Младенцы безумного града - Лариса Йоонас

Младенцы безумного града

Лариса Йоонас

© Лариса Йоонас, 2017

ISBN 978-5-4483-6725-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«пришедшие с полей живут вечерним чаем…»

пришедшие с полей живут вечерним чаемот ходиков туман и навзничь тишинанастырный дух печной сочится нескончаеми кошка крендельком и изгородь окна

кто счастлив глух и нем того ласкает вёдротому всегда к столу и золото в сумуон дышит напролом и небо держит твердои сотворяет свет и хлев поет ему

возлюбленные дни почти из колыбелинеугомонный свет и посередь столакак чечевичный суп растут цветы и елии огнь звенит огнем и всласть колокола

я рядом я почти лишь отдаленным словомя тоже возле вас и воздаю хвалымой праздничный обед всегда стоит готовымно съесть его никак и руки тяжелы

кто зван и кто не зван глаза в глаза не видяне различаю звук не знаю напередкто верный кто чужой за кем войдет и выйдети заберет от нас и память нам сотрет

«Снятся люди, сошедшие с тропы времени…»

Снятся люди, сошедшие с тропы времени,никогда не имевшие электронных адресов.

Люди, которые просыпаются от комариного звона занавески, зажатой ветром в зубах.Свет раздергивается с металлическим скрежетом, обнажается рябь небес.

В их домах ничего не случается само по себе: чайник не пляшет, откашливаясь,он медленно плавит воздух, собравшийся на закопченом дне.Запах кофе жарок и плотен; чашка останется недопитой,когда ее отставят, она будет отражать звезды, упавшие в кофейный колодец.Этого никто не увидит, но тайны обязательны к существованию.

В таких домах вещи живут сами по себе.Они сохраняют запахи даже после стирки.Сложенные в шкафу, доживают до смерти хозяев, ослепшие и глухие, слежавшиеся в камень.Наследники опасаются к ним прикасаться,кажется, что это войско старости, а старость – заразна.

В таких домах встречаются предметы с другой стороны света —лыжные куртки и фарфоровые собаки, кладовки со сладким запахом старых книг.

Звуки приходят туда по отдельности, не смешиваясь, сухие и гулкие.

Я еще стою под окнами, я еще машу рукой, видя потолок с потушенной лампой.

Но время прошло, и мы опять не встретились.

«Язык – это средство коммуникации…»

Язык – это средство коммуникации.Что говорит тобой, когда ты говоришь на своем языке?Вот мое время,тикающее у меня на языке.Когда я говорю на моем языке,мои белые лилии, тускло светясь,вырастают на моем языке.И твои пилигримы бредут моим языком,собирая оконный свет,и оконный свет бел и желт, он тает на моем языке.И мои барханы, влажные, пляшут у меня на языкетенями людей, бредущих почти налегке;ворсистое море горячего воздухарастворяется на моем языке.

Малые дети молчат на моем языке,белые трубы извергают тьму на моем языке.Мои сладкие нити мыслей, замешанные пустотой, звучат на моем языке.

Наши пальцы слаженны и двигаются в такт,отмеряя время, скатанное в жгуты,разделенное на слова одинаковой густоты.

Но почему это небо, которое там вдалеке,оно по-прежнему ясное только на моем языке,я не слышу других слов, у меня на языкемой язык, заплутавший в моем языке.

«Мы в прошлом, дети надежды…»

Мы в прошлом, дети надежды,воспитанные тишиной,шнурки вдевавшие в небо,простреленное страной.

На наших синих пилоткахартековская война,застывшие слезы в горле —у вечного огня.

Мы в прошлом, прошлые внуки,забывшие быть начеку,нам горнов рассыпаны звукипо черствому куску.

Я чибиса-птицу не помню,а мальчик сказал – навсегда.Мой ранец бедой переполнен,но наш паровоз – не беда.

Какие мы выросли злые,откормленные на убой!А те, что летели, уплылив осенней дали голубой.

«мне улицы твои как корабли шальные…»

мне улицы твои как корабли шальныегде жив умерших стон где ласточек звонокя возвращаюсь пусть мы жили врозь иныено кораблей моих здесь запад и восток

куда не посмотри повсюду мир армадажелезная страда и глохнущая грязьа здесь прозрачный сад и полумрак закатане страшно до сих пор и жили не боясь

как вплыл в безумный мир неважно не известноа уж плывешь не спишь туманная стезяпытаешь злой эфир но в нем и пушкам теснои хочешь а никак и можешь а нельзя

но возвращаясь вновь к твоим обильным рекамк бессменным родникам из вымытых пластовя понимаю то что просто человекомя не могу уже

и зверем не готов

«полторы улицы холодного света…»

полторы улицы холодного светаcиние гланды опухшего небаглотай эту горечь ни на что не сетуйснег лимонной коркой озноба

разделяй дольки по сочным окнамкислота жжёт бездвижные связкина меня опять глядят в оба окаиз щелей снеговой повязки

больной город как тебе спитсягорошины мостовых камни в глоткеиз глаз моих фонари вынимают спицыдля твоей золотой клетки

«Нас объединяют мертвые, мы…»

Нас объединяют мертвые, мыразрозненные, мерзнем на этой земле,а они все вместе – в облет зимына своем единственном корабле.

Мы все думаем, что они вверхуили внизу, а они везде —время, изъеденное в труху,черным и жирным лежит в борозде.

Наши мертвые снятся намтелами, сплетающимися в пыли,как травы, подобные письменам,каждый год выползающие из земли.

Мы их, не читая, закапываем назад.Что там было написано: вы не одни?Любите друг друга? Посмотрите в глаза?Нет, чтобы просто сказать, что за.Или против.Но они немы.И мы – не они.

«Мне уже так не хватает света, запахов…»

Мне уже так не хватает света, запахов,звуков, которые разносятся в предвечернем воздухе, влажном и землянистом,истончившемся перед сумеречностью, разделенном на молекулы,зернистым, искажающим пропорции.

В городе тишина, мир обращен в телевизор.В кольцо Мёбиуса, в которомдве стороны взгляда и одна сторона пути.

Звук летит обоюдоострый,но тоже разреженный и тонкий:это шумят заводы за далекой чертой,конвейеры скрежещут, транспортеры глохнут, крича,шаровые мельницы стучат, и воют черные трубы, полные неровного огня.

Там отсвет падает на стены, выкрашенные синим,там шахты проникают в твердь, выдолбленную длячерных маслянистых колыбелей, качаемых металлом.Там земля не имеет формы, она вещь и средство,материал и сырье, недра и полости,пустота вместо тела.Там черное и красное, огневое и чугунное,свист срезаемых заклепок и всхлип измученных клапанов.Остановись, железо, ты прекрасно,ты мурашки по коже, ты молох, сжигающий небо,я трепещу,я восхищаюсьэтой мускулистой оплетенной плотью,этой черной мертвенной силой.

Но ты, земля,разве ты не должна быть покрыта травой,цветами и влагой,бесшумно, бесцветно, размыто, осторожно,почти невидимо.Едва белым, едва соленым, чуть прозрачным,трепетным, туманным, неосязаемым?

Мое тело настроено понимать тончайшие звуки,неуловимые запахи.Но эти сырые пути в тебе, длинные сквозные коридоры,скользкие влажные стены,твое воспаленное сердце,твои сосуды, заросшее солью и гнилью,я их слышу – гудящие и стонущиев этом выцветшем воздухедалеким звуком, неверным, ненастоящим.Ноги мои по колено в тебе,увязаю, глохну, закрываю уши.

Неподъемное небо смотрит мимо нас.

«Песок течет иссохшим горлом…»

Песок течет иссохшим горлом,И звуки глохнут в тишине.И этот город, этот город,Как целый мир, болит во мне.

Его неровное дыханьеМорской пропитано травой,И небо плещется в лоханиНелепой пены дождевой.

Мы здесь, наверное, на страже,Мы отмеряем век земной.Но что-то снова мелом мажетИ на живую шьет портной.

И все равно концы обрежетИ криво и наискосок.И переставит нас небрежно,Когда осыплется песок.

«зеркало…»

зеркалоподнесенное к губамостается чистымнаконец-то образ ничем не замутненно некому это увидеть

«Нет, не дели нас на чистых и не-…»