Фэ-эй - Юрий Орлов

Юрий ОРЛОВ

ФЭ-ЭЙ

Он открыл глаза. Три дня один и тот же сон перед самым рассветом, как наказание или укор. Сейчас он вернётся опять в этот взгляд и даст ему управиться со сном, не вмешиваясь, пусть события этого сна текут, как им нравится. Ответ придёт сам, а если не придёт, то, по крайней мере, станет ясно, что его нет даже в иной реальности.

Она смотрит с надеждой, её губы неуловимо шевельнулись:

«Я умру?»

Окно, проявленное светом, беззвучно и бездушно ухмыльнувшись, открыло новый день. Пуруша прыгнул, улёгся на груди, включил низкочастотную вибрацию, не открыв рта, мяукнул.

— Всё, уходи, мне надо вставать. Пуруша, слезай или…

Кот спрыгнул, затылком приласкал кресло и через пару секунд оказался в нём уже спящим.

Дальше всё как обычно: короткая пранаяма, душ, чай. Перед тем как уйти, один только взгляд на гобан с не доигранной вчера партией.

Иногда он приходил к Партнёру, а иногда Партнёр приходил к нему. Они встречались не чаще двух раз в месяц. Вчера, сделав несколько ходов в тюбане, они разговорились. Случалось так: приходила неожиданная мысль, параллельная ходу игры, они отвлекались от доски, слушали хаос города, приходящий вместе со звуками моторов или криками детворы, отмечая, что на противоположном краю этого хаоса возникает гармония. Казалось, после того порядка на доске, к которому они причастны, происходит неуловимое проникновение достигнутого состояния возвышенной неподвижности в мир человеческих взаимодействий, психических расстройств и недоразумений.

Сегодня вечером они снова сядут за доску для игры в го и попробуют узнать, будет ли смерть белой группы результатом плавающей позиции в центре.

Яркое весеннее утро ворвалось между штор, когда солнечные лучи внезапно пробились между ветвей ореха, растущего под окном его кухни. Окончательная капитуляция зимы не вызывала сомнений.

Он вспоминал:

На стенах висят её картины: портреты и пейзажи. Её глаза полминуты опрашивают его.

У девушки опухоль. Правая часть тела в области лёгких и груди заметно выдалась вперёд.

Кара-Даг акварелью. Восточный Крым, бухты и посёлки. Все стены в картинах без рам и паспарту.

Мать и отец девушки стоят поодаль, у самых дверей. Из их рассказа выходило, что врачи не определили злокачественности. Но задет большой участок тела.

Он попросил девушку повернуться к нему спиной. У неё был ярко выраженный сколиоз. Когда он прикоснулся к её спине, то почувствовал жар.

«Вы простужены?»

«Нет, просто иногда у меня повышается температура. Неожиданно повышается и потом внезапно проходит. Следом возникает слабость, и я лежу день или два».

Он повернулся в сторону матери:

«Родовая травма?»

«Нет. Падение…»

Несколько скользящих движений от затылка до поясницы. На короткое время ей станет легче. Температура нормализуется.

«Я умру?» — повторила она.

«Никогда!»

У неё на лице появилась улыбка ребёнка.

«Вы правду говорите?»

«Я всегда говорю правду. Я к вам приду позже, этим вечером. Сколиоз всему причина. Нам нужно полегоньку упражнять спину».

Мать, одетая в рыжий халат, с бесцветным, как у баптистки, лицом, провела его через гостиную. Когда он, управившись с ботинками, разогнулся, увидел протянутые деньги. Отрицательно покачал головой.

«Разве настолько плохо?» — спросила она, а он, на полсекунды остановившись глазами на её лице, успел заметить, как дрожит у неё нижняя губа.

«Значит, если ей семнадцать…»

«Она ещё в школу не ходила. В том году ей нужно было идти в школу, в первый раз, но она не пошла. Лежала целый год в больнице».

Фразы матери про школу и больницу прозвучали заученно и даже фальшиво, она, похоже, избегала лишних вопросов.

«Не волнуйтесь, пожалуйста. Мне передали, я смогу взять немного, спустя какое-то время».

«Кто передал?»

Он смутился, зная, что скажет глупость, из-за которой определённая часть людей считает его потусторонним, даже не вполне психически полноценным. Захотелось отмахнуться при помощи слова «кукловод», внезапно пришедшего на ум. А потом неожиданно придумал слово «контролёр» и почему-то рассмеялся, произнеся его вслух. Лицо у женщины стало каменным, деньги куда-то пропали из ладони, очевидно в большом кармане её домашнего халата, расписанного в тона выцветших перьев рыжего петуха. Решив, что женщина больше не захочет видеть его у себя в доме, кивнул и вышел во двор.

Когда он не пришёл вечером, как обещал, женщина позвонила ему сама на другой день, передав, что дочери стало лучше, и просила прийти позаниматься с дочкиной спиной.

Он приходил в течение недели, давил на спину и стучал по спине, прислушиваясь к советам своего «контролёра», затем сделал перерыв на три дня и пришёл снова уже через четыре или пять дней или через неделю (он не помнил), потому что тогда у него были другие, те, которые сами приходят. Каждый раз с тусклых стен смотрели на него солнечные акварели, пятна которых светили ярче единственного окна в спальне, помогая светом раскладывать между двух стульев и кроватью массажный стол.

Осень тем временем тянула по небу караваны тяжёлых облаков, прогоняла птиц, роняла редкие капли, которые стучали в подоконник и окно.

Перед ним спина девушки, как будто отдельно от неё самой: исковерканный лордоз, выдающаяся правая лопатка. Он кладёт руки на спину. Таким образом он начинал, постепенно проникая в реальность другого тела, которое становилось полем, где миллиарды химических реакций протекают ежесекундно, бьют потенциалы сердца, жужжит рой нейронов, проникает в кровь кислород, течёт лимфа и спина видится исполосованной движением перетекающих друг в друга взаимозависимых токов. На этом этапе организм видится в другом свете, как будто одна общая сила, живущая в теле, становится уже двойной и несёт полярность. Он принимается за игру с этими силами, очень близкую к той, что осталась на доске с не доигранной партией. Пальцы ищут и находят места пересечения энергий, сферы влияния, давят, простукивают, разминают.

«Здесь уже не больно, — говорила она. — Теперь больно ниже, как будто болезненное ощущение ушло к крестцу».

И это уже давало какую-то надежду, ведь он заставил эту болезнь (которая представлялась ему отвратительной тварью с ластообразными конечностями и сложно устроенной пастью, где жили и шевелились многочисленные жвала и хоботки) оторваться от привычного места, лишённого всякой защиты. Между лопатками у неё образовался целый энергетический провал, куда после удара обо что-то, видимо, и внедрилась эта ластоногая дрянь.

Он появлялся на улицах своего города, хронически больных грязью в сырые зимние периоды, держа в руке чемодан — складной массажный стол, который в другой стране он просто возил в багажнике. Здесь он носит этот стол с собой каждый раз, когда просят приехать. И, если люди не могут оплатить такси, приходиться нести его до остановки автобуса, а потом ещё.

Спустя месяц девушка снова температурила, в глазах чаще отражался блеск отчаяния; из дома она давно не выходила и сидела у окна, кутаясь в шерстяной платок.

Он заходил в её комнату, оставляя позади себя ещё две, — в одной из них сидела старуха, которая, как только он возникал в дверях, поднималась со стула и начинала торопливо креститься. В зеркале отражался ровный овал седеющего ёжика волос, глаза, чьё спокойное внимание на секунду пересекалось с линией взгляда старухи, брошенного в спину чуть выше плеча. Зеркальная поверхность должна была бы проявиться паутиной расползающихся трещин, будь время этого пересечения продолжено на ещё одно мгновение.

«Плохо, что он ходит сюда, — думала эта старуха, — нечего помогать чужой девчонке. Пусть она умирает! Не поможет, а только задержит её в моём доме!»

Он плохо видел, но очки носил обычно в футляре, а футляр в кармане куртки. Это компенсировалось тем, что изредка он отчётливо слышал чужие мысли. Проходя мимо старухи, он чувствовал враждебность, но мысли её не оформлялись в слова, скорее это был толчок неприязни.

В гостиной, куда он входил сразу со двора, его встречала мать девушки и шла за ним тенью, а потом стояла в дверях и наблюдала за тем, как он раскладывает стол, подавала ему всегда одну и ту же простыню, минуту наблюдала, а затем исчезала, тихонько прикрыв за собой дверь.

Но в дни, когда у девушки был жар, он не касался спины.

«Наверное, всё же родовая травма», — думал он, а ещё ему показалось, будто есть недосказанность, может быть даже какая-то семейная тайна, которая — он отчётливо это увидел — отражалась от матери и отца как вполне оформленное чувство вины.

В дни, когда у девушки была температура, он показывал упражнения, а после того, как ей становилось легче и она поднимала руки, сомкнув их над головой, наклонялась назад, затем в одну сторону, а после в другую, он наблюдал, как ластоногая мерзость страдает, отрывая на секунду от лёгкого свой рот. Мерзость кидала в его сторону злобный взгляд. Раздавался угрожающий шёпот то ли из горловой глубины, то ли из глубины чужого и потустороннего мира: «Фэ-эй!» В чёрном вакууме ткались символы, которым он не знал точного определения, но помнил, что их использовали в этом мире разнонаправленные силы и движения. Например, перед глазами вдруг возникала в голубом сиянии вращающаяся свастика, а следом Звезда Давида, окольцованный Сатурн. Он обращался с молитвой к Высшему Свету: «Благословен Всевышний, чьё есть Царствие Небесное, направь Око Своё и Свет Свой на землю! Принеси исцеление и утешение!»