворот с колоннами и высокой аркой, а призывники направились к летнему театру, где шло формирование команд.

Улучив удобную минуту, Николай подошел к деревьям у ограды и, к своему счастью, увидел Марину в голубой косынке, а рядом с ней Аксинью. Он поманил их рукой к ограде. Женщины подбежали обрадованные и в то же время печальные, заплаканные.

— Немедля идите на вокзал и ждите нас там на перроне, — успел торопливо крикнуть Николай, — через час мы будем грузиться в вагоны, в городе нас не задержат...

Марина ойкнула и прижала палец к губам. Стоящий неподалеку часовой улыбнулся и тотчас сурово нахмурил брови. Николай быстро скрылся в кустарнике.

2

До свиданья, Ворошиловград!

Воинский эшелон из расшатанных теплушек медленно тронулся от приземистого кирпичного здания вокзала под прощальные крики и голосистые причитания провожающих, столпившихся на перроне.

Оглушительно раздался прощальный басовитый гудок паровоза. Толпа на перроне — женщины, старики, дети — двинулась вслед за составом, выкрикивая последние напутственные слова. Некоторые призывники, вырываясь из объятий родных,