Стихотворения - Николай Рубцов

Николай Рубцов

Стихотворения

Вадим Кожинов

Николай Рубцов. Заметки о жизни и творчестве поэта[1]

Самый, пожалуй, неоспоримый признак истинной поэзии – ее способность вызывать ощущение самородности, нерукотворности, безначальности стиха; мнится, что стихи эти никто не создавал, что поэт только извлек их из вечной жизни родного слова, где они всегда – хотя и скрыто, тайно – пребывали. Толстой сказал об одной пушкинской рифме – то есть о наиболее «искусственном» элементе поэзии: «Кажется, эта рифма так и существовала от века». И это, конечно, свойство, характерное не только для пушкинской, но и для подлинной поэзии вообще. Лучшие стихи Николая Рубцова обладают этим редким свойством. Когда читаешь его стихи о журавлях:

…Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!Вот замолкли – и вновь сиротеют душа и природаОттого, что – молчи! – так никто уж не выразит их… —

как-то трудно представить себе, что еще лет десять назад эти строки не существовали, что на их месте в русской поэзии была пустота.

Все, кто слышал стихотворения Николая Рубцова в его собственном исполнении, вероятно, помнят, как, увлекаясь чтением, поэт сопровождал его характерными движениями рук, похожими на жесты дирижера или руководителя хора. Он словно управлял слышимой только ему звучащей стихией, которая жила где-то вне его, – то ли в недрах родной речи, то ли в завываниях ветра и лесном шуме Вологодчины, то ли в создаваемой веками музыке народной души, музыке, которая существует и тогда, когда никто не поет.

Замечательно, что Николай Рубцов не раз открыто сказал об этой своей способности, своем призвании слышать живущее в глубинах бытия, полное смысла звучание:

…И пенья нет, но ясно слышу яНезримых певчих пенье хоровое…

…Душа, как лист, звенит, перекликаясьСо всей звенящей солнечной листвой…

…Я слышу печальные звуки,Которых не слышит никто…

…Я брожу… Я слышу пенье…

…О ветер, ветер! Как стонет в уши!Как выражает живую душу!Что сам не можешь, то может ветерСказать о жизни на целом свете……Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!..

…Словно слышится пение хора,Словно скачут на тройках гонцы,И в глуши задремавшего бораВсе звенят и звенят бубенцы…

И, наконец, как своего рода обобщение, – строки о Поэзии:

…Звенит – ее не остановишь!А замолчит – напрасно стонешь!Она незрима и вольна.Прославит нас или унизит,Но все равно возьмет свое!И не она от нас зависит,А мы зависим от нее…

Только на этих путях рождается подлинная поэзия, – о чем сказал Александр Блок в своем творческом завещании, речи «О назначении поэта». «На бездонных глубинах… – говорил Блок, – недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, – катятся звуковые волны… Первое дело, которое требует от поэта его служение, – …поднять внешние покровы… приобщиться… к безначальной стихии, катящей звуковые волны.

Таинственное дело совершилось: покров снят, глубина открыта, звук принят в душу. Второе требование Аполлона заключается в том, чтобы поднятый из глубины… звук был заключен в прочную и осязательную форму слова; звуки и слова должны образовать единую гармонию»[2].

Предельно кратко, но точно сказал, в сущности, о том же самом Есенин, заметив, что он не «поэт для чего-то», а «поэт от чего-то»[3]. Только «зависимость» от «безначальной стихии», звук которой поэт принимает в душу, способна породить истинную поэзию. («О чем писать? На то не наша воля!» – так начал одно из стихотворений Николай Рубцов.)

Конечно, необходимо еще заключить звук «в прочную и осязательную форму слова» – это далеко не всегда удается. Но даже самая безусловная власть над словом не создаст ничего действительно ценного, если поэт не слышит и не понимает пенье незримых певчих, звон листвы, стон ветра, если он не способен принять в свою душу звук и смысл журавлиного рыданья, о котором Николай Рубцов сказал в уже упоминавшемся стихотворении:

…Широко на Руси машут птицам согласные руки.И забытость болот, и утраты знобящих полей —Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки,Далеко разгласит улетающий плач журавлей…

Подавляющее большинство пишущих стихи делает это «для чего-то», формируя из своих – неизбежно ограниченных – впечатлений, мыслей и чувств соответствующую заданию стихотворную реальность.

Между тем в поэзии Николая Рубцова есть отблеск безграничности, ибо у него был дар всем существом слышать ту звучащую стихию, которая несоизмеримо больше и его, и любого из нас, – стихию народа, природы, Вселенной.

Обо всем этом по-своему сказал Михаил Лобанов в очень короткой, но глубокой статье о Рубцове «Стихия ветра»: «Свое отношение к поэзии Николай Рубцов выразил словами: «И не она от нас зависит, а мы зависим от нее». Он задает вопрос простой и значительный:

Скажите, знаете ли выО вьюгах что-нибудь такое:Кто может их заставить выть?Кто может их остановить,Когда захочется покоя?

От того, как ответить на этот немудреный вопрос… зависит, собственно, судьба поэзии… Можно добиться того, чтобы отключать или включать вьюгу – для большего комфорта. И не чувствуем ли мы тотчас же, как сами отключились от чего-то необъятного, свободного, заполняющего нас и выводящего в стихию?.. Порвалась связь с самим представлением о бесконечном, без чего не может быть и глубокого смысла конечного… Что-то «жгучее, смертное» есть и в связи поэта с самой природой, ветром, вьюгой, вызывающими в его душе отклик чувств – мирных, тревожных, вплоть до трагических предчувствий…

Для Николая Рубцова было характерно такое самоуглубление, так же как от «звезды полей», от красоты родной земли он шел к Вифлеемской звезде, к нравственным ценностям… Объемность образа и поэтической мысли невозможна при сугубо эмпирическом миросозерцании, она требует прорыва в глубины природы и духа»[4].

Высокие слова о поэзии Николая Рубцова отнюдь не означают, что в его стихах все вполне совершенно и прекрасно. У него не так уж мало совсем не удавшихся, не достигших, по слову Блока, гармонии звука и слова стихов, и даже во многих его лучших вещах есть неуверенные или просто неверные ноты (характерно, что и Михаил Лобанов в своей лаконичной статье счел необходимым упомянуть о недостаточной «грации» отдельных строф поэта). Вряд ли можно спорить с тем, что за свою короткую и очень трудную жизнь Николай Рубцов не смог обрести той творческой зрелости, которая была бы достойна его исключительно высокого дара.

Но все это отступает, все это забывается перед безусловной подлинностью его поэтического мироощущения, перед самородностью его слова и ритма:

Тихая моя родина!Ивы, река, соловьи…Мать моя здесь похороненаВ детские годы мои…

Николай Михайлович Рубцов родился 3 января 1936 года в поселке Емецк на Северной Двине, в полутораста километрах выше Архангельска[5]. О ранних его годах и об его семье известно крайне мало[6]. Сам поэт, заполняя в 1962 году анкету (при поступлении в Литературный институт), написал в графе «Сведения о родителях»: «Таких сведений почти не имею»[7]. Родители поэта были, очевидно, вологжане и жили в Тотемском районе, но незадолго до рождения Николая отца его, политработника, перевели по службе в соседнюю Архангельскую область. Накануне Великой Отечественной войны или же в самом ее начале семья Рубцовых возвратилась в родные места. О дальнейшем рассказано в стихотворении поэта «Детство»:

Мать умерла.Отец ушел на фронт.Соседка злаяНе дает проходу.Я смутно помнюУтро похоронИ за окошкомСкудную природу.

Откуда только —Как из-под земли! —Взялись в жильеИ сумерки, и сырость…Но вот однаждыВсе переменилось:За мной пришли,Куда-то повезли.

Я смутно помнюПозднюю реку,Огни на ней,И скрип, и плеск парома,И крик: «Скорей!»Потом раскаты громаИ дождь… ПотомДетдом на берегу.

Это было в 1942 году, когда будущему поэту исполнилось шесть лет. Вначале он воспитывался в Красковском детдоме, а с 1943 года – в Никольском детдоме Вологодской области.

Село Никольское (или, как позднее назвал его Николай Рубцов в стихах, «деревня Никола»), расположенное среди лесов и болот на правом притоке Сухоны, реке Толшме, стало настоящей родиной поэта. Он жил здесь безвыездно с семи до четырнадцати с половиной лет, и природа и быт этого глухого уголка Северной Руси навсегда вошли в его душу как изначальная основа. Позднее, после своих многолетних скитаний по стране, Николай часто приезжал сюда и подолгу жил в Никольском; здесь он обрел семью (его дочь и сейчас живет в этом селе[8]). Десятки лучших стихотворений поэта неразрывно связаны с природой и людьми этой его «малой родины».