Голубой ангел - Лев Овалов

Лев Овалов.

Голубой ангел

1. Грустная песенка

Из поездки в Армению я привез, помимо записей и документов для книги об этой древней и красочной стране, несколько бутылок старого армянского коньяку. Одна из них предназначалась в подарок Ивану Николаевичу Пронину, и на другой же день по возвращении я позвонил к нему на квартиру. На звонок никто не отозвался, и это было естественно: телефон в квартире Пронина безмолвствовал по целым неделям. Работник органов государственной безопасности, Пронин, занятый расследованием трудных и сложных дел, иногда подолгу не бывал дома. На службу к нему звонить было бесполезно – по вполне понятным причинам об отсутствующем работнике получить там справку было нельзя, и я уже собирался отойти от телефона, как вдруг услышал знакомый го­лос. Увы, то был голос Виктора Железнова, воспитанника Пронина и его ближайшего помощника и сотрудника по работе.

– Ну? – услышал я его оклик.

Я назвал себя, но вместо приветствия опять услышал странный ответ.

– Подождите немного, – сказал Виктор. – У меня чуть молоко не ушло.

Он заставил меня ждать довольно долго. За это время я успел вспомнить рассказ Пронина о девочке, брошенной на одной из железнодорожных станций, встреча с которой помогла найти опаснейшего шпиона, и решил, что молоко это предвещает мне знакомство с историей еще более загадочной и романтической. Но, как всегда это бывает, объяснение Виктора оказалось гораздо проще: Иван Николаевич болен, сейчас он поправляется, навестить его можно, он будет очень рад…

Признаться, во время этого разговора я испытывал чувства, которые свойственно переживать людям при известии о неожиданной болезни близкого человека. С Прониным меня связывала только дружба, и при этом очень сдержанная дружба, потому что Пронин скуп на слова и несентиментален. Но у меня сразу защемило сердце, и, несмотря на слова Виктора о том, что никакая опасность Пронину не грозит, еще долго продолжала точить мысль о том, что я мог потерять этого человека.

Поэтому я был даже разочарован, очутившись в квартире Пронина. Все находилось на своих местах: и недопитый стакан с чаем на обеденном столе, и раскрытые окна в столовой, и легкий сквознячок, столь любимый Прониным, и книги в кабинете, небрежно втиснутые на полки, и знакомый ковер на стене, и, наконец, сам Пронин в белой полотняной рубашке, полулежащий на тахте.

Агаша, домашняя работница, похожая на выписанную из провинции старую тетку, по обыкновению встретила меня жалобами на Виктора, Виктор тут же вступил с ней в перебранку, Иван Николаевич их поддразнивал, и мне показалось, что двух месяцев, в течение которых я отсутствовал, точно не бывало.

– Не позволю я тебе больше куфарничать, – ворчала Агаша, выговаривая «ф» вместо «х». – Женись, тогда и хозяйничай!

Действительно, в комнатах попахивало горелым молоком, и, по всей видимости, Виктор был этому виновником.

– Почему же это вы дома? – удивился я, вглядываясь в похудевшее и бледное лицо Пронина.

– Да попробуй уложи его в больницу! – воскликнул Виктор с ласковой укоризной. – Сотрудников с докладами удобнее здесь принимать!

– А я вам коньяку привез, – сказал я, улыбаясь Ивану Николаевичу и ставя бутылку на стол.

– Попробуем-попробуем! – Пронин усмехнулся и по-мальчишески подмигнул мне. – А меня, брат, угораздило летом воспаление легких схватить, pnevmonia catarrhalis, как торжественно выражаются врачи.

Агаша укоризненно покачала головой.

– Доктора надо бы спросить, – сказала она, кивая на бутылку. – Может, нельзя?

– Немножко можно, – уверенно возразил Виктор, внося из столовой рюмки. – Доктор же говорил, что немного вина даже полезно…

– Уж ты молчи! – прикрикнула на него Агаша. – Всех докторов и сиделок поразогнал! Все сам… – В голосе ее прозвучала обида. – За Иваном Николаевичем готов горшки выносить, а сам ничего не умеет…

– Коньяком тебя угостить, что ли? – прервал ее Пронин, давая понять Агаше, что ему надоела ее воркотня.

Агаша поняла.

– А ну вас… – сказала она сердито и пошла из кабинета.

Виктор разлил коньяк в рюмки, Пронин первым его пригубил, и я с любопытством на него взглянул, желая узнать, одобрит ли он коньяк, взглянул в его серые глаза и забыл о коньяке. Так ласково и умно смеялись эти глаза, что я еще раз невольно подумал о том, как люблю и уважаю этого человека.

Я смотрел на его добродушное лицо и суховатые губы, на его седые виски и неправильный русский нос, на его чистую рубашку и похудевшую сильную руку и невольно задумался об этом простом и очень талантливом человеке, прошедшем трудный и сложный путь…

Размышления могли бы унести меня в очень далекие дали, но Иван Николаевич вернул меня на землю.

– Коньячок ничего, пить можно, – сказал он, отставляя недопитую рюмку. – Рассказывай.

И я быстро и подробно, как всегда этого умел добиваться Пронин, рассказал о своей поездке.

– Ну а мы тебя тоже можем кое-чем угостить, – похвалился Иван Николаевич и головой указал Виктору на патефон, стоящий на письменном столе. – Пластинки, брат, у нас новые, заслушаешься!

– По-моему, вы патефоны недолюбливали? – сказал я. – Или привыкли за время болезни?

– Пожалуй что не привык, а так… – неопределенно ответил Иван Николаевич. – Заведи-ка!

– Какую? – деловито спросил Виктор.

– Ту самую – «The Blue Angels», – сказал Иван Николаевич, и по легкой его усмешке мне показалось, что он намеревается меня чем-то удивить.

Не задавая других вопросов, Виктор положил на зеленый диск пластинку и завел патефон.

Я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях джазовой музыки – это была какая-то медленная ритмичная мелодия, не то блюз, не то танго. Не сильный, но приятный баритон запел заунывную песенку, пел он ее на английском языке, слов я не понимал, но мотив волновал и томил, настраивая слушателей на грустный лад. Одним словом, в своем жанре это было неплохо. Напоследок хриплый голос сказал несколько слов, вероятно, пожелал слушателям легкой ночи или веселой жизни, и Виктор поднял мембрану.

– Как? – спросил Иван Николаевич.

– Ничего, – ответил я. – Приятная музыка.

– А ну-ка, Виктор, повтори эту пластинку еще раз, – предложил Пронин. – И обязательно с пе­реводом…

Виктор охотно завел патефон еще раз и, когда баритон запел, стал ему подтягивать, напевая песенку в русском переводе:

Ночь нам покой несет, и, когда все заснет на земле,Спускается с горних высот голубой ангел во мгле,Он неслышно входит в наш дом, наклоняетсяк нашим устамИ спрашивает нас об одном – о тех, кто дорог нам.И, не в силах ему противиться, – это мать, невеста, жена, –Нарушаем мы тайну сердца, называем их имена.А утром с ужасом слышим, что любимых настигла смерть.И тоска проникает в душу, и чернеет небесная твердь.Мы ничего не знаем, не видим божьих сетей,Не знаем, что это ангел уносит лучших людей,И вечером, одинокие, беспечно ложимся спать,И в пропасти сна глубокие падаем опять…Так не спите ночью и помните, что среди ночной тишиныПлавает в нашей комнате свет голубой луны.

– Ну как? – еще раз спросил Иван Николае­вич.

– Занятно, – ответил я. – Мрачновато, но с настроением.

– А перевод? – спросил Пронин.

– Неплохой, – признал я. – Кто это?

– Вот он! – Пронин кивнул на Виктора. – Его работа. На этот раз Железное оказался на высоте.

– Молодец! – воскликнул я. – Когда это ты научился?

– Чему тут удивляться? – скромно возразил Пронин. – Разве ты не знаешь моей теории о том, что чекист должен быть и жнец, и швец, и на дуде игрец? Виктор теперь английский язык лучше меня знает.

– Рассказать, что ли? – вдруг спросил его Вик­тор и нетерпеливо застучал пальцами по крышке патефона.

Иван Николаевич помолчал.

– Ладно уж, – разрешил он наконец. – Хвастайся. Может, писателю это и пригодится. Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность.

2. Изобретение Кости Зайцева

Однажды теплым майским вечером на квартиру к Пронину позвонил Евлахов, начальник одного из управлений, ведающих оборонной промышленностью.

С Евлаховым Пронин встречался еще на фронте во времена Гражданской войны, сталкивался при расследовании некоторых дел в последние годы, и поэтому Евлахов нет-нет да и напоминал о себе, время от времени обращаясь к Пронину за какой-либо справкой или незначительной услугой.

Так было и на этот раз.

Иван Николаевич был болен, на телефонный звонок откликнулся Виктор. Но с Евлаховым Пронин захотел говорить, и не только вследствие врожденной дисциплинированности – Евлахов занимал крупный пост и косвенно являлся для Пронина в некотором роде начальством, – он просто по-человечески был мил Ивану Николаевичу, и Пронину приятно было ему услужить.