Плохая - Adrialice

Adrialice

Плохая

Глава 1

Бег по кругу. Каждый день. Отсюда нет выхода. Что значат территориальные границы по сравнению с негласными, общепринятыми, внутренними? Наш район не был отделен от других, не обнесен бетонной стеной, не обтянут колючей проволокой. Но это было и не нужно. Красивые дома и машины, богатые люди, они были буквально в сотне метров, иногда даже на соседней улице, но это тоже ничего не значило. Свернув в северный район Филадельфии, вы окажетесь в другом мире. Мире, где царит жестокость, беспросветная тоска и отчаяние. Озлобленные люди с давно потухшими взглядами бродили по улицам — у них не было работы, не было денег, не было надежды. Ее тут ни у кого не было, слишком ценный и редкий товар. Более распространенным товаром здесь были наркотики. Любые, на выбор, не скрываясь. Можно было увидеть парней, купивших дозу, и тут же на ближайшем оббитом пороге, принявших ее. Обычное зрелище. Таким же обычным зрелищем были обшарпанные серые одноквартирные дома, решетки на окнах, брошенные заводы с разбитыми окнами и граффити во все стены. Улочки с металлическими каркасами брошенных автомобилей, пустые стоянки, участки без домов — те давно уже снесены правительством. В углах и закутках груды мусора, старые покрышки и доски. И над всем этим атмосфера грусти и какой-то тупой обреченности. Время здесь будто остановилось. Но нельзя обманываться кажущейся необитаемостью. Каждый проезжающий или проходящий удостаивался пристального внимания. Чужаков здесь не любили. Хорошо, если успеешь унести ноги при случае. Здесь и свои могли попасть под раздачу. Из проезжающей мимо машины могли расстрелять. Просто так, без причин. И никто не будет расследовать твою смерть, никто даже не почешется ради тебя. Всем все равно. Жители города предпочитали не вспоминать о нас, не заходить, не думать. Мы — черное пятно на карте, пятно на облике города. Такого большого, красивого и благоустроенного. Нас никогда не покажут туристам, мы — аналог бубонной чумы для общества. Бандиты, наркоманы, вандалы, отбросы общества, мы попадали в категорию преступного контингента только потому, что находились за чертой бедности. Не все, конечно, были и те, кто заслуженно относился к этой категории. Думаю, дай им шанс, ничего не изменилось бы.

Когда-то, говорят, здесь все было иначе — множество работающих фабрик и заводов обеспечивали работой тысячи людей. А потом пошел спад, Великая Депрессия, многие уехали в поисках работы и лучшей жизни, а на их место приехали те, у кого не было денег на другое жилье. Со временем стало только хуже.

Сейчас моя мать работает на одном из восстановленных заводов. Убивается от рассвета до заката, чтобы заработать на еду. Отец — пьяница, он не работает нигде, но исправно каждый день орет на мать и меня. Поэтому меня почти никогда нет дома. С шестнадцати лет я пошла работать на захудалую заправку, и то, по знакомству. До этого перебивалась воровством. Платят здесь копейки, как и везде, но я умудряюсь откладывать деньги. На что? Мечты? Нет, я давно уже не мечтаю. Мечты, равно, как и детство, остались для меня лишь сказкой. А в моей реальности нет места сказкам. И каждое утро, просыпаясь, я говорю себе «Добро пожаловать в ад, Джен».

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от других. Вокруг те же унылые стены с потертыми, оборванными обоями, обклеенные плакатами и прочей ерундой. За окном вечная тишина, а в гостиной, в противовес, крики уже пьяного (или еще непросохшего) отца и бубнеж телевизора. Матери давно уже нет дома, но это и к лучшему. Отец может попросить принести ему пива, наорать, обозвать как-то, а мать начнет вечную лекцию о том, что я должна работать на фабрике, там больше платят (на пару десятков баксов), я должна помогать ей, я плохая дочь и тому подобное. Терпеть это больше нет никаких сил. Обычно я просто разворачиваюсь и молча ухожу. Иначе могу послать. Достало все.

Натягиваю рваные джинсы и мятую черную футболку, и иду в ванную. Из обляпанного зеркала с надбитым углом на меня смотрит невысокая девушка с белыми волосами, серо-голубыми глазами, и мешками под ними. Поправимо! Через пятнадцать минут мои глаза были сильно подведены черным. Растрепанные волосы я прочесала пальцами.

В комнате натянула кольца на пальцы, браслет с шипами, засунула в карман складной нож, обула кеды и захватила сумку через плечо. Косметика? Нет, там был еще один нож, баллончик с краской, перцовый баллончик, кастет и много других приятных мелочей. Меня на районе знали, поэтому не трогали. Точнее, знали, что я своя, и Габриэль за меня им ноги сломает. Да и я вместо удовольствия принесу им сломанную челюсть. Габриэль Митчелл — мой парень. Мы с ним знакомы с детства. Он дрался за меня, как проклятый, пока остальные не усекли, что девочка под защитой. Гэбс был довольно высоким, татуированным парнем с вечно сбитыми костяшками, кривым сломанным носом и темными волосами, которые находились в постоянном беспорядке, как и мои. Ездил он на черном Шевроле Импала шестьдесят седьмого года. У многих парней были тачки. Это официального заработка тут не было, а вот воровство и вымогательство никто не отменял. Гэбс работал на более «крупных» парней. В его задачу входило собирать долги. Грязная работенка, но прибыльная.

Выскочить из дома незамеченной не получилось.

— Джен! — Пьяный крик отца из гостиной остановил меня на полпути к заветной двери и заставил поморщиться. Молча я развернулась и пошла к нему. — Принеси мне пива.

— Хватит тебе.

— Ты будешь отцу указывать, хватит или нет? Быстро тащи сюда бутылку!

— Надо — сам оторви задницу, и возьми ее.

— Ах ты, маленькая сучка! Такая же умная, как мать? Ты будешь слушать меня, поняла?

Отвернувшись, я зашагала на выход. Пусть делает, что хочет. Плевать.

— Стой, я сказал! Куда пошла?

Я через плечо показала ему фак и вышла на улицу. Солнце на миг ослепило меня. Из сумки тут же появились черные потертые очки. Как только глаза снова смогли видеть, я продолжила путь. Утро делало это место каким-то жалким. В сумерках и ночью оно смотрелось, как в фильмах ужасов или катастрофах, а при свете солнца выглядело почти брошено. Будто захолустье в сотнях миль от города, а не городской район. Под ногами был потрескавшийся давно тротуар, сквозь который пробивались побеги травы. Даже они могли куда-то пробиться. Но не мы.

По дороге на заправку я всегда проходила мимо школы. Да, по счастью, она здесь еще была. И я даже закончила ее. С трудом. Собственно, почти все, кто заканчивает ее, делают это с трудом. Половина народа вообще не заканчивает. Некоторые просто не доживают. Так что, никаких ностальгических воспоминаний с этим обшарпанным зданием у меня нет. Наша школа выглядела, как тюрьма. Серое нечто без окон по фасаду, с высоким серым забором и серой же колючей проволокой поверх него. Внутри было не лучше — потертые разрисованные стены, старая мебель с посланиями многих поколений. Зачастую неприличными. Древние, видевшие еще мамонтов, доски на стенах — когда для наглядности нам пытались что-то нарисовать. Если могли найти мел. На окнах металлическая сетка. Виды, мягко говоря, не впечатляющие. Учителей было несколько, каждый из которых вел по нескольку предметов. В итоге, окончив школу, я могла читать, писать, считать, имела общее представление об анатомии (большую часть знаний получила от Гэбса, когда он объяснял, куда нужно бить), и зачатки знаний по химии и географии. Не Бог весть что, но я гордилась и этим. Как-то видела по телику, что в мире куча безграмотных людей — они даже читать не умеют. Так что, я по сравнению с ними — гребаный профессор.