Категории
Самые читаемые
PochitayKnigi » Научные и научно-популярные книги » Прочая научная литература » Мысли перед рассветом (фрагмент) - В Тростников

Мысли перед рассветом (фрагмент) - В Тростников

25.08.2024 - 14:00 0 0
0
Мысли перед рассветом (фрагмент) - В Тростников
Описание Мысли перед рассветом (фрагмент) - В Тростников
Читать онлайн Мысли перед рассветом (фрагмент) - В Тростников

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 12
Перейти на страницу:

Тростников В

Мысли перед рассветом (фрагмент)

В. Тростников

Мысли перед рассветом (фрагмент)

Древние греки завещали нам прекрасный метод выяснения истины -- приведение к абсурду. Руководствуясь общепринятым взглядом на соотношение науки и религии, Белл пришел к явному абсурду. Что же это доказывает? Может быть то, что общепринятый взгляд ложен? Не теология палкой управляла естествознанием -- этого в принципе не могло быть, ибо во времена господства теологии не существовало естествознания, -- а овладевшая миром идеология бездуховности с помощью палки и хитрости стала направлять развитие возникшего в семнадцатом веке естествознания. Судьба ньютоновского научного наследия ярко подтверждает это. Прорыв, осуществленный могучей мыслью Ньютона, открывал пути в разные стороны. Естествознание было принуждено воспользоваться лишь одним из них, причем далеко не самым интересным. Ему предстояло на целых три столетия погрузиться в лабиринт, поверить, что лабиринтом исчерпывается все сущее, и подробно исследовать все его закоулки, в каждом из которых громоздились друг на друге бесчисленные автоматы и механизмы. И когда все люки захлопнулись, Кто-то сказал: только непереносимая тоска по живому сможет снять это заклятие.! СОЗРЕВШИЕ ПЛОДЫ Человек бывает любознательным в начале и в конце жизни. Ребенком он досаждает всем своими "почему?", а в старости коллекционирует газетные вырезки и смотрит по телевидению выступления политических комментаторов. Малыш больше всего любит гулять не с родителями, а с дедом: они оба одинаково радуются и удивляются яркой бабочке и крупному муравью. Зрелый же муж, вечно спешащий и озабоченный, не замечает ни насекомых, ни цветов, ни даже звездного неба. Он может сказать о себе словами Данте: Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Оставив правый путь во тьме долины... Зрелый возраст идеологии бездуховности пришелся на девятнадцатый век. И какой же выдался самовлюбленный, глухой ко всему живому и крикливый век! Давно замечено: тот, кто начинает высмеивать религиозные верования и гордиться своей непредвзя62 63

тостью, становится поразительно легковерным и быстро подпадает под влияние первого же шарлатана, изрекающего свои сентенции с достаточным апломбом. Девятнадцатый век подтвердил это правило -- он был фантастически легковерным и радостно капитулировал перед всякой самоуверенностью. Этот век открывается Наполеоном -- человеком, неспособным рассчитать свои действия на три хода вперед; затеявшим столь нелепые и самоубийственные предприятия, как египетский поход, испанская война и русская кампания; чьи дневники, письма и мемуары с очевидностью показывают наивность и несбыточность его планов; но зато обладавшим феноменальной самоуверенностью, против которой у эпохи не было противоядия. Полководец, трижды бросавший армию на произвол судьбы и спасавшийся тайным бегством, был провозглашен героем; а когда он на острове св. Елены стал писать, что европейское человечество недооценило глубины его замыслов и по собственной глупости не дало себя осчастливить, это прочитывалось с полной серьезностью и даже с чувством смутной вины. Историки неоднократно пытались доискаться, в чем состояла "роковая ошибка" Наполеона, тот непростительный промах, который перечеркнул все его великие деяния. Указывалось на такие вещи, как казнь герцога Энгиенского, женитьба при живой супруге на австрийской принцессе, излишняя доверчивость по отношению к Талейрану... Но главный его просчет состоял скорее в том, что выбрал он неудачное поле деятельности -- политику. Если с помощью непробиваемого самомнения можно было заставить Европу восхищаться собою, то заставить ее жить по своим предначертаниям было труднее, ибо жизнь народа движима не одним чувством преклонения перед вождями, а и многими другими весьма сложными и не Ь 4~ ~онца известными самому народу пру~дд~д С такими качествами, которыми обладал Наполеон, гораздо проще было прославиться какой-нибудь научной теорией, то есть вынудить людей думать по-своему. Надо отдать должное его интуиции: он понял зто, хотя и слишком поздно. После Ватерлоо он поделился с Монжем своим намерением отойти от политики и стать великим ученым. Заточение помешало ему осуществить свою последнюю мечту, но дело не очень пострадало от этого: весь девятнадцатый век прошел под знаком наполеонов от науки, добившихся более прочной славы, чем военачальники и президенты. Эти люди прекрасно поняли, что теперь, когда твердые представления о миропорядке и цели человеческого существования, складывавшиеся тысячелетиями в рамках религиозного мышления, рухнули, открываются беспредельные возможности для успеха любых спекулятивных построений, лишь бы они удовлетворяли трем требованиям: не допускали ни тени сомнения в своей истинности, охватывали все явления природы и обходились только "реальными" понятиями. Вакуум нужно было заполнять. Чем в большей мере отвечала теория перечисленным требованиям, тем выше были ее шансы занять место изгнанной богословской мудрости и стать знаменем победившего движения. Гегелевская система блестяще отвечала первым двум условиям, но в ней были недостатки с точки зрения третьего. Зато обнародованная несколько позже (1858) дарвинская теория естественного отбора оказалась со всех точек зрения идеальной, и поэтому ее автор стал одним из самых знаменитых людей прошедших двух веков. Небывалый успех дарвиновского учения имел и еще одну -- может быть, саму важную -- причину. Несмотря на то, что идеология бездуховности твердо 65 64

взяла в свои руки власть над умами, в те времена было еще много людей "отсталых", не до конца расставшихся с религиозной верой. Слушая уверения в том, что Бога просто не может существовать в мире, представляющем собой огромный автомат, действующий с полной необходимостью, они покачивали головами и повторяли одну и ту же фразу: "Так-то оно так, но все же в живой природе само собою все так разумно устроиться не могло". Одного психологического давления на таких сомневающихся людей или применения к ним мер, рекомендованных Лейбницем королеве Анне, было недостаточно, нужно было использовать и метод убеждения, оправдывать щедро розданные в свое время авансы, выполнять обещания вот-вот объяснить все явления природы чисто материалистическим способом, без апелляции к каким-либо сверхъестественным понятиям. И в первую очередь, конечно, нужно было расплатиться по векселю того же Лейбница, который заявил, что "развитие растений и животных... не содержит ничего такого, что похоже на чудо". Почему именно этот пункт имеет ключевое, решающее значение? Во-первых, потому, что в живой природе мы видим поразительную гармонию и согласованность: цветы имеют приспособления для того, чтобы пчеле было удобно сидеть; крот, живущий под землей, лишен глаз и т.д. Это наводит на мысль о Всемудром Создателе, который все заранее продумал и рассчитал. Во-вторых, наблюдая за целесообразными поступками животных, мы, по аналогии со своими подобными действиями, которые, как мы знаем, сопровождаются ощущениями, заключаем о наличии ощущений у животных. Отсюда следует, что феномен сознания в той или иной форме широко распространен в природе, а это плохо совмещается с концепцией "автоматической вселенной ". Правда, Декарт, чтобы избежать этого противоречия, объявил животных нечувствительными механизмами, но это было уж слишком абсурдным -- кто из людей, имевших когда-либо собаку или кошку, сможет поверить такой глупости! Итак, две задачи стояли перед теми из идеологов Нового времени, которые занимались борьбой с пережитками Средних веков: объяснить целесообразность организмов и их эффективное строение, а также природу сознания, используя в объяснениях только "реальные" понятия. ф ф Необходимость решения первой задачи и породила неизбежным образом дарвиновскую теорию. Два-три десятилетия она "висела в воздухе", назревала одновременно в разных местах, и наконец явился человек, который воплотил все намеки и недосказанности своих предшественников в цельном учении, расставив точки над i. Ликованию членов братства бездуховности не было предела -- огромный камень свалился с их плеч. То, что к решению проблемы сознания по-прежнему не было и подступа, почти перестало их смущать: теперь открывалась возможность уверять всех сомневающихся, что коль с одной проблемой покончено, то недолго остается ждать и "закрытия" второй. Уже по этой причине дарвинизм заслуживает 67 66

серьезного анализа: надо выяснить, действительно ли первая проблема была им решена. Но есть и другая причина. История дарвинизма: его триумфальное, хотя и ознаменованное скандалами, появление; уверенное и безмятежное царствование в молодой период; постепенное перерождение в результате накопления неприятного фактического материала; окончательное крушение иллюзий и переход от наступательной позиции к чисто оборонительной в период дряхлости -все это чрезвычайно поучительно. Дарвинистская эпопея, под знаком которой прошла жизнь нескольких поколений ученых, впервые может стать объектом ретроспективного огляда и беспристрастного осмысления. Людям, жившим семьдесят или даже тридцать лет назад, не дано было объективно проанализировать дарвинизм как культурное явление. Биологи в своем большинстве старались демонстративно показать свое полное согласие с господствующим учением, и их служебное рвение исключало трезвую оценку. Те же немногие из биологов, которые имели смелость хотя бы самим себе признаться в сомнениях, как правило, не решались выступить с этими сомнениями открыто, а те, кто решался, становились объектами самых разнообразных форм нажима и преследования, что тоже не могло привести к достижению ими объективности. Что же касается не биологов, то они получали информацию о дарвинизме из рук опытных популяризаторов, умеющих представить дело так, как этого требует "установка", и их "здравое разумение" просто не могло себя проявить. Если, как мы твердо теперь знаем, даже в сфере политики общественное мнение "делается" профессионалами, то что же говорить о науке с ее труднодоступным языком, гипнотически действующим на неспециалистов. Но сейчас многое изменилось. Дарвиновское учение, которое для наших дедов и отцов представало в ослепляющем ореоле величия или в отблесках адского пламени и, заслоняя собой горизонт, казалось грандиозным порождением мысли, открывающим новую эру культуры, теперь видится довольно заурядным эпизодом в истории естествознания, интеллектуальным событием куда меньшего масштаба, чем, например, почти забытый ныне средневековый спор об универсалиях. Но именно в заурядности, в типичности заключена для нас привлекательность дарвинизма как объекта анализа. На примере этого учения мы очень хорошо увидим, какие специфические средства пускались в ход в период кульминации идеологии бездуховности для поддержания мнения, будто "наука доказала, что бога нет". Если говорить кратко, эти средства сводятся к использованию уважения к наукам "ньютоновского цикла", т.е. к точному естествознанию, чтобы распространять сходные по структуре и стилю теории, которые, однако, направлены не на установление истины, а на укрепление господствующей идеологии. Успех такой стратегии мимикрии облегчало то, что истинные науки, т.е. математика, физика, химия и эмпирические отделы других дисциплин, были еще столь скромны по своим результатам, что не могли сами высказать чего-то по поводу столь сложных явлений, как жизнь и сознание, и вакуум заполнялся тем, кто оказывался не слишком щепетильным в доказательствах. Настоящая наука, не будучи в состоянии четко высказаться по этим проблемам, к сожалению, не только хранила молчание, но и позволяла ссылаться на себя царствующим псевдонаукам, расточавшим ей ком69 68

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 12
Перейти на страницу:
Тут вы можете бесплатно читать книгу Мысли перед рассветом (фрагмент) - В Тростников.
Комментарии