Материал. Рассказы и повесть - Виктор Кротов

Материал

Рассказы и повесть

Виктор Гаврилович Кротов

© Виктор Гаврилович Кротов, 2017

ISBN 978-5-4483-2900-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На обложке: картина Валерия Каптерева «Закат на Кадашевской».

Крошечное предисловие

Здесь собраны истории, которые мне удалось написать до окончательного ухода в сказки и притчи, в афористику и философию, в семейную и сочинительскую педагогику. Большинство из них относится ко второй половине ХХ века, то есть к советским временам и, частично, к первому послесоветскому десятилетию.

Не совсем все истории реалистичны по форме, но для меня все они были основаны на совершенно реалистичном жизненном опыте.

Часть 1. Рассказы

Через подземелье

Пусто в метро. Ни пассажиров, ни дежурных, ни уборщиц. Совершенная тишина. Он идет по узкому коридору между двумя рядами колонн станции «Семеновская». Коридор заканчивается плавным углублением в стену, легкий изгиб которого выложен узкими пластинками светлого мрамора. Он проводит рукой по этому изгибу – и стена тает под рукой. Впереди тянутся темно-красные со светлыми прожилками стены «Электрозаводской», но посреди вестибюля поднимается щедро расцвеченная колоннада станции «Речной вокзал»: неповторяющиеся фиолетовые пятна с жемчужной оторочкой по краям. И дальше, дальше… Серые разводы «Курской». Желтоватые тона «Шоссе Энтузиастов», темнеющие от одного конца станции к другому. Зигзаги тонких надломанных линий на ласковом лиловом мраморе «Новокузнецкой». Анфилада станций уходит в неизвестную даль, в непонятную тишину, и волшебный камень московского подземелья цветет, не увядая, в ровном поле электрического света.

Он идет в немыслимом одиночестве, словно парит в невесомости, и тихо радуется знакомым отблескам…

* * *

Размахивая гантелями, заваривая чай и поливая цветы (немыслимо было начать завтракать, не слыша удовлетворенного почмокивания в горшках на столе), он всё ещё хмурился от утреннего света, нахлынувшего на смену искусственным огням сновидения. И когда, несколько часов спустя, он закончил дневную часть своей работы, вышел из дома и оказался в мраморном подземелье, сон припомнился снова. Те же узоры, те же отблески. Не было лишь того одиночества, каким поразил его сон. И уже не хватало времени вглядываться в узоры и отблески. Ему необходимо было до начала своего вечернего дежурства хоть на десять минут увидеть её, ту девушку, о существовании которой он не знал ещё неделю назад. Да и сейчас мог только пытаться угадать: она ли это? Та, кого ждешь долгодолго и встречаешь, наконец, если повезло, как разгадку самого себя?.. Увидеть хоть на десять минут. Шагнуть навстречу, поздороваться и пойти рядом, небрежно роняя бережно выношенные в одиночестве фразы…

Спешил он привычно. Он сам создавал себе такую необходимость, выходя чуть попозже, в обрез, чтобы меньше времени занимала дорога и больше оставалось на дело. Важно было и другое, может быть главное: скорость помогала вырваться из толчеи, из толпы, оставляя её позади себя.

Сбежал по эскалатору, скользя портфелем по поручню – чтобы не задевать сумки стоящих справа. Прислонился к знакомой нише, облицованной прозрачно-белесыми плитами в желтоватых полосах. Напротив этой ниши оказывалась, когда замирал поезд, вторая дверь третьего вагона.

Вот и поезд. Лучшее место у входа занято (место прим, как он привык называть его про себя): справа от двери, у боковой спинки сиденья. Ему нужно было, разумеется, не сидячее, а стоячее место, такое, с которого можно раньше всех устремиться к выходу или к переходу, когда доедешь до своей остановки. Занято было и место визави – у левой половинки двери, которая начинает открываться чуть позже правой. Только эти два места гарантировали устойчивость против потоков входящей и выходящей толпы. Пришлось встать рядом с местом прим, у той же спинки сиденья, но немного дальше от двери. Это было место на подходе, где тоже можно было при определенном навыке выдержать натиск входящих и суетливую торопливость выходящих. Если владелец места прим выходил раньше, можно было тут же стать его преемником.

На следующей остановке никто не вышел и мало кто вошёл. Высокий толстощекий красавец с обвислыми усами, стоящий на месте прим, выходить не собирался. Стреляющая глазками остроносая девица, занимающая визави, тоже. Поэтому за остановку до пересадки пришлось сделать ложный выход. Иначе затолкали бы вглубь вагона – слишком много здесь садится народа. Вышел. Встал в сторонку, уступая остальным возможность войти. Кто-то удивленно оглянулся, обратив внимание на неуместную в этой суете и потому раздражающую вежливость. Кто-то благодарно кивнул. А вот троица мальчишек в пухлых куртках заняла демонстративно выжидательную позицию. Значит, им тоже пересаживаться на следующей, на «Курской», и они собираются переждать конкурента, чтобы войти последними и остаться первыми у дверей. «Нет, дорогие, я спешу», – мысленно произнес он. – «И рано вам ещё с мной тягаться». Когда все, кроме него и трех парней, зашли в вагон, он, не устраивая борьбу нервов, шагнул внутрь и заметил, покосившись, три победные ухмылки. В последнее мгновение парни бросились в дверь, уминая всех вглубь вагона (он называл это забеганием с нахрапа и никогда не прибегал к таким вывертам). Встав боком с краю, отгородившись спиной от мальчишек и подавшись немного в сторону, он пропустил их мимо себя и, как только дверь начала закрываться, спокойно развернулся, сопровождая этим поворотом её отгораживающее движение. При этом его плечо мягким клином отодвинуло назад, за спину, не ожидавших такого финта мальчишек. Разворот тореро почему-то называл он этот прием, перед которым было бессильно проведенное ребятами уплотнение публики. Благодаря неожиданности, он смог даже податься к центру двери, откуда быстрее всего выходить, и смог прижать к створкам свой портфель. Теперь портфель помешает оттеснить его с центральной позиции, что вполне могли попробовать предпринять мальчишки, и не станет тормозом при выходе, когда люди начнут беспорядочно тесниться, мешая себе и другим.

Парни за спиной обескуражено посопели, но вскоре захихикали и стали игриво тыкать друг друга кулаками под ребра. В темном зеркале дверного стекла он видел их подвижные физиономии, на которых мелькали, ещё не впечатавшись навсегда, дурашливые гримаски. Он прикрыл глаза и попытался вспомнить ее лицо. Невозможно. Помнился только взгляд, открытый, веселый и ласковый. В него хотелось уйти навсегда, безвозвратно. Это был взгляд, обращенный к нему, только к нему и ни к кому другому. Взгляд, освобождающий от тех многочисленных шестеренок, среди которых вращалась его жизнь. Взгляд, который…

Поезд затормозил. Толпа перед дверью заколыхалась, готовясь к выходу. Парни, подпихивая друг друга кулаками, предвкушали новый рывок вперед. Он прекрасно знал, что они сейчас с гиканьем ринутся вниз по лестнице, пробегут, скользя по гладкому полу, десяток метров и сразу же забудут, что спешили, сменив бег на шаткую ленивую походку. Сам он обычно сбегал по лестнице, используя услужливую силу тяжести, но по коридору шёл спокойным быстрым шагом: этого хватало, чтобы уйти от толпы. Однако сейчас, ещё до того, как открылась дверь, он заметил, что только что отъехал поезд с противоположной стороны станции. Значит, лестница перехода заполнена народом, причем теми, кто идет последними: шаркающими старушками, степенными мужиками и тетками, волочащими неимоверные хозяйственные сумки. Здесь спешить было некуда. Он называл эту ситуацию – встать в хвост.

Двери открылись, мальчишки с гиканьем рванулись вперед, но уткнулись в толпу на лестнице и стали вертляво протискиваться между бабками, тетками и мужиками. Он не спешил. Подметив, где идут несколько человек поэнергичнее, он старался держаться ближе к этому месту. Действительно, здесь и убыстрился ход толпы – и вот ему уже удалось выйти на стрежень, на середину коридора между двумя пульсирующими людскими потоками. Идти быстро можно было только здесь, лавируя между теми, кто движется по краю попутного потока, и бесстрашно направляясь на мнимое столкновение с идущими по краю потока встречного, сворачивая в сторону или притормаживая лишь в самый последний миг. Он с любопытством заметил, что вслед за ним кто-то пристроился, как и он сам любил пристраиваться за бысто идущим попутчиком, про себя называя его людоколом. Но вот и кольцевая. Сбежав с широкой лестницы в довольно свободный зал, он строго по диагонали направился к тому концу платформы, где причаливала первая дверь последнего вагона. Пристроившийся к нему в переходе человек остановился там же.