Хитросплетение судеб - Александр Купченко

Александр Купченко

Хитросплетение судеб

Холодный ветер Ла-Манша презрительно закидывает меня солеными брызгами. Жалобный скрип мачт, судорожное хлопанье парусов, болезненный гул снастей — ноты, из которых начинает слагаться реквием кораблю, плывущему в никуда. Разрозненные резкие звуки постепенно находят свое место в завораживающей мелодии стихии, непреклонно набирающей разрушительную мощь. Я слышу эту засасывающую в бездну музыку, от которой не отмахнуться, не вырваться. Смиренно улыбаюсь. Вот она, давно известная черта в Книге Судеб, за которой нет записей обо мне. Сегодня будущее сойдется с настоящим, чтобы превратиться в прошлое. Чужое прошлое.

Почему люди так страшатся своей последней черты? Ведь никто не боится смены дня и ночи. С жизнью и смертью та же картина. День и ночь. Или ночь и день. Может быть, освобождение от бренности и есть утренняя заря иного, высшего существования? Как нелепо и глупо тогда стараться отодвинуть назначенный срок пробуждения, пытаться оспорить отмеренное Богом для нашего же блага.

Но безумно творение твое, Господи, — род человеческий. Почти каждый жаждет узнать свою судьбу, чтобы обмануть ее. И никто не хочет верить, что отчерченного не сжать и не растянуть. Даже астрологу, познавшему паутину высших законов, в которой мы бьемся, как пойманные мухи. Он не паук. За что в своей обычно короткой жизни и расплачивается одиночеством посреди океана людской ненависти вперемешку со страхом. Моя судьба на удивление длинна.

Родился в 1540 году недалеко от Лиона. Третий сын весьма знатной английской фамилии, бежавшей во Францию после битвы при Босворте. В шестнадцать лет мне в руки попала книга, определившая всю дальнейшую жизнь. Прочитав «Centuries», я в диком нетерпении собрал дорожные вещи и отправился искать мэтра Мишеля.

Десять лет учебы у Нотр-Дама пролетели незаметно, хотя не припомню ни одного дня, который не был бы посвящен наукам. Всего лишь десять лет, и судьба толкнула меня на одинокий путь под именем мэтра де ля Роз.

Давно это было. Еще в царствование Карла IX. Но за прошедшие более сорока лет, как и за предыдущие века, люди ничуть не изменились. Они по-прежнему не хотят смириться, что не властны над судьбой. Ни над своей, ни над чужой. И их не переубедить. Великая интриганка, хорошо знакомая с алхимией, Екатерина Медичи и на смертном одре не сомневалась, что оборвала дни учителя за страшное предвидение участи ее сыновей. Слепое орудие, которому Судьба повелела прикоснуться к концу чужой нити, она возомнила себя пауком. Окрыленная невежеством, королева-мать упорно и безуспешно пыталась ухватиться за край моей жизненной нити, не понимая, что этого ей не суждено.

Вы думаете, бессилие хоть на шаг подтолкнуло ее к истине? Ничуть. На тринадцатый раз, когда мой бокал, куда Медичи собственной рукой бросила не знающий пощады яд, опрокинул на ее платье спрыгнувший на стол черный котенок, королева лишь в ужасе бросилась на колени, моля о пощаде, решив, что я сильнее ее в вершении судеб. Бог мой, как было ей объяснить, что дело не во мне, а в том ветре, против которого она бессмысленно пускала свои стрелы?

С тех пор Екатерина до самой смерти в 1589-м ежегодно высылала мне по 50 тысяч ливров с униженной просьбой не вмешиваться в судьбу ее сыновей. Бог рассудит, грешил ли я, принимая эту плату за страх, но не в моих силах было убивать в несчастной женщине призрачную надежду на изменение хода неизбежного.

Неизбежного, определяющего пустоту бренности. Оглядываясь на пролетевшие семьдесят лет, я осознаю ничтожность бытия перед Высшими Законами, а смысл его ускользает от моего понимания. Быть может, значение жизни только в том, КАК потрачено отмеренное человеку время? Быть может, Господь каждому пишет в Книгу Судеб только первую и последнюю строки, а остальное отдает творить нам, за что и спрашивает на Страшном Суде? Быть может. Скоро я узнаю это. Ветер крепчает. Пучина уже тянет меня.

Чем смогу оправдаться перед Тобой за жизнь, в которой ничего не сумел сделать? Даже научить людей отличать вечное от суетного. Я не нашел никого, кто захотел бы научиться. Мне некому передать знания. Может быть, с тем, кому они предназначены, мы разошлись во времени. Может быть. Остается лишь уповать на то, что сундуки с моими записями не сгинут в пучине и не разобьются о прибрежные камни, а Ты укажешь волнам руки принимающего.

Перед лицом приближающегося Суда Твоего завершаю свой последний рассказ о вечном и суетном. Рассказ о проклятии одного из йоркширских замков.

После смерти мэтра Нотр-Дама я начал самостоятельно практиковать в Париже, предсказывая знатным особам их судьбу. Мудрость не свойственна молодости. Мне не сразу удалось понять, что люди, хотят совершенно не того, о чем просят. Они не желают слышать плохое. В ответ на неблагоприятное предсказание немедленно звучат просьбы и требования исправить будущее, словно речь идет о покрое платья. Отказ принимают за нежелание и дерзость и возлагают вину за расположение звезд на предсказателя.

Я перестал принимать тех, кого не мог ничем порадовать, перестал предсказывать судьбу (даже вечную жизнь будут просить продлить), ограничиваясь деталями ближайшего будущего. Еще с удивлением осознал, что одних предсказаний людям мало. Им непременно нужны какие-нибудь демонические зелья, тайные ритуалы, на худой конец бессмысленная тарабарщина в три двадцать по полудню в течение недели. Иначе посетитель уходит обиженным, считая, что ему что-то недодали за его золотые монеты. Бог мой, какая глупость! Но приходилось придумывать загадочные «заклинания» с бросанием в огонь ароматных трав, выдавать мрачно размалеванные пузырьки с мерзким на вкус успокоительным, предписывать троекратное «Отче наш» в полночь на понедельник. Назовете это шарлатанством? Может быть. Во всяком случае, все эти средства совершенно не помешали бы душе и телу не только моих изнеженных титулованных посетителей.

Через пару лет, когда стол для письма стал трещать под тяжестью благоухающих записок с вензелями и завитушками, я все чаще и чаще поручал Джону — своему слуге-англичанину — встречать посыльных фразой: «Сэр сегодня не принимает». В высшем свете попасть на прием к мэтру де ля Роз стало чем-то вроде модного состязания, доходящего до истерии. Особый таинственно-мистический штрих к моей репутации добавляло поклонение безжалостной и жестокой Екатерины Медичи. По Парижу гуляли слухи, будто после сотни покушений на меня я пригрозил покарать ее второго сына — короля Карла IX — и обложил королеву ежегодной данью в миллион ливров, которую она безропотно платит.