Тигрушка (сборник) - Анатолий Гладилин

Анатолий Гладилин

Тигрушка

Серия «Легенды оттепели»

© Гладилин А. Т., текст, 2015

© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Тигрушка

Париж. 07 января 2015 года

Сегодня 7 января 2015 года. В России празднуют Рождество. Утром в Париже два террориста в черной одежде расстреляли в упор редакцию сатирического еженедельника, который осмелился опубликовать карикатуру на пророка Магомета. Естественно, французское телевидение и радио без перерыва говорят только про это. Первый час политкорректные французские журналисты повторяли, что никто не знает, откуда взялись эти террористы, с АК и гранатометами. Сбежали из сумасшедшего дома? В так называемых молодежных редакциях телевидения, 15-й и 16-й, высказывались более рискованные предположения. Может, это люди из ультраправого Национального фронта? А одна горячая голова бросила реплику – сам слышал: «А вдруг это русские?» Правда, более опытные и осторожные коллеги сдерживали пыл энтузиастов политкорректности – дескать, надо подождать официальной информации из Управления полиции. Наконец официальная информация пришла. Увы и ах! К величайшему сожалению прогрессивной французской общественности, редакцию «Шарля эбдо» расстреляли не ультраправые и даже – как обидно! – не русские. Убили журналистов наши любимые арабы, причем не из Аравийской пустыни, а родившиеся и выросшие во Франции. Ай-яй-яй! Как же так? Ведь это противоречит всем нашим теориям.

На склоне лет (а видимо, в эту прекрасную пору я уже вскарабкался) трудно писать короткие рассказы. Почему? Ну естественно, по кочану, со всеми капустными составляющими солидного возраста. Стоп! Короткая ремарка (в следующий раз обозначим ее как К. Р.): наукой замечено, что даже очень образованный человек, карабкаясь по склону, забывает не только иностранные, но и массу слов своего родного, великого и могучего, зато неожиданно всплывает сленг его детства. В моем случае: блатной говор Казани военного времени. «Старушка не спеша дорожку перешла, ее остановил милиционер» – веселая антисемитская песенка, которую мы, семилетние пацаны, бодро распевали, не задумываясь… Впрочем там были и приличные слова: «Я никому не дам, все схавает Абрам, а курочку поделим пополам».

Да, так на чем мы остановились? На кочане и капусте? А выпрыгнувшая К. Р. наглядно доказывает, что на склоне каждая фраза влечет за собой какую-то историю, к данному повествованию отношения не имеющую, но которая вертится на языке и норовит брызнуть на бумагу.

К. Р. Мог бы продолжить: «…и на склон, тем самым убыстряя скольжение». Ладно, я человек добрый, торможу лаптей («Вантя! Тормози лаптей, дяревня близко» – из казанского сленга).

Между прочим, за те самые ваши драгоценные минуты, которые вы потратили на чтение этих абзацев, в современном голливудском фильме произошло бы как минимум три убийства и сюжет резко закрутился. Но я человек мирный (в трех абзацах сделал себе два комплимента) и в моем возрасте глупо куда-то торопиться.

Итак, не будем подражать вещему Бояну, который, как известно, чтобы песнь сложити, любил растекашиться мыслею по древу, и начнем действо в строгом рациональном стиле немецкой бюрократии. Мне позвонил начальник русской редакции «Дойтче велле», немецкого радио, делающего программы и на Россию:

– Наши редактора жалуются, что иногда вас трудно найти, а заказ срочный. У нас несколько ваших телефонов, но никто не знает, по какому вас искать. Я с немецкой пунктуальностью расчертил лист бумаги (начальник в Кельне был русским немцем, а потому обладал чувством юмора) – и записываю, как в адресной книге. Первый телефон. Обозначено – Маша. Кто такая Маша?

– Моя жена.

– Правильно. Армбрустер мне рассказывал, что вы однажды с ней приезжали к нам в Кёльн. Но если вас нет по этому телефону, то где вы? Второй телефон. Записано – Алла. Это кто?

– Моя старшая дочь.

– Вы у нее часто бываете?

– Учитывая, что там двое моих внуков, иногда даже ночую.

– Еще один номер. Записано – Алла.

– Раньше Алла жила на той квартире. И я там тоже бывал. Теперь не бываю.

– Какая у вас сложная жизнь.

– Это у Аллы сложная жизнь.

К. Р. Большой соблазн модернизировать диалог в манере «старины Хэма», однако соблазну не поддаемся (и возраст тому способствует).

– Понял, – сказал вежливый начальник из «Дойче велле». – Номер вычеркиваю. А вот еще телефон. Записано – Ира. Это кто?

– Это мама моей младшей дочери Лизы.

– А с Лизой можно говорить, если вас там нету?

– Лиза, как и все четырнадцатилетние девочки, сразу забывает дела взрослых. Ира, наоборот, все аккуратно запишет и передаст.

Ну вот, благодаря дойтчевеллевской дотошности основные действующие лица заявлены. Слышу детский крик на лужайке. Это большое Алкино семейство, всех их люблю. И еще выделяется бас. Это Сережа Суренков, племянник Иры и двоюродный брат Лизы, которого, уезжая из Москвы, я запомнил веснушчатым карапузом, а когда вернулся в Москву (после провала августовского путча 91-го года), то меня в Шереметьеве встречал двухметровый гвардеец с метровым размахом плеч. (И почему так люди меняются, до сих пор для меня загадка!) Прекрасно понимаю, что на мои возрастные сантименты современному читателю, в памяти которого задержались только стихи Чуковского про Муху-цокотуху, и то из-за строчки «Муха по полю пошла, Муха денежки нашла» (такое с детства запоминается), решительно на… прибавьте сами глагольный корень. Так вот, видимо, чтоб не пропадала интрига, хвастливо заявляю, что в действующие лица моего повествования совершенно случайно втиснулись три знаменитых русских писателя (делать им было нечего?), а главное – главные герои не они, главный герой – усатый, полосатый, тигровой расцветки и с хвостиком. Но для начала, по моей врожденной занудливости, хотите вы или нет, я, подражая вещему Бояну, растекашусь все-таки мыслию по древу и поведаю городам и весям о его предшественниках (не Бояна вещего, а усатого, полосатого, с хвостиком): Котяре, Басе, Фоне, Тише и Зое.

Лирическое отступление. Естественно, в моей памяти всплывают обрывки, ошметки (фу! почему ошметки? филейные части, вырезки, а переводя на литературный язык, романтические баллады, Песнь песней!) многочисленных рассказов моих друзей о своих хвостатых и пушистых, которые вошли в их жизнь на мягких лапах, но оставили незаживающие царапины… продолжить бы красивую фразу, завихрить ее, но тут возникает вопрос: где именно находится моя память, ибо последние годы она имеет скверную привычку прятаться, теряться… Прятаться где? Похоже на старый анекдот про немца, который старательно заучивал каждый день по два русских слова и, когда их набралось штук пятьсот, торжественно объявил, что они все у него в …

Ладно, рассказываю лишь одну историю, которую точно не забуду. Автор ее – волевой спортсмен, человек положительный во всех отношениях. Так вот, идет он от автобусной остановки к своей даче, а идти надо по узкой дорожке через лес. Лето кончилось, холодно, темно. А за ним привязался котенок, бежит следом и отчаянно орет. То, что котенок, он разглядел, на дороге был столб с фонарем. Так вот, время пёхом от автобуса до дачи пятнадцать минут. «Ревела буря, дождь шумел». Ну, может, не совсем так, как про Ермака у поэта Рылеева, однако темный лес, котенку (явно милые дачники оставили) страшно. Бежит он, буквально цепляясь за ботинки волевого спортсмена, и орет. Пятнадцать минут. Пока человек не дошел до своей дачи и захлопнул перед носом котенка дверь.

– А почему ты не пустил его хотя бы на ночь? – наивно спросил я.

– Понимаешь, – объяснил волевой спортсмен, – трудно было бы выгонять его утром из дома. Я же не кошатник.

Как писал другой российский поэт, тов. Н. Тихонов, «…гвозди бы делать из этих людей».

Проехали. Я к тому, что будущего бандита, дворового хулигана с интеллигентными манерами, которого мы назвали Котярой, я котенком не помню. А принесла его в дом Алка еще маленьким и неказистым (всех котов и кошек в наш дом приносила Алка). Помню только, что в июне 72-го года (от второго тысячелетия нашей эры оставался жалкий огрызок) приземлились мы в Литве, на дачу, которую сняли, кстати, не так далеко от того леса, за которым жил волевой спортсмен. Приземлились мы вчетвером: Алла, Маша, я и Котяра. Конечно, нас сбросили не на парашюте, но, как и в чем мы везли Котяру в самолете, кто его держал, решительно не помню.

М-да, с теперешней моей памятью, чтобы быть честным и правдивым, надо писать так:

«Прилетели мы в Вильнюс. Не помню. Не помню. Маленький зеленый поселок. Не помню, сколько одинаковых домиков.

Домик внутри не помню, но вроде неплохой. В тридцати метрах от каждого домика деревянный туалет, как в деревне, с выгребной ямой. Тетку, которая сдала нам эту дачу, не помню. Магазин – не помню где. Там был творог, а что еще – не помню. Была в километре речка, куда все дачники ходили купаться. Как называлась, не помню. Что делала на даче Алка, не помню. Не помню. Не помню. Куда-то и зачем я ездил со старым евреем на его такой же старой «победе». Бодрый старикан получил разрешение на выезд в Израиль. В машине всю дорогу он громко пел патриотические песни времен Отечественной войны: „Артиллеристы, Сталин дал приказ“. И все же, что делала Алка? Не помню…»