Повседневная жизнь греческих богов - Джулия Сисс

Джулия Сисс, Марсель Детьен

Повседневная жизнь греческих богов

Вступление[1]

«Изменить жизнь»: вчера эти слова были лозунгом, пестревшим на стенах, сегодня они превратились в расхожую фразу в обществе, выставляющем себя напоказ. «Качество жизни» стало делом всех и каждого; эксперты не устают это твердить с телевизионных экранов. Еще вчера, начиная с Фурье и «Путешествия в Икарию» Этьена Кабе (1840 год), «повседневная жизнь» остро стояла на повестке дня. Философы, последователи Маркса и Энгельса, разрабатывали ее критику, терпеливо дожидаясь других, тех, кто в мае 1968 года с невиданным ранее ожесточением примется разоблачать индустриальный век, капитализм, потогонную систему, эксплуатацию униженных рабочих, вынужденных стоять у станков круглые сутки. В то время повседневная жизнь означала ущемление прав, а окончание будничности должно было стать Великим Переворотом, Революцией, отказом от разделения труда. И тогда бы человек наконец-то освободился от рабских пут.

Написав в 1968 году книгу «Повседневная жизнь в современном мире», Анри Лефебр смешал с грязью повседневную жизнь в том смысле, «как ее понимает издательство Ашетт», повседневную жизнь всех поголовно инков, этрусков, римлян и даже греков, как будто она существует по отдельности в Бийанкуре, на сталелитейных заводах Лотарингии или, например, в особняке Матиньон. «Ашетт» допустило ошибку. Ему, по всей вероятности, неведомо, что повседневная жизнь служит синонимом закабаления, что эта самая жизнь возникает лишь после генерализации товарно-денежной экономики, что ее невозможно спутать с жизнью и материальной культурой, описанными Фернаном Броделем. В произведениях, выпускаемых «Ашетт», греки, римляне, этруски сбиваются с пути истинного, или, вернее, их самым неподобающим образом разлагают, совращают, развращают, поскольку они жили во времена, предшествовавшие будничности, «когда проза мира не разлучалась с поэзией». Как утверждает Анри Лефебр, этруски, римляне, греки обладали, вне всякого сомнения, размахом, которым отмечены даже мельчайшие детали их цивилизации.

Какой бы ни была теоретическая существенность разделения, вызванного порабощением, важно то, что внимание, уделяемое повседневности, категория «дня», размышления об образе жизни, подчиненной некоему распорядку, не стали дожидаться капиталистической экономики, а возникли гораздо раньше.

Когда в 1905 году Джойс решил рассказать о повседневной жизни мира, избрав для этого один-единственный конкретный день протяженностью с 9 часов утра до 3 часов ночи, то, возможно, он тайно черпал вдохновение в революционном поражении Парижской или иной, менее блистательной, коммуны. Однако, создав «Улисса», Джойс в полной мере подхватил, а возможно, и развил литературную традицию Запада, положенную Гомером, творцом «Одиссеи» и «Илиады». Традицию, неустанно исследующую ценности трудового дня, сравнивающую различные образы жизни сквозь призму одного дня, традицию, которой следовали Жан Жак Руссо, Ронсар, Рабле, Сенека и последователи Пифагора. Ян Старобински превосходно сумел выделить знаковые фигуры: Ронсар — «разнообразные дни» в чрезмерной эйфории от гуманизма, тысячи способов прожить многочисленные жизни; Рабле — день Гаргантюа с 3 часов утра до наступления сумерек, уход за телом, физические упражнения, неразделимые с интеллектуальной деятельностью в духе энциклопедического образования; плюс к этому сформулированные приверженцами протестантизма ежедневные привычки, когда человек обязан быть «сосредоточенной личностью, поскольку он несет ответственность перед богом»; христианское предписание готовить наступление Вечного воскресенья, организовав свой день согласно монашескому распорядку, установленному высшими иерархами бенедиктинцев из Кассиена.

А еще раньше, в незапамятную эпоху, существовали Сенека и римский стоицизм, подробное описание событий дня, письменные перечни фактов и деяний, исследования сознания в духе пифагорейцев, имевшие своей целью обуздать упущенное время и добиться самоутверждения, перебирая в памяти мысли и поступки уходящего дня. Под влиянием учения Пифагора греки научились распознавать духовные ценности повседневной жизни, «каждого дня», мысленно восстанавливая все произошедшее, соотнося события друг с другом, что позволяло образовывать цепочку последовательных воплощений и таким образом выбирать новый образ жизни, такой, который целиком бы преобразовывал бытие. «Каждый день»: ведь, как отмечал Сенека, даже один-единственный день имеет ценность для всей жизни индивидуума.

Испокон веков, в частности в VIII веке до нашей эры, когда создавалась эпопея Гомера, на человечестве лежала печать, вернее даже клеймо понятия «день», короткого промежутка времени, мимолетного мгновения. Например, слово chronos, значение которого будет неуклонно расти и в конце концов станет именем бога — Время, то есть Отец Дней, обозначает в «Илиаде» мгновение, своеобразный ускользающий миг. Под стенами Трои человеческое существование несет на себе отпечаток «повседневности», конкретного дня, когда происходит то или иное событие или то хорошее или плохое, что приносит с собой каждое утро. «Он негодует, но твердой душой неизбежное сносит: так суждено уж нам всем, на земле обитающим людям, чтоб ни послал нам Кронион, владыка Бессмертных и смертных» (Одиссея, XVIII, 135—138), — сказал Гомер устами главного героя эпопеи.

Итак, людям, простым смертным, принадлежит повседневность, краткосрочная жизненная сила, в то время как богам принадлежит право на «вечность», то есть боги пользуются долговременным жизненным могуществом, которое, безусловно, предполагает образ жизни, отличный от «повседневности» и эфемерности, пронизывающих от начала до конца «Одиссею». Понятие «день» включает в себя понятие «образ жизни», поскольку эти два термина сливаются друг с другом в понятии, формулирующем греческую концепцию времени, в понятии «жизнь». И в самом деле, aion, термин, под которым греки подразумевали «жизнь», до сих пор употребляется медиками для обозначения спинного мозга, субстанции жизненной силы, силы, не только покидающей человека в момент смерти, но и придающей существованию продолжительность, протяженность, более или менее долгую либо более или менее короткую форму. Именно «жизненная сила», иначе говоря, сама жизнь, разделяет людей и богов, поскольку несмотря на то, что бессмертные и смертные едят за одним столом, сидя бок о бок, все-таки они в принципе наделены разной жизнеспособностью. Может возникнуть впечатление, что люди и боги живут на паритетной основе, однако на самом деле они «не равны по силе жизни», по aion, как говорит Гесиод, вспоминая по этому случаю золотой век, то есть время, предшествовавшее подвигу Прометея, похитившего огонь, скандалу, связанному с принесением обманным путем в жертву печени героя.

В Теогонии («Происхождении богов») Гесиод выдвигает основную версию о происхождении людей и богов: и те и другие были рождены одной матерью — Землей, Геей. Как и человеческий род, греческие боги принадлежат совокупности мира. Ни трансцендентные силы, ни боги-созидатели не являются хозяевами физической Вселенной. Они не в состоянии полновластно править созданиями неба, земли и моря. Конечно, каждый представитель обоих видов вершит свою собственную судьбу. К тому же некоторые олимпийцы не упускают случая выразить презрение к смертным, «похожим на слабые листья: ныне цветут они силой, питаясь плодами земными, завтра лежат бездыханны» (Илиада, XIX, 464—466). Разница в могуществе, в dunamis, как говорит Пиндар, вспоминая о первоначальном родстве богов и людей: небесная твердь, обитель богов, непоколебима, в то время как человек представляет собой не что иное, как бренность, безвестность; он ничтожнее даже упавшего с дерева листа. Рядом с великими бессмертными человеческий род кажется лишенным всякой рассудительности и являет собой воплощение прирожденной неспособности найти противоядие от старости и лекарство от смерти.

Тем не менее в силу общего происхождения богов и людей их жизни постоянно сравниваются, и на протяжении всей литературной традиции, начиная от Гомера и Гесиода, образ жизни смертных соотносится с образом жизни богов, богов столь близких, столь схожих, что они предстают в нашем воображении как «существа, имеющие облик человеческих отпрысков» (anthropophuees).

В Древней Греции боги рождались на земле. Те, кто так или иначе обращается к языческой теологии, видят Аполлона и Артемиду, рожденных в Делосе; Гермеса, появившегося на свет в пещере; Афродиту, вышедшую из волн Эгейского моря. Эта теологическая концепция вполне оправдывает свое название anthropologein, то есть учение о богах, изображаемых как люди.