Случай на королевском маяке - Андрей Римайский

Андрей Римайский

Случай на королевском маяке

– Нет! Я не хочу ничего слышать! Я сама видела тебя с ней! – кричала, заливаясь слезами, хрупкая невысокая девушка. При этом ее прямые локоны, как нарочно, растрепались на отдельные струны. И каждая из них, казалось, дрожала под воздействием невидимого смычка.

Перед ней стоял крепкий плечистый мужчина лет двадцати пяти. Да, да, в те самые годы, когда многие местные его возраста только набирали форму, он от природы имел ту природную атлетичность и фактуру, которая так притягивала женские взгляды. Вот и на этот раз Григорий мило беседовал в обществе молодой учительницы младших классов. Она преподавала пение, насколько помнила Наталия. Но от этого желание вызвать у соперницы самое высокое сопрано только росло.

– И не отворачивайся от меня, Гоша! Ты сам клялся мне в вечной любви, а теперь отводишь взгляд?

На горке в парке кто-то с шумом шлепнулся со скейта, и Григорий, не отдавая себе отчета, инстинктивно глянул туда – не нужна ли помощь? Он только недавно устроился в школу новым физкультурником, и живое участие к ребятам захватывало его естество.

– Стой, стой! – крикнул он своей любимой, когда повернулся. – Да я же не от тебя отворачивался. Подожди! Ты все себе придумала!

Он прыжками нагнал убегавшую девушку, но она оттолкнула его и скрылась в родном подъезде.

– Давай вечером свидимся, как обычно! – крикнул Григорий в подъездную клеть. Но до него донеслось только гулкое эхо захлопнувшейся двери на втором этаже. Молодой человек скорее по инерции, чем сознательно, протянул: – Мы только болтали… Да и то в основном она… А во снах же только ты одна мне снилась! Я тебя люблю!

Но его избранница уже не слышала последних слов. Почему-то в самый нужный миг самые главные слова застревают где-то в горле, а когда уже поздно, то проливаются бессмысленным дождем. Где-то вдалеке прогремел гром. Гоша поплелся в свою съемную квартирку. По приезду в город он взял, что попалось, не выбирая. И теперь жалел, поскольку по вечерам, вопреки всяким нормам, машинный цех начинал ночную смену. И гулкий рокот моторов достигал его чуткого слуха.

Беспокойный сон навалился тягостно и груздно. Где-то что-то громыхало, грозило незримой угрозой, наваливалось душным комом. Хотелось скорее сбросить с себя невидимую удавку и вдохнуть чистый воздух. Григорий так и сделал. И…

Могучий, бодрящий напор воздуха едва не сбил его с ног! Он осмотрелся. Не было ни лавочек, ни каштанов, ни заводских цехов. Картина морского раздолья открылась перед ним. Невыносимо свежие, запредельно хрустальные струи утреннего зефира неслись над плотными густыми водами таинственного моря без конца и края. Казалось, ветры только забавлялись, сбивая пенистые барашки на его неукротимой гриве. Но настоящими наездниками гордого скакуна были прибрежные лодочки рыбаков, которые под небольшими косыми парусами и в узких, как у каноэ, корпусах резвой стрелой мчались, рассекая густую и глубокую синь.

Но настоящей грозой моря были пара галер, которые, выставив весла, подобно иглам ежа, заходили в бухту, лавируя вдоль берега и сопротивляясь напрасным порывам дерзкого ветра: паруса были спущены, а на корме стояли твердые фигуры людей, что поставили прихоти природы под свой контроль.

– О! Да у меня есть и подзорная труба! – отметил Григорий, не преминув ею воспользоваться.

Впрочем, пока он рассматривал резные бока галер и мужественные руки гребцов, привычные мысли беспокойно атаковали его ум.

«Неужели опять? Сон, неотличимый от яви? Поразительно! В который раз я оказываюсь в незнакомых мне одеждах, в незнакомой, чуждой обстановке! Но, как ни странно, опять чувствую себя так, будто все это мне знакомо. Будто бы я тут провел всю жизнь. И эти края, это небо, это море вызывает у меня вид старого знакомого, которому бесконечно рад. И вот еще немного пройдет времени, и я забуду, как меня зовут по-настоящему, забуду своих македонских родителей и стану… кем на этот раз я стану? Скоро я это узнаю. Есть ли еще хоть кто-то в мире, кто так же и радуется, и страдает от этой череды попаданий в миры настолько живые, что забываешь и свой род, и свою память до тех самых пор, пока неведомая сила властно вновь не вытолкнет из очередного приключения? О, если бы мне найти такую душу, которая бы поняла меня как самое себя… Пока еще я не забыл Наталию, буду держать ее облик в памяти! Ведь именно в подобных этим краях я впервые увидел ее! Впрочем, конечно, то было во время Элевсинских мистерий… Здесь вроде как не пахнет ни древней Грецией, ни древней Македонией… Куда же меня занесло на этот раз? И как меня зовут?»

– Гаэтано!

Григорий вздрогнул так, словно ему внезапно дали кулаком под дых. И, как уже бывало в таких случаях, новое прошлое накатило такой мощной приливной волной, что смыло все воспоминания и о школе, и об обиде его любимой, и о цеховых моторах. В какое-то мгновение, как по щелчку пальца, он обернулся и хлопнул себя по матросским штанам. Прочная ткань синего цвета повидала не один литр соленой воды и не одно дуновение промозглого ветра. Штаны сидели на нем, как и полагалось человеку, связанному с морем: удобный крой и свободная посадка не мешали двигаться, а широкие ремни и бахрома подчеркивали нрав их обладателя, равно как и вышивки, и кружева в виде морских существ. Сапоги и рубаха дополняли наряд. Во всем угадывались следы соли и пота.

– А! Радмир! – радостно отозвался Гаэтано. Он мгновенно вспомнил и крестьянского торговца, и всю свою прежнюю жизнь, которая вдруг безоговорочно стала его собственной. – Ты принес, что я просил вчера?

– Конечно, мой дорогой! Как я мог забыть? Вот, держи, милейший! Ведь без твоего маяка нам и делать нечего в деревне! Ни одна галера не рискнет подойти к нашим берегам без твоего огня! И что бы мы делали без столичных товаров? Куда бы мы сбывали труды наших рук? Наше молоко, наши вина, наши сыры?

– И не говори, мой Радмир! Этот маяк – дело всей моей жизни, и я не оставлю его!

– Да уж! Никто в деревне и не сомневается. Ты же знаешь, что никто его и не зовет королевским. Сколько уж лет он носит имя «Гаэтановский»!

Гаэтано, мужчина лет сорока-пятидесяти, просмоленный и просоленный моряк от рождения, довольно улыбнулся. Его молодые годы остались на флоте Его Величества короля Фридриха. И теперь,