Том 4. Наша Маша. Из записных книжек - Л. Пантелеев

Л. Пантелеев

Собрание сочинений в четырех томах

Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Наша Маша

Книга для родителей*

Вместо предисловия

Молодая женщина, только что приехавшая из Грузии в Ленинград, шла по улице и на одном из людных проспектов в центре города увидела такую сцену. Перед витриной игрушечного магазина девочка лет пяти-шести, красивая, нарядная, в белокурых локонах, дико ревела, стучала ногами и кричала:

— Хочу куклу! Куклу хочу-у-у-у!..

Испуганная и растерянная мать пыталась ее утешить, ласкала, обнимала, уговаривала:

— Ну, Люсенька, ну, успокойся, ну я же тебе сказала: у мамы денег нет.

Оттолкнув ее, девчонка повалилась на тротуар, спиною на грязный асфальт, и, продолжая визжать, затопала, застучала по тротуару каблуками:

— Хочу куклу! Сейчас хочу! Хочу эту!!!

Картина эта вызвала столь сильное, непобедимое отвращение, что на всю жизнь запомнилась молодой грузинке. И она уже тогда подумала, что если у нее когда-нибудь будет ребенок, она постарается, приложит все усилия, чтобы не вырастить такое вот чудовище.

Много лет спустя эта женщина стала моей женой. А через какое-то время у нас родилась девочка. И еще до того, как она появилась на свет, еще не зная, кто у нас будет — Ваня или Маша, — мы дали друг другу обещание сделать все, что от нас зависит, чтобы воспитать хорошего человека!

Конечно, мы уже и тогда видели многие трудности, стоявшие на нашем пути.

Родители мы немолодые.

Опыта нет.

Ребенок единственный.

Материальный достаток — выше среднего. («Трудность» эту можно конечно, взять в кавычки, но в неопытных руках материальный достаток и в самом деле может очень быстро превратиться в недостаток, так как с его помощью еще легче избаловать и испортить ребенка.)

Мы не знали, что очень скоро в дополнение к перечисленным помехам появятся и другие. Что у девочки будет не очень хорошее здоровье и что это печальное обстоятельство помешает ей своевременно войти в детский коллектив.

Таким образом, возникали новые барьеры.

Домашнее воспитание.

Почти постоянное пребывание в обществе взрослых.

Отсюда — бедность и односторонность жизненного опыта.

А там, впереди, ждали нас и совсем уж неожиданные вещи: то, что называется характером, — врожденные, унаследованные его черты и свойства.

Предстояло со всем этим бороться.

Когда же началась борьба?

Очень рано.

Кто-то рассказывал, что однажды к А. С. Макаренко пришла молодая мать и спросила, с какого возраста следует начинать воспитание ребенка.

— А сколько лет вашему ребенку? — поинтересовался Антон Семенович.

— Ему всего три недели.

— Ну что ж… Вы опоздали ровно на три недели.

Что слова эти не шутка, не парадокс, мы убедились на собственном опыте. Действительно, воспитание начинается буквально с той минуты, когда ребенок появляется на свет, когда он впервые подает голос, когда проявляет первые свои желания, радость, огорчение, недовольство… Впрочем, я говорю обо всем этом таким тоном и с таким апломбом, будто я уже и тогда хорошо разбирался во всех этих вещах. А ведь на самом деле ни у меня, ни у жены не было ни опыта, ни мало-мальски серьезных педагогических познаний. Несмотря на свою профессию, имеющую довольно близкое отношение к педагогике, я очень плохо разбираюсь в этой почтенной науке.

В своем невежестве я должен признаться еще и потому, что некоторые читатели, возможно, откроют эту книгу в надежде найти в ней советы опытного педагога. А таким я, повторяю, никогда не был.

Книгу эту писал не педагог, а детский писатель.

Тут мне следует, вероятно, сделать маленькое отступление и познакомить читателя со своей особой, ввести его, так сказать, в круг своей жизни и своих семейных отношений. В дневнике ничего этого читатель не найдет — дневник писался не для чужих глаз.

Я родился в буржуазной семье среднего достатка. Раннее детство мое не было безоблачным, но до десяти лет я не ведал, что такое нужда и голод, не знал, почем фунт лиха. После революции я остался без семьи, несколько лет бродяжил, скитался по России, побывал за это время и у белых, и у красных. Не один раз я попадал в детские дома, в колонии, сидел за решеткой. Мне было восемнадцать лет, когда вышла моя первая книга. В этом же возрасте я познакомился с людьми, которые стали потом моими учителями, — с Маршаком и с Максимом Горьким. Однако и после этого жизнь моя не стала совсем гладкой. За моей спиной четыре войны, блокада, культ личности, утраты близких. Все это время я, как и многие мои сверстники, жил по-походному, на бивуаках, никогда не забывая вещих слов Хемингуэя о том, что «наше поколение мобилизовано на пятьдесят лет».

Жизнь я посвятил детям, писал о детях и для детей, но своих детей у меня не было. Семьей я обзавелся уже в том возрасте, когда порядочные люди готовятся стать дедушками. Появление в моей жизни дочери было благодатью, чудом — тем чудом, какого не знают, вероятно, родители более молодые. Читателям этой книги — тем, кому мое отношение к Маше покажется чрезмерно горячим, экзальтированным, я советовал бы помнить то, о чем я только что сказал.

Моя жена моложе меня. Но жизнь ее тоже не была легкой. От первого брака у нее был ребенок, сын. Он родился и погиб в блокаду.

Есть у меня еще сестра, Александра Ивановна, которую в семье, по привычке, сохранившейся с детства, именуют Лялей.

Есть еще племянница — Иринка.

С остальными именами и фамилиями читатель, я надеюсь, как-нибудь сам разберется.

Как я уже говорил, эта книга писалась без всякого злого умысла, то есть без расчета на то, что когда-нибудь попадет в руки читателя. Записи делались для себя — для внутреннего, семейного употребления. И если книга все-таки оказалась в ваших руках, читатель, в этом повинен прежде всего наш общий друг Корней Иванович Чуковский. Это он натолкнул меня на мысль и уговорил обнародовать наши скромные родительские записки.

В книгу вошли выдержки из дневника, приблизительно четвертая часть того, что было записано за пять с половиной лет мною и моей женой Элико Семеновной Пантелеевой. Все, что носит слишком домашний, семейный характер, почти все, что касается болезней, докторов, температуры, «стола», «стула», лечебных и прочих процедур, то есть, короче говоря, все, что явно не может заинтересовать никого, кроме самых близких людей, — осталось за пределами книги.

Одним из самых серьезных препятствий, мешавших нам согласиться на обнародование дневника, был вопрос: не повредит ли эта акция нашей дочери? Одобрит ли она — сейчас или позже — это родительское легкомыслие?

Понимаю, что дело это рискованное.

Знает ли Маша о существовании дневника? Да, знает. Кое-что я читал ей недавно, и она слушала и смеялась. Ей уже почти десять лет, и она свысока, снисходительно смотрит на свое далекое детство. С годами, надо надеяться, это чувство снисходительного превосходства окрепнет и вместе с юмором, свойственным нашей дочери, сделает свое дело.

Во всяком случае, вопрос о том, не повредит ли ей эта книга, не испортит ли ее, долго дебатировался и был, как видите, решен положительно. Будем надеяться, что не испортит и не повредит.

Л. Пантелеев

1966 г. Июль.

Из первой тетради

…Событий, которые заслуживали бы внимание читателя, как будто еще не было. Вообще до тех пор, пока ребенок не заговорил, для большинства окружающих он никакого интереса не представляет. Ну, хворал. Ну, выпал из кроватки на пол. Обжегся на горячем чайнике. Съел что-нибудь лишнее. С кем это не случается? И кого это может заинтересовать? Другое дело — родители! Им интересно все. И первый лепет ребенка. И первая его улыбка. И первый осмысленный взгляд, брошенный на отца с матерью.

Вот Маше три месяца. И родитель спешит отметить: агукает активно, с удовольствием (особенно когда беседует с мамой). Горлышко у нее грузинское: выталкивает из себя такие заковыристые гортанные звуки, каких мне, пожалуй, и за сто рублей не произнести. На смену интимному «агуканью» пришел звонкий, какой-то восточно-базарный крик. К сожалению, часто, слишком часто этот крик переходит в хныканье, а потом и в слезы. Вообще нервочки у Маши расшатаны не по возрасту.

4 МЕСЯЦА

…Сегодня впервые наблюдал, как в ответ на мои попытки рассмешить ее она в голос засмеялась.

…Вчера мама и бабушка рассказали мне, будто девчонка их передразнивает и даже будто бы симулирует кашель, когда видит мать, — чтобы разжалобить ее.

Признаться, я не очень верил этим рассказам. Ведь четыре месяца! А сегодня убедился, что дочка наша и в самом деле очень талантливый попугай. Несколько раз за последние дни, играя с Машкой, я наклонялся к ней, делал страшное лицо и рычал: «Хр-р-р». Сегодня утром подхожу к ней, наклоняюсь и вдруг слышу: «Хр-р-р-р». Несколько раз проделывал этот опыт: рычали по очереди папа и дочка.