Остановите самолёт – я слезу - Эфроим Севела

Эфроим Севела

Остановите самолёт – я слезу!

Красивая, 23 года, тугоухая, говорит немножко на русском, грузинском и иврите ХОЧЕТ познакомиться с подходящим молодым человеком – тугоухим или глухонемым с целью замужества.

Из объявлений в израильской газете на русском языке «Наша страна». Международный аэропорт им. Дж. Ф. Кеннеди в Нью-йорке. Борт самолёта ТУ-144 авиакомпании «Аэрофлот». Температура воздуха за бортом +28 С.

– Здравствуй, жопа, Новый Год!

О, простите ради Бога! Я не хотел сказать это вслух. Я только подумал так. Внутренний голос, как говорят киношники.

Но слово – не воробей, вылетело – не поймаешь. Поэтому ещё раз прошу прощения, не сердитесь, не будем портить себе нервы. Так уж получилось, что рядом со мной сели вы, а не вон та блондинка. Я держал это место для неё – думал, сядет. А сели вы...

Значит, мы с вами – соседи. И лететь нам вместе в этом прекрасном самолёте отечественного производства четырнадцать часов от города Нью-Йорка до столицы нашей родины Москвы. Поэтому не будем ссориться с самого начала, а лучше скоротаем время в интересной беседе и, возможно, если повезёт, услышим что-нибудь новенького. Как сказал Сёма Кац – пожарный при одном московском театре.

Вы не знаете эту историю? Слушайте, вы много потеряли. Эта история с бородой, ей было сто лет ещё до того, как я очертя голову покинул Москву, чтобы жить на исторической родине.

Вы не знаете, что такое историческая родина? Сразу видно, не еврей. Любой советский еврей – сионист или антисионист, коммунист и беспартийный, идеалист и спекулянт, круглый дурак и почти гений – уж что-что, а что такое историческая родина, ответит вам даже в самом глубоком сне.

Но вы русский человек, это видно с первого взгляда, и зачем вам ломать голову: что такое историческая родина – когда родина у вас была. есть и будет, и это понятно и естественно, как то, что мы с вами дышим. А у евреев с этим вопросом не всё гладко, и поэтому тоже понятно, почему им не нужно объяснять, что такое историческая родина.

Но не будем отвлекаться и забегать вперёд. Вернёмся к нашему пожарному Сёме Кацу. Из московского театра. А насчёт исторической родины мы успеем ещё обменяться мнениями. Впереди долгий путь и много времени. Я, как видите, поговорить люблю, а вы, как я вижу, умеете слушать. Неплохая пара – гусь да гагара. Это и называется приятным обществом.

Всё! Хватит трепаться, переходим к делу. Евреи, как мы с вами знаем, народ крайностей, без золотой серединки. Если еврей умён, так это Альберт Эйнштейн или, на худой конец, Карл Маркс. Если же Бог обделил еврея мозговыми извилинами, то таких непроходимых идиотов ни в одном народе не найдёшь, и Иванушка-дурачок по сравнению с ним – великий русский учёный Михаил Ломоносов.

Пожарный Сёма Кац, который каждый божий вечер, когда шёл спектакль в театре, дежурил за кулисами на случай пожара, чтоб без паники и желательно без смертельных ожогов эвакуировать публику из зала, если пожар всё же случится, относился ко второй категории евреев, то есть, не к тем, что дали миру Альберта Эйнштейна и основоположника научного марксизма. Сёма Кац, хоть удачно выдал замуж двух дочерей и был дедушкой, отличался дремучим невежеством и наивностью новорождённого. Он знал только свою профессию и был без ума от театра. До того без ума, что мог в сотый раз с интересом смотреть одну и ту же пьесу. И поскольку стоило закрыться занавесу, как всё начисто улетучивалось из его головы, то назавтра он с неменьшим увлечением слушал тот же текст, стоя за кулисами и разинув рот от удовольствия.

Так вот как-то раз этот самый Сёма Кац потряс всю театральную Москву. Актёры, зная преданность пожарного Каца театру, великодушно позволяли ему сопровождать их после спектакля до метро и молча слушать их трёп. Сёма Кац один единственный раз вмешался в разговор, и этого ему было достаточно, чтобы прославиться на всю Москву. И её окрестности.

Актёры спорили о чём-то, шагая в сопровождении пожарного к метро, и кто-то, доказывая свою правоту, сказал:

– Это так же реально, как и то, что земля круглая.

– Земля круглая? – не выдержал пожарный Кац и рассмеялся этому, как удачной шутке.

Оторопевшие актёры, которые никак не ожидали обнаружить в середине двадцатого столетия в столице державы, запускающей спутники, такого мамонта, стали популярно разъяснять ему всё, что знает крошка-школьник. Сёма Кац слушал, как волшебную сказку, и у входа в метро, когда прощался с актёрами, сказал растроганно:

– Вот почему я люблю с вами гулять – от вас всегда узнаешь что-нибудь новенького.

Прелестно! Я очень доволен, что удалось вас рассмешить. Значит, конфликт исчерпан, и мы можем познакомиться поближе.

Разрешите представиться. Рубинчик. Аркадий Соломонович. Сын, как говорится, собственных родителей. По профессии – увы! – парикмахер. Дамский и мужской. Не смотрите на меня так. Да, да. Парикмахер. И если вам показалось, что я кто-нибудь другой, то не вы первый ошибаетесь. Я – парикмахер высшего разряда. Гостиницу «Интурист» в Москве знаете? Там работал ваш покорный слуга и обслуживал исключительно высший свет – дипломатов, туристов, а главное, московский мир искусств. Все головы этого мира обработаны мною, и по закону сообщающихся сосудов кое-что оттуда перешло ко мне. Неплохо?

Каждый писатель из моих постоянных клиентов считал своим долгом обязательно дарить мне экземпляр только что вышедшей книги с соответствующей надписью и потом, приходя стричься или бриться, считал неменьшим долгом спрашивать, как мне понравилось прочитанное, а чтобы я не увиливал, выпытывал конкретно, по главам.

Воленс-неволенс, мне приходилось всю эту муру не только читать, но и запоминать, чтобы не лишиться постоянных клиентов, которые как инженеры человеческих душ знают, что мастер тоже человек и ему надо оставлять на чай, иначе он протянет ноги, и некому будет работать над их талантливыми головами. Я не имею в виду идеологическую обработку. Это делали в другом месте.

Весь прочитанный мною винегрет и услышанные разговоры деятелей искусств – ведь уши не заткнёшь – застряли в моей голове, и когда я открываю рот и начинаю говорить, многие ошибаются н принимают меня за писателя. Средней руки. Боже упаси! У меня есть моя профессия, и она меня пока ещё кормит. И не место красит человека, а совсем наоборот: человек – место. Поэтому я, в отличие от некоторых, никогда не скрываю, кто я в действительности такой.

Парикмахер. И большой идиот. Потому как то, что я натворил, сдуру сунувшись куда не надо, мог наделать только набитый дурак.

Правда, меня утешает одно обстоятельство. То, что я не одинок в своём идиотизме. Добрая сотня тысяч советских евреев проделала то же самое, и скажу вам откровенно, с неменьшим успехом. И ходят теперь все лысыми. Потому что потом рвали волосы у себя на голове.

Но об этом после. Времени у нас – уйма.

Посмотрите, пожалуйста, вон та блондинка, на три ряда впереди, не на нас с вами оглядывается? Да. Роскошные волосы. Скажу по совести, на каждую женщину, которая чего-нибудь стоит, я сперва кладу профессиональный взгляд. Волосы, косметика. У стоящей женщины это дело всегда на высоте.

Вот и на эту блондинку я ещё в аэропорту Кеннеди обратил внимание из-за её шикарных волос. Потом оказалось, что и фигурка не подкачала. И нос на месте. И глаза без бельма. Что ещё мужчине надо?

Тогда я стал смотреть на неё в упор – это у меня такой метод ещё с юности, когда я жил в городе Мелитополе, – и стал мысленно ей внушать:

«Ты сядешь в самолёте рядом со мной... сядешь рядом со мной... это твой шанс... не проходи мимо своего счастья...»

Я сверлил взглядом её затылок, пока у нас принимали ручную кладь, потом, когда мы спешили по длинному туннелю к самолёту, и в самом самолёте. Я повторял моё заклинание до тех пор, пока... рядом со мной не плюхнулись вы.

Тут-то я и сказал про себя, а вышло вслух:

– Здравствуй, жопа, Новый Год!

Это относилось даже не столько к вам, сколько ко мне самому.

Но теперь я не жалею, что так вышло. Что бы я с этой женшиной делал, имея её рядом четырнадцать часов и всё это время абсолютно недосягаемую? Одно расстройство. А в вашем лице я нашёл прекрасного собеседника, который вдобавок и умеет слушать. Что ещё нужно еврею для полного счастья?

Пожалуй, одно. Чтобы наш самолёт, не дай Бог, не упал в океан, где мы бы с вами долго мучились в ледяной воде, пока нас бы не пожалели и не съели акулы. Но это бывает по статистике только в одном полёте из ста, и у нас с вами есть девяносто девять шансов благополучно приземлиться в Москве.

Лучше перейдём к более весёлым темам, и пока вон та куколка-стюардессочка, с таким милым русским личиком, разносит ужин, я успею вам рассказать историю, которая произошла со мной тоже в самолёте, и где мой метод прожигать взглядом женщину имел успех.

Это было в Америке, с год назад. Я ещё был там зелёным и не совсем устроенным. Только-только из Израиля выкарабкался и искал, как мне зацепиться за эту страну.