Письмо постороннего критика в редакцию нашего журнала по поводу книг г. Панаева и «Нового поэта» - Иван Панаев

Письмо постороннего критика в редакцию нашего журнала по поводу книг г. Панаева и «Нового поэта»

«Оставляя в стороне всякия личности, обходя молчанием все посредственное, если оно не вредно, «Время» будет следить за всеми сколько-нибудь важными явлениями литературы, останавливать внимание на резко выдающихся фактах, как положительных, так и отрицательных, и без всякой уклончивости обличать бездарность, злонамеренность, ложные увлечения, неуместную гордость и литературный аристократизм – где бы они ни являлись. Явления жизни, ходячия мнения, установившиеся принципы, сделавшиеся от общего и слишком частого употребления кстати и не кстати какими-то опошлившимися, странными и досадными афоризмами, точно также подлежат критике, как и вновь вышедшая книга или журнальная статья.»

Милостивый Государь,

В литературе я человек совершенно посторонний. Я не знаком ни с одним редактором, ни с одним литератором, ниже публицистом, и хоть мне уже не мало лет, но я даже и в глаза не видывал ни одной из этих особ. Мне дела нет ни до их наружности, ни до их положения в свете: я люблю или не люблю их, хвалю или браню их только на основании их сочинений или их журналов. А читаю их я очень прилежно, потому что в моем уединении мне и делать больше нечего. Ни с кем из них я никогда не был в переписке, и если теперь решаюсь изменить, не скажу этому правилу, а просто факту, – то потому что чувствую в этом потребность. К тому же я прочел вашу программу, в которой вы с такой похвальной, а вместе с тем и странной самоуверенностию говорите о вашем беспристрастии. Извините меня, милостивый государь, если в этом я позволю себе усомниться. Я не знаю ваших лет, но знаю мои года и думаю, что как бы ни зарекался человек быть беспристрастным, а все-таки не выдержит. Живой человек.

Я же в деле литературы, повторяю, человек совершенно посторонний. Личности для меня не существуют. Пушкин был для меня всегда только книгой. Андрей Александрович Краевский не более как журналом. Г. Катков (имени и отчества не имею чести знать) тоже. Я пережил двенадцатый год, столь славный в наших летописях, и преживаю теперь превращение г-жи Евгении Тур в еженедельную газету. Я пережил славянофилов и западников, время их процветания и постепенного обессиления, и переживаю теперь основание новых журналов, которые с тем и основываются, чтоб помирить врагов, давно уже переставших ссориться. Я пережил натуральную школу, это законное чадо западников, и переживаю теперь появление полного собрания сочинений г. Ив. Панаева.

Я столько пережил, что уже сам хорошенько не знаю, что и кого я теперь переживаю. «Отечественные Записки» в своей октябрьской книжке уверяют меня, что я переживаю литературу скандалов.

Обвинение во всех скандалах, даже в зарождении, в основании всей литературы скандалов обрушивается теперь на голову одного г. Панаева. Обвинение нешуточное и вовсе не такого рода, чтоб можно было перенести его хладнокровно. А впрочем может быть г. Панаев переносит его очень хладнокровно. И в самом деле, чтож тут очень-то горячиться? Правда, обвинение это взывает к общественному мнению и исходит из двух самых степенных, самых по-видимому осмотрительных органов нашей журналистики. Шуму по поводу скандалов наделано много.

Когда я прочел диатрибу «Отечественных Записок», мне показалось, что вся наша современная литература, начиная с г. Гончарова и кончая Марко Вовчком, есть ничто иное как огромный скандал. У меня есть сосед по имению, человек добрый, но очень-невзлюбивший русской литературы с тех пор, как поднят был один известный вопрос, – так он теперь все носится с «Отечественными Записками» и всем тычет пальцем, смотрите, дескать, полюбуйтесь, вот она литература-то скандалов. Я б ее еще не так отделал!

И если подумаешь, что весь этот шум, все эти обвинения происходят оттого только, что в фельетонных отделах некоторых журналов задеты две-три личности, уже через-чур зарисовавшияся перед общественным мнением, личности, которые уже через-чур затолклись у нас перед глазами, так что зарябило у нас до слез, как иногда рябит, когда долго засмотришься на облако толкуш[1], снующих перед вами в тихий летний вечер; – так вот, если подумаешь только об этом, то невольно скажешь, что молода еще наша литература, если такие пожилые и почтенные журналы так неловко проговариваются. Впрочем и то сказать, в известные лета начинаешь делать престранные вещи.

Нет ничего нелепее и вместе смешнее этих криков о скандалах, особенно если взять в соображение, что их испускают Отеч. Зап. и Библиотека для Чтения. Я не говорю уже о Петербургских Ведомостях; для нас давно не тайна, что эта газета состоит по особым поручениям и на посылках у Отечественных Записок. Осенние походы её перешли ей по наследству от прежней Северной Пчелы и давно уже перестали удивлять даже нас провинциалов. Впрочем эта газета до того уже упала в общественном мнении, что на нее даже никто не отвечает. Какия нападки она ни делает на Современник или на Русский Вестник, эти журналы даже и не оборачиваются посмотреть, откуда на них сие? Мало видно делать разные улучшения, заводить разных корреспондентов (впрочем надо отдать им справедливость, скучноватых) единственно потому, что другая газета в самом деле улучшается и грозит опасной конкуренцией. Все это внешния улучшения, и газета по-прежнему будет падать, если не начнет издаваться на прямых, безукоризненных основаниях. Но как могли так переполошиться Отечественные Записки, которые постоянно ратовали за гласность и за свободу мнений. Так-то вот и всегда у нас. Иной господин целую жизнь свою кричит о гласности, приобретает себе этим ранг литературного генерала; начинает смотреть такой важной особой; а чуть крошечку кольнут его, начинает кричать караул, скандал на всю русскую литературу. По-моему мнению у нас скандал скорее можно встретить в так-называемой серьезной статье, чем в стишках и фельетонах. И в самом деле весь скандал, о котором раскричались почтенные журналы, сходится на два на три стихотворения, да на два-три фельетона.

Если эти стишки и статейки – скандал, то прямо утверждаю, что есть другие скандалы гораздо более серьезные. Разве не скандал например эта тревожная и, теперь можно сказать утвердительно, нескончаемая переписка г. Каткова с г-жою Евгениею Тур? Можно ли так зарисоваться перед общественным мнением и смотреть на свои домашния дела, на свою домашнюю стирку, как на дело великой важности, как на какое-то чуть не государственное дело, в котором каждый из читателей непременно обязан принять участие? Разве не скандал в своем роде статья г. Дудышкина о Пушкине, статья, которая сама себя испугалась и поспешила умолкнуть? Разве не скандал некоторые статьи г. Бова в «Современнике»? Разве не скандал само объявление об издании «Отеч. Зап.» в будущем году? Утверждать, что после Белинского началась только серьезная критика и оценка наших писателей, между тем как вся-то эта критика вплоть до 54 года занималась весьма важными спорами о том, в каком году родился такой-то писатель и в каком месяце получил он такую-то награду, – утверждать это, по-моему, скандал. Разве не скандал говорить о своей собственной драме, как о счастливом приобретении для журнала? Нам посчастливилось, говорит г. Писемский в своем объявлении, да еще подписывается под ним, – посчастливилось совокупить три лучшия произведения русской литературы за 60-й год, и в том числе называет свою драму. А учоные скандалы «Современника,» а ваша серьезная авторитетность, с которою вы часто говорите о пустяках, а ваша лесть перед литературными авторитетами – разве это не скандал? Ведь бывали примеры, что иные рецензенты забегали к такому-то литературному генералу, за тем, чтоб попросить у него позволения не совсем одобрительно отозваться о таком то месте или о такой сцене его романа или повести. Может быть вы не знаете таких рецензентов? А я даже видел каррикатуру на этот случай. Да чего лучше? В «Отеч. Зап.» я однажды зараз прочел две критики на повесть «Накануне» г. Тургенева. Одну, написанную кажется г. Басистовым, а другую доставленную самим г. Тургеневым, а ему вероятно откуда-нибудь присланную. Первую я уже позабыл: в ней все такие фимиамы были… Вторая написана была с достоинством. В ней прямо говорилось чтó худо, чтó хорошо в повести г. Тургенева. Чтож бы вы думали, милостивый государь? везде, где критик порицал автора «Записок Охотника», везде редакция поспешила заявить свое несогласие. Чего бы ужь тут кажется лебезить редакции? Г. Тургенев сам прислал эту критику в редакцию, сам захотел не скрыть от публики не совсем благосклонных отзывов остроумного критика – нет! и тут нужно подкурить. А все надежда получить от знаменитого нувелиста… хоть что-нибудь, лишь бы только одно имя. И в самом деле в объявлении об издании «Отеч. Зап.» в числе разных имен стоит и имя г. Тургенева. Не знаю, много ли пишут там господа А. и Б., но положительно знаю, что в последние года не встречал в них повестей г. Тургенева, а между тем имя его с неутомимым упорством сохраняется в ежегодных объявлениях «Отеч. Зап.» Я ужь думаю, милостивый государь, не участвует ли в них наш романист под каким-нибудь псевдонимом.