Ели халву, да горько во рту - Елена Семёнова

Пролог

Луна обогнула лес и растеклась мутным пятном, укрытая кружевным облаком. Заухала в темноте сова и, сорвавшись с ветви, пролетела над самой головой Ильи Никитича, едва не сшибив с него картуз.

– Чёртова птица! – выругался Овчаров, потирая замёрзшие руки. – Нет, право слово, не будет улова…

Несмотря на июнь, ночь выдалась холодной и даже промозглой, и Илья Никитич уже не раз помянул недобрым и не употребляемым в приличном обществе словом и человека, сказавшего ему ждать его здесь, и всю родню оного, ни в чём совсем не повинную.

По правде сказать, Овчарову не впервой приходилось коротать ночь столь малоприятным образом. Жизнь сыскного агента, как известно, полна различных передряг. Впрочем, Илья Никитич своей службою был доволен. Приносила она ему аккуратный, хотя и более чем скромный доход, а также бесплатный проезд и гостиничные номера в тех случаях, когда требовалось разнюхать что-либо в ином городе. Будучи человеком предприимчивым, Илья Никитич с готовностью брался за поручения частных лиц, которые платили не в пример сыскному ведомству гораздо большие суммы. Надо сказать, что работы в последнем для агента было немного. Да и откуда взяться ей в уездном городе? Вот, иное дело – Москва! Там ой как недурно можно было бы заработать! Ведь большие способности дремлют в Илье Никитиче, ведь куда как на большее способен он, и тесно ему в родной тихой заводи! Вся радость только – рыбу удить да попивать со скуки. Денег аккурат на выпивку и достаёт, а ни на что серьёзное всё одно хоть сто лет копи, не скопишь. Пропадай жизнь! Так и захлебнётся талант в вине, отупеет мозг, и кому тогда будет нужен Овчаров?

Подул ветер, и первая тяжёлая капля надвигающегося дождя упала на нос сыскному агенту. И куда это господин запропастился, черти бы подрали его? Сидеть бы ныне у камелька да попивать рябиновку… Или уж у озера, что здесь неподалёку, сома караулить. Крестьяне сказывали, что здесь сом – всем сомам сом – настоящее чудище. Прикормить бы его да поймать! Вот, не кисло бы было! Если уж настоящего крупного преступника не судьба, так хоть сома…

Хрустнула ветка под чьей-то нелёгкой поступью. Овчаров сощурил красные, воспалённые глаза: идёт!

– Долго ждать заставляете, господин хороший! – не удержался от замечания продрогший агент.

– Вы будете ждать меня столько, сколько потребуется, – звякнул в тишине резкий ответ.

Илья Никитич подошёл ближе к закутанному в непромокаемый плащ господину, нагнул голову, посмотрел снизу вверх:

– Чем могу соспешествовать вашей милости?

– Не юродствуйте, господин Овчаров! Или останетесь без работы!

– Это вряд ли, – Илья Никитич криво усмехнулся, обнажив свои жёлтые, уже крошащиеся, несмотря на молодые годы, зубы. – Это ведь вам мои услуги нужны, а не мне ваши. Кстати, не будет ли у вас приличного курева? Я жутко продрог, поколь ждал вас.

– Я не курю, господин Овчаров. И прошу вас покорно: говорите несколько в сторону, а то от вас дух такой…

– Нет, значит, курева… Так и запишем-с, – Овчаров извлёк из кармана завёрнутый в бумагу табак, проворно скрутил папиросу, закурил. – Скоро дождь разойдётся. Говорите, зачем звали.

– Мне нужно, чтобы вы поехали в Москву и выяснили там о судьбе одного семейства, с коим я был знаком двадцать лет назад.

Илья Никитич закашлялся:

– Ходила к дьяку попадья… Ничего себе задачка! Двадцать лет! Каким же это образом я должен суметь отыскать их?

– Вы меня спрашиваете об этом? Это ваша работа – искать, вынюхивать, рыть землю носом. А моя – платить вам за это.

– Это займёт много времени, а Москва город недешёвый…

Господин фыркнул и протянул Овчарову бумажник:

– Здесь на текущие расходы. Должно хватить. Остальное только в случае успеха вашей миссии.

Илья Никитич проворно пересчитал деньги, довольно крякнул и спрятал бумажник в карман:

– Кого же я должен отыскать?

– Двадцать лет назад в Москве, в Староконюшенном переулке была швейная мастерская фрау Ульбрехт. Она была весьма хорошо известна в ту пору. У Лейды Францевны имелось много помощниц-учениц, юных девушек из бедных семей или же вовсе сирот, о которых она проявляла большую заботу. Среди них была семнадцатилетняя Аннушка Колыванова. Её мать, кажется, прачка, жила в районе «Балкан», что в Протопоповском переулке, сильно болела и много пила. А Аннушка была очень добра, трудолюбива, хороша собой. В Староконюшенном её знали буквально все: её просто невозможно было не заметить… У девушки был жених. Некто Фёдор Палицын. Из мелких лавочников. Отец его, Кузьма Григорьевич, держал лавку церковной утвари всё в том же Староконюшенном. Фёдор у отца и работал. Очень странный юноша. Физически сильный, но нервами слаб. Припадки у него бывали, знаете ли. И, вот, однажды, находясь, по всей видимости, в таком припадке, он жестоко убил свою невесту. Следствие полагало, что из ревности… Аннушка представлялась девицею высокой нравственности, Фёдор дышать на неё не смел, а потом вдруг выяснилось, что девушки из заведения фрау Ульбрехт оказывают услуги известного рода состоятельным господам. Вероятно, это сильно потрясло несчастного, и он убил Аннушку… Потом был суд, Фёдор был приговорён к двадцати годам каторги, там он, кажется, заболел нервной горячкой и умер. Родители его, несчастные старики, в виновность сына не верили. Что стало с ними дальше, я не знаю.

– И именно это мне предстоит выяснить? – уточнил Овчаров.

– Да, – лязгнул в темноте ответ. – Узнать, что стало со стариками. Узнать, были ли иные родные, как у Фёдора, так и у Аннушки. Если да, то живы ли и всё о них подробно. И ещё я желал бы точно знать, верно ли, что Фёдор на каторге умер…

– Труднёхонько будет, – покачал головой Илья Никитич. – Но уж постараюсь, как могу. Завтра же и отбуду в Первопрестольную.

Внезапно тишину нарушил громкий крик.

– Бог мой, это, кажется, в доме кричат… – произнёс господин, вздрогнув.

– Оттуда, – кивнул Овчаров. – Вон, огни в окнах замелькали… Чай, случилось что…

– Ступайте, господин Овчаров! Выполняйте вашу работу… И поторопитесь! Это очень важно!

Нежданный работодатель Ильи Никитича почти бегом ринулся к дому. Овчаров передёрнул плечами, скрутил очередную папиросу:

– Эх-эх-эх, барин, и что тебе потребовалось раскапывать этакое бородатое дело? Темнишь, ваша милость… Не с брызгу ты так забеспокоился. И отчего ж не сказал ты, какова твоя роль в том деле была? Кем ты этим Фёдору с Аннушкой приходился? Что на Москве делал в тот год? Или у самого рыльце в пушку? Так и запишем-с… Да разнюхаем. Чёрт знает, может, это судьба моя есть. На Москве-то и развернусь… Интересно, что у них стряслось в доме? Но да не моё дело. Завтра в путь, а нынче обогреться и спать! Мерзейшая погода…

Глава 1

– Всё-таки, Елизавета Борисовна, я никак не могу понять, для какой нужды я вам понадобился? – спросил доктор Жигамонт, захлопнув крышку золотых часов и убрав их в карман.

– А что, милый доктор, большое неудобство вам вышло от моего приглашения? – улыбнулась княгиня Олицкая, не отвечая на вопрос.

– Отчего бы вдруг неудобство?

– Ну, как же, известное дело: из матушки-Москвы, где у вас свои пациенты, ехать в нашу глушь…

– Разве же это глушь, Елизаветы Борисовна? Ей-богу, вы живёте в красивейшем краю.

– Правда ваша. Вам бы следовало ещё осмотреть город. Изумительные красоты вы нашли бы в нём. Быть может, вы не согласитесь со мною, но, по мне, так наш Кремль хоть и уступает вашему, столичному, но тоже великолепен.

– Несомненно, Елизавета Борисовна. Каждому своё гнездо мило.

– Это как сказать. Многим чужое гнездо завсегда просторнее и мягче представляется. Вы хоть бы возьмите нашу здешнюю молодёжь: ведь они бредят Москвой, милый Георгий Павлович! Москвой и Петербургом. Будто бы мёдом намазано там, будто ждут их там, будто здесь им дела нет! А ведь нигде так не одинок человек как в окружении множества чужих людей, в больших городах…

Жигамонт внимательно рассматривал лицо своей спутницы. Они были знакомы ещё с молодости, но виделись в последний раз более двадцати лет назад, хотя всё это время часто переписывались и не забывали с трогательной заботой посылать друг другу небольшие презенты к Рождеству, Пасхе и на День Ангела. Время мало изменило Елизавету Борисовну. В свои шестьдесят с лишком лет она выглядела много моложе. Холёное, гладкое, продолговатое лицо с крупными, похожими на цыганские, тёмными глазами, прямой нос с небольшой горбинкой, рот со слегка выпяченной нижней губой, тёмная, не тронутая до сей поры сединой шевелюра – в этом лице читалась царственность, подчёркнутая и безупречной осанкой княгини. Правда, небольшая полнота всё-таки наложила свой отпечаток на прежде стройную шею Олицкой, осиную некогда талию, но не испортила красоты её, не отняла лёгкости походки и быстроты движений. Тем более, что отличающаяся тонким вкусом Елизавета Борисовна умело подбирала свои наряды: все они были тёмных тонов и пошиты в стиле а-ля рюс, столь любимом ею. Вот, и сейчас княгиня была облачена в темно-зелёное платье, имеющее некоторое сходство с сарафаном. Ткань платья была плотной, а широкие рукава более светлого тона были сделаны из тонкого воздушного шёлка. Такой же шёлковый шарф покрывал голову Олицкой. К нему была приколота старинная брошь с искусной миниатюрой.