Очаги сопротивления - Уильям Сандерс

УИЛЬЯМ САНДЕРС

Очаги сопротивления

Побег

Всю зиму с гор и через плоскую возвышенность Невады хлестко дул сухой и холодный ветер, заунывно воя в тенетах перемеженной столбами колючей проволоки подтоком; иногда он взвивался неистовыми порывами, пригибая к земле редкий, чахлый кустарник, и человеку тогда трудно становилось держаться на ногах. Снег был скудным и выпадал сравнительно редко, а вот холод стоял лютый, в здешних местах такой выдается раз в десять лет; на ранчо, что в сторону Аризоны, падал скот — и овцы, и крупный рогатый.

А теперь вот весна, жара уже близилась, и люд в федеральном тюремном лагере под Блэктэйл Спрингс сетовал, что за год и недельки приличной погоды не наскрести в этом проклятом месте, где то лед, то пекло, и треклятый ветрище хлещет сразу во все стороны, а въедливая пыль постоянно пробивается во все щелочки.

Вот уж и за полдень; день на плоскогорье изрядно перевалил за половину; от холмов — округлых, плоских, всяких — по равнине начали стелиться тени. В низине невдалеке от лагеря, вдоль русла высохшего ручья шаркал потихоньку — голова к голове — отряд рубщиков, с маячащей впереди задачей расчленить здоровенный тополь, сверзившийся в прошлую субботу от бурного паводка с холма. Рубка дров — один из самых популярных нарядов: если халявить с умом, можно недорубить и недособирать столько, что наутро пошлют снова, доканчивать.

Рубщики орудовали топорами и пилами, стаскивая нарубленное и напиленное в кучу к дороге; утром предстояло прийти по-новой и на тачках перевезти все это в лагерь. В лагере, понятно, были и бензопилы, и укладчик, и грузовик, однако установка была на то, чтобы, экономя на топливе, не давать заключенным распускаться — труд и еще раз труд, преимущественно мелкими разрозненными группами. Такие вот наряды соответствовали и тому, и другому как нельзя более кстати.

Тяжелый топор в руках у заключенного 2837, размываясь при замахе в длинную сверкающую дугу, увесисто и гулко — «тук-тук» — стучал по стволу тополя. А в голове — мысли: вот так и форму в себе поддерживаешь, и за проволоку выбираешься нюхнуть вольного воздуха, от которого всякие опасные мыслишки стучатся в голову. Изойдя постепенно на нет в переполненном бараке, лагерники могут от маеты учинить дебош, однако те же скученность и безделье, заставляя — опять же из маеты — цапаться между собой, отнимают энергию, мешая организовать серьезное восстание или побег. Взять Сан Квентин или Чино — года не проходит без бунта, но не бывает такого, чтобы эти свиньи с ним не сладили.

Все же странно, размышлял 2837, как у них устроены головы. Казалось бы, взять да поселить всех этих бунтарей-«политиков» на воле, подкармливать государственными подачками — те же, как пить дать, сами кинутся как проклятые работать на государство! В Обязательных Лекциях по Моральному Перевоспитанию — раз в неделю — большой упор делался на «трудовую мораль».

Заключенный был, что называется, «накачанным» мужчиной, — не особенно высок, но широк в плечах, с бычьей шеей борца. Кто-то из охраны однажды заметил, что 2837-й со своими мослами — ни дать ни взять огроменный, падло, пожарный гидрант, каких свет не видал. Волосы у заключенного — точнее сказать, ежик, оставшийся после тюремной стрижки, — были черными, составляя удивительный контраст льдисто-голубым глазам под кустистыми бровями. Назвать его лицо безобразным было нельзя, но сломанный в двух местах нос и длинный шрам через весь лоб, наряду с сеткой морщин — редкой для человека, которому нет и сорока — безнадежно разлучали его с сословием «хорошеньких мальчиков».

Звали его Ховик. Когда-то в служебных документах значилось полностью: Франклин Рузвельт Ховик; для друзей (когда таковые у него еще были) — Фрэнк. Теперь же он был просто «заключенный 2837», уберегаемый за лагерным забором всем достоянием американского государства, бдительно следящего за тем, чтобы имени у него не было, а был только номер. Лишь временами, при необходимости, всплывало, что он Ховик.

Возле, также орудуя топором, на него колко поглядывал еще один номер — одними глазами, не поворачивая головы. Заключенный 4618, а точнее — Джо Джек- Бешеный Бык, с быком — бешеным или нормальным — особого сходства не имел; можно сказать, наоборот, молодой индеец-шайен в наряде рубщиков был самым мелким, хотя в жилистой своей силе мало чем уступал Ховику. До прошлого лета он возглавлял Общество Бешеных Псов — группу молодых индейцев, занимавшихся подрывной деятельностью среди разрозненных остатков племен, наводнивших городские трущобы Запада США после того, как резервации были упразднены.

— Ну что, это последнее твое слово? — пытал Ховика Джо Джек. — Точно не хочешь с нами?

Он бормотал вполголоса, стараясь выговаривать слова, как можно меньше шевеля губами. Выходило невнятно, как у второразрядного чревовещателя. Охрана относилась к разговорам очень даже терпимо, хоть по уставу разговаривать в рабочем наряде было не положено; просто Джо Джеку было сейчас край как нежелательно привлекать к себе внимание конвойных, а они непременно обратили бы внимание на разговор.

— Ни-ни, — лицо Ховика оставалось таким же неподвижным; он даже не смотрел на шайена. — Вас обоих враз срежут, тебя и дружка твоего, наркушу голубого.

Джо Джек- Бешеный Бык, улучив момент, обернулся, — заключенный 3340, к которому относилось сказанное, находился сейчас на той стороне балки с охапкой дров.

— Ну-ка, ты, не зови его так!

— Бог ты мой, да я-то что (какая, к черту, разница, если дуракам жить осталось считанные минуты)? Я против бедолаги ничего не имею. Мать честна, мне даже музыка его нравилась.

Заключенный 3340, действительно, был в свое время королем соул-н-блюза, красовался лицом с миллионов пластиночных обложек, пока, нюхнув кокаину, не брякнул чего-то сдуру на концерте в Лос-Анджелесе; через это и угодил под колпак Управления, а там и в Блэктэйл Спрингс. Сексуальные наклонности Фрэдди Берда оказались для Управления откровением, в отличие от поклонников, знавших об этом изначально. Ведь смешно — максимум, что ему грозило по Общественному моральному кодексу за гомосексуализм — это год в исправительном лагере общего режима, да может статься, что суд на время запретил бы ему появляться на экране или песни крутить по радио.

А вот теперь, получается, сколько ему еще сидеть, неизвестно; нет даже особой гарантии, что он вообще когда-нибудь увидит волю: все приговоры по линии Национальной Безопасности отличаются неясностью сроков. Автор и аранжировщик классической «Не наколешь, не приколешь» понимал всю комичность положения, но она давно уже перестала его смешить.

— Парнище, мы б здорово могли друг другу пригодиться, — не унимался Джо Джек- Бешеный Бык.

— Куда там! Если те двое вас не накроют — а они накроют, и скорей всего, нас всех здесь заодно, черт подери — вам до холмов отсюда еще топать и топать. По темноте за вами следом выпустят собак, а поутру на самой заднице будут уже висеть вертолеты и егеря — даже если вы не сыграете в темноте с утеса и вас не укусит змея, или не заблудитесь и сами не приковыляете обратно. Воды и еды у вас тоже нет. И не надо пропихивать мне херомантию, что индейцу природа — дом родной: ты такой же, как я, тоже вырос в городе.

Для Ховика это была длинная тирада, которую не так просто вытеснить через стиснутые зубы и неподвижные губы. Но ему нравился Джо Джек, как нравились и все в лагере. Подобно многим, насидевшимся по тюрьмам, он уже из опыта имел большую симпатию к индейцам: это были мужики, надо сказать, с которыми можно иметь дело — рот на замке, не стукачи, и не давят массой, собравшись в свору.

— Не так уж и плохо, — Джо Джек исподтишка покосился направо. — Видишь, как русло вон там загибается? Загораживает им сектор обстрела. Одному придется остаться здесь с остальными лагерниками. Так что за нами погонится только один. — Он остервенело всадил топор, отщепив изрядный кусок древесины. Ховику вспомнилось вдруг, с каким необычным старанием Джо Джек нынче утром точил топор, даже пальцем перед нарядом попробовал для верности.

— А уж я, на то пошло, любого из этих двоих козлов возьму на себя, дай только темнота спустится на балку, всяко.

Ховик решил, что у Джо Джека крыша поехала окончательно.

— Ты что, прямо сейчас думаешь?

— Именно так, разрази меня гром. Последний раз зову.

— Все, вопросов нет. — Ховик неспешно выпрямился. Пора ноги в руки, пока не полетело во все стороны дерьмо! — Господин исправительный офицер, сэр! — выкрикнул он. — Заключенный просит разрешения обоссаться!

Капрал, не повернув головы, кивнул. Всадив топор в дерево — чего доброго, решат, что специально прихватил для сопротивления; и без того уже немалый риск — конвойный для порядку возьмет и пальнет, с испуга или со зла. Ховик как можно дальше отошел от работающего наряда, в направлении, противоположном тому, которое указал Джо Джек — Бешеный Бык. Цепким взором лагерного ветерана он вкруговую оглядел крутой скос балки, конвойных, остальных лагерников, расстегнул на ширинке неудобную пуговку и, поднатужась, оросил скос убедительной струей.