Сто первый мужчина. Роман - Сергей Усков

Сто первый мужчина

Роман

Сергей Николаевич Усков

Иллюстратор Сергей Семенович Аристов

© Сергей Николаевич Усков, 2017

© Сергей Семенович Аристов, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4474-8832-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Египту угрожало нашествие чужеземцев, и, неспособный более отразить их, он готовился достойно погибнуть. Египетские ученые (по крайней мере, так утверждает мой таинственный информатор) собрались вместе, чтобы решить, каким образом сохранить знание, которое до сих пор ограничивалось кругом посвящённых людей. Как спасти его от гибели.

Сначала хотели доверить это знание добродетели, выбрать среди посвящённых особо добродетельных людей, которые передавали бы его из поколения в поколение. Но один жрец заметил, что добродетель – самая хрупкая вещь на свете; что её труднее всего найти; и чтобы сохранить непрерывность преемства при всех обстоятельствах, предложил доверить знание пороку. Ибо последний, сказал он, никогда не исчезнет, и можно быть уверенным, что порок будет сохранять знание долго и в неизменном виде…»

Глава 1. Бригада

Утренний макияж Лариса завершила на улице. Густые черные волосы стянула на макушке в копну. Провела ладошкой по матовым щекам, стряхивая остатки яркого сна. Бросила короткие взгляды на отдаленные силуэты прохожих, на враз опустевшую улицу. Будничный день с бездной работы камнем повис на шее.

На подходе к стоматологической клинике – двухэтажному строению, облагороженному сайдингом – сердце встрепенулось, как вольная птица в клетке. Грозной тенью навис противный тип, именуемый начальником. Прошмыгнуть бы ящеркой в помпезную дверь с грозным охранником, юркнуть в маленькую каморку, где находилась гардеробная уборщиков служебно-бытовых помещений. Нужен час, чтобы подготовить себя к работе.

Лариса числилась уборщиком, словно судьба прикалывалась в очередной раз… Всего их трое. Симпатичные женщины накануне тридцатилетии.

Тридцать лет! Магический рубеж. Уже так много позади: уже познана и влюбленность, и любовь, и разлука, и материнство. Испита горечь и сладость измен, мимолетных увлечений. И всё под соусом молодой горячности, свежести и веры в свою исключительность.

Лариса могла предугадать чужую судьбу, но своей не знала. Так гадалка и ведунья, разбирая по косточкам чужую вневременную жизнь, к своей относится с предощущением запрета на разглашение таинственных вех формирования себя из материи, в обозначении которой сбиваются слова. А неверное слово сбивает линию судьбы.

Кажущаяся нелогичность поступков Ларисы взята за правило. Вот сейчас она по каким-то непонятным соображениям опаздывает на работу, потеряв которую, останется без денег. Нищенская доля и голодная смерть вряд ли грозит: на худой конец оставалась мама, друзья-знакомые. Лариса вообще слыла компанейской девчонкой. Даже суровый охранник в ответ на приветственный взмах руки расплывался в улыбке. Вторым движением Ларисы часто следовал вопросительный жест: свободен ли путь, нет ли в холле завхоза, ее непосредственного начальника? Охранник легким кивком разрешал сомнения девушки.

Сегодня Лариса, действительно, опаздывала: обычный приход на 15—20 минут позже положенного сходил с рук, выловить ее затруднительно. Но чуть более этого времени – она пробиралась по клинике, как по раскаленным углям. Вот она проскочила охранника, холл, повернула в вестибюль и – ё-моё! – услышала вдогонку хриплый бас именно того, из-за которого шла крадучись, летела с проворством ящерицы.

Завхоз – пятидесятипятилетний дядька с внушительным животом, отвисшими щеками багрового оттенка, маленькими заплывшими глазками. Ладони у него белые и маленькие, как и сами в целом ручки, отрафинированные длительным, если не потомственным бездельем. Так же и в ботинках угадывались ступни ног, удивляющие малостью, несоразмерной с куполообразным животом, отяжелевшими щеками, покатым лысым черепом. Эти ножки, казалось, созданы преодолевать путь из кабинета в автомобиль, из автомобиля – в кресло перед телевизором. Зато голос завхоза гремел и властвовал. Сам завхоз для пущей важности, увесистости еще больше раздувался и ширился в животе и лице. И голос его подобно рабочему инструменту простого труженика становился инструментом власти.

Мощный голос творил словесные опусы, рвал, метал, пиявкой влезал в душу подчиненного. Голос, как боец на ринге, примеривался и так и сяк, меняя тональность, напор, силу, мастерски используя продвинутый сленг, элементы высокой поэтики, – и подчинял ошарашенного слушателя.

Лариса, ускоряясь с каждым шагом, наконец, добралась до заветной двери гардеробной и словно просочилась сквозь узкую щель. Басистый голос завхоза мчался вслед. Толстый дядька настежь распахнул дверь гардеробной. Не раздумывая, шагнул в раздевалку.

– Ой! – Взвизгнули молодые женщины, спрятавшись как могли за дверцы шкафчиков для одежды. – Иван Львович! Почему без стука? Мы переодеваемся.

– Переодеваетесь?! Вы полчаса назад должны были это сделать и двадцать минут с ведрами и тряпками заниматься уборкой… Хмм… Ба! Трусики какие у тебя интересные, Ксюша: цветочки как на полянке в майские деньки, и цвет какой-то необычный.

– Как вам не стыдно, Иван Львович! – прикрикнула Ксюша, не зная куда деться от наглых глаз. Её шкафчик стоял как раз напротив двери; оставалось, разве что, залезть внутрь. – Не успели зайти, как разглядели нижнее белье.

– А под трусиками еще интереснее! – сказала Лариса. И вышла как жаждущая крови черная пантера, как смелый олененок, вставший на защиту сестрёнок.

– У вас женщина есть? – Лариса влепила вопрос, сразу переходя в наступление: – Может быть, вам гражданин начальник сделать эротический массаж?.. Шваброй по интимному месту! Ха-ха-ха! Можно прямо сейчас. Смелее, господин завхоз. Расстегивайте штанишки!

– Чокнутая, – в замешательстве промолвил завхоз; грузное тело двинулось вспять.

– Ага! Хотите выйти. Давайте выйдем, чтобы девушек не смущать. – Лариса с гордо расправленными плечами прошествовала в коридор.

Остановившись у окна, она без тени страха воткнула едкий взгляд в начальника.

– Вы понимаете, что нарушаете трудовой распорядок дня? – спросил завхоз, прищурившись от закипавшей злости.

– Слова-то какие: «трудовой распорядок»! Так и слышится: «Шаг влево, шаг вправо – равнозначен побегу. Расстрелять и растоптать на месте». Не понимаю я «трудовой распорядок». Что в восемь часов начну мыть полы, что в девять – полы от этого чище не станут.

– У нас не какая-нибудь шарашкина контора, куда приходят, когда хочется и работают, как хочется. Здесь не позволяется работать спустя рукава и систематически нарушать трудовую дисциплину.

– Оёёй! Трудовую дисциплину! Да если бы вы сами не опоздали – меня и не поймали бы.

– Это не твоё дело.

– Понятно. Мы – никто. Нас можно шпынять и гонять, как хочется. Мы – поломойки, которых не отличишь от тряпки в помойном ведре.

– Не переводите стрелки в другую сторону. Вам делают справедливое замечание. Я вижу одних устных замечаний мало. Пишите объяснительную, почему опоздали, а я, скорее всего, напишу докладную. Премию вам скорректируют. До нуля.

– Хорошо, напишу, – сказала Лариса, сохраняя завидное хладнокровие, и поинтересовалась вскользь: – Про ваш комплимент написать?

– Какой еще комплимент?

– Как же! Вы сделали комплимент Ксюше, что у нее красивые трусики! – Лариса хохотнула. – Обязательно отмечу этот интересный факт.

– Почему вы дверь не закрываете на защелку, когда переодеваетесь? – Попробовал отмазаться уязвленный завхоз.

– Стучать надо прежде, чем зайти в женскую гардеробную.

– Я буду ходатайствовать за дисциплинарное взыскание с полным лишением премии за квартал! – Кипел от негодования завхоз.

– Давайте лишайте. С нашей копеечной зарплаты только премии и срезать, – с презрительной улыбкой ответила гордая девушка.

– Не нравится работа – увольняйся! К нам наняться желающих много.

– А это уже мое дело, сама как-нибудь разберусь: увольняться или дальше работать, – Лариса, давая понять, что завершила разговор, повернулась как флюгер от порыва ветра. Дверь за ней хлопнула с оглушительным треском. Последующий сухой щелчок металлического засова, запершего дверь изнутри, прозвучал как выстрел снайперской винтовки.

– Объяснительную! – успел гаркнуть завхоз.

– Да пошел ты, дубина толстомордая, – сказала Лариса, морщась от гадливости. Она редко позволяла оскорбительные словечки. Если уж получалось само собой, то так, чтобы не касались они ушей, кому адресованы. Сбивать себя на ругань, брань, склоки не в её правилах – это сор, издержки, бесполезная трата сил.