Проснитесь, сэр! - Джонатан Эймс

Джонатан Эймс

Проснитесь, сэр!

Памяти Блэра Кларка и Алана Джолиса

Живи и ничему не учись – вот мой девиз.

Автор выражает признательность следующим лицам и учреждениям: Присцилле Бейкер, Бранту Рамблу, Розали Зигель, журналу «Конджанкшнс», Фонду Гуггенхейма, Фонду Мидуэй, корпорации Яддо.[1]

Часть первая

Монклер, штат Нью-Джерси

Глава 1

– Проснитесь, сэр. Проснитесь, – настаивал Дживс.

– Что? В чем дело, Дживс? – спросил я, выплывая из туманной Леты. Мне снился серый кот, крупный, как в «черном» фильме, тискавший в лапах белую мышку. – Мне снился серый кот, Дживс. Довольно крупный.

– Очень хорошо, сэр.

Я вновь погружался в сон о борьбе кошки с мышкой. Хотелось увидеть спасение белой крошки-подружки с милым умоляющим взглядом. Однако Дживс почтительно прокашлялся, и я учуял в высившейся надо мной фигуре чрезвычайно настойчивое требование, чтоб молодой хозяин вырвался из соблазнительных объятий сна. Бедной мышке не спастись. Хеппи-энда не будет.

– Что стряслось, Дживс? – Я сонно взглянул в любезное, но непроницаемое лицо.

– Есть свидетельства, сэр, что ваш дядя Ирвин не спит.

Лишь в таких устрашающих обстоятельствах Дживс осмелился бы нарушить необходимое мне восьмичасовое бессознательное состояние. Он знал, что для меня счастливое утро зависит от минимума возможных контактов с вышеупомянутым дядей.

– Из спальни доносятся вздохи, Дживс? Ему уже не снятся сны – вероятно, об огнестрельном оружии, – он глядит в потолок, набирается сил, чтоб убить еще день?

– Больше того, сэр.

– Вы слышали, как он спустил ноги на пол и в ступоре уселся на краю кровати?

– Сидит на велосипеде и давенирует, сэр. – Дживс перенял у меня манеру вставлять в речи словечки на идише в соответствующей грамматической обработке. Слово «давен» означает молитву.

– Господи помилуй! – воскликнул я. – Это ужасно, Дживс. И опасно.

Полностью проснувшись и находясь почти в здравом рассудке, я расслышал рокот крутившихся велосипедных колес, голос дяди, немелодично певший еврейское песнопение, – его спальня в пятнадцати футах по коридору от моей комнаты.

– Думаете, нам надо спешить, Дживс?

– У нас почти нет времени на ошибку, сэр.

Я обычно невозмутим и практичен, если можно так выразиться, но столь зловещее предзнаменование с утра пораньше потрясло меня до глубины души. С помощью скрупулезных расчетов мне в течение нескольких месяцев практически удавалось до полудня не встречаться с дядей.

– Как же так вышло? – спросил я. Не хотел винить Дживса, но до сих пор он будил меня, прежде чем дядя успеет добраться до велосипеда.

– Ваш дядя довольно рано проснулся, сэр. Сейчас лишь половина девятого. Прошу прощения, на первых стадиях его утренней программы я совершаю собственный туалет.

– Ясно, Дживс. Абсолютно понятно.

Нельзя от него требовать неусыпного бдения – в конце концов, он мой слуга, а не королевский гвардеец, – это дядя преступил все правила, встав с постели на два часа раньше положенного по расписанию. Подобное преступление выходило за всякие рамки, поэтому лучший наш план обороны – внимательное подслушивание со стороны Дживса – на сей раз не сработал.

Будучи в очень плохом состоянии, но в минуты глубокого потрясения предпочитая считать себя человеком действия, я решительно отбросил одеяло. Дживс, предупреждая каждый мой шаг, протянул банное полотенце, вытащив его как бы из самого себя, – при необходимости он умеет материализовывать любую нужную вещь, – и я, стрелой вылетев из своей берлоги в одних длинных боксерских трусах, бросился в ванную, расположенную справа от дядиной спальни.

Я строго придерживаюсь своей собственной утренней программы, но в данном случае во избежание тяжкой кары пришлось поспешать. Не люблю спешить – после этого целый день нахожусь в возбуждении и тревоге, – но встреча со старым родственником до полудня еще хуже. Тогда нервы полностью разойдутся, весь день пропадет.

В целях предупреждения подобных случаев мы с Дживсом рассчитали каждый мой шаг, досконально изучив утренний распорядок дядиной жизни, изложенный ниже.

1) Тетя Флоренс, жена дяди Ирвина (сестра моей покойной матери), рано утром уезжает в местную среднюю школу, где круглый год, в том числе летом, преподает специальные предметы. Ей уже перевалило за шестьдесят, но трудится она энергично – ангел во плоти. Дядя каждое утро прощается с ней и немедленно вновь засыпает. Ему семьдесят с небольшим, он на пенсии, бывший коммивояжер, поставщик синтетических материалов, но и поныне время от времени всучивает полицейским участкам ультразвуковое оборудование для чистки оружия.

Дядя Ирвин – знаток и поклонник огнестрельного оружия; в доме содержится небольшой арсенал. Если вдруг отменят Вторую поправку,[2] он готов выдержать «хрустальную ночь»[3] и осаду со стороны ФБР. На случай внезапной атаки оружие рассовано по всему дому – за ставнями, в отдушинах, за трубами отопления; дядя частенько ходит по дому с пистолетом в специальной кобуре, пристегнутой к бедру. Называет ее «мошонкой», что имеет, по-моему, метафорическое звучание как для гомосексуальных кругов, так и для Национальной стрелковой ассоциации. Вполне логично, ибо нет другого такого фаллического предмета, как пистолет; даже сам фаллос с ним не сравнится, хотя, разумеется, существовал раньше огнестрельного оружия.

2) Просыпается дядя около половины одиннадцатого. Издает несколько стонов, сладко зевает – большой живот служит акустическим усилителем утробного рева. Он маленького роста, кругленький, с угольно-черными усами и снежно-белой бородой. Столь необычное сочетание красок в растительности на лице придает ему, несмотря на еврейские корни, сверхъестественное сходство с потенциальным католическим святым, ожидающим канонизации, – неким падре Пио. Это обнаружилось, когда милая набожная итальянка чуть не упала в обморок в местном супермаркете «Гранд юнион», показав моему дяде Ирвину открытку с изображением того самого Пио. Тогда дядя написал в какую-то католическую организацию, откуда сам получил такую же открытку, носил ее в бумажнике вроде удостоверения личности, мельком предъявляя в игривом расположении духа в синагоге, на стрельбище, в других своих излюбленных местах. Пио должны были канонизировать за стигматы – кровоточащие раны на ладонях, – и дядя заявлял, что тоже обладает стигматами: кистевым туннельным синдромом,[4] заработанным за долгие коммивояжерские годы, проведенные за баранкой в машине.

3) Позевав две-три минуты церковно-колокольными зевками, которые нагоняют нервную дрожь, но насыщают его организм кислородом, он вылезает из-под одеяла, включает маленькое радио горчичного цвета, настроенное на одну станцию – на круглосуточный официальный погодный канал. Диктор вещает сонно, невнятно, тем не менее дядя его с волнением слушает каждое утро добрых пять – десять минут.

4) Ознакомившись с текущими погодными условиями, идет в ванную, пускает воду.

5) Умывшись, возвращается в комнату, начинает молиться – в среднем минут пятнадцать.

6) После молитвы принимает ванну – десять минут.

7) После ванны, около одиннадцати, спускается на кухню завтракать: разогретая в микроволновке овсянка, банан со сметаной, кипяток с лимоном. За такой здоровой едой читает «Нью-Йорк таймс», слушает по кухонному приемнику, включенному на максимальную громкость, новости Си-би-эс. Благодаря гигантскому объему «Нью-Йорк тайме» завтрак порой продолжается часа два, после чего дядя Ирвин на весь день уходит, общаясь с полицией и рассуждая о пользе постоянной чистки ствола от пыли и смазки.

Таково его расписание, поэтому, чтобы карты легли правильно, я принимаю ванну, завтракаю и скрываюсь в безопасности в своей комнате, пока он даже не успевает добраться до кухонного стола. Разумеется, динамитный голос Си-би-эс действует на нервы, не признавая границей дверь моей спальни, но, избегая физического контакта с родственником, я, по крайней мере, обретаю физическое и душевное спокойствие, тем более не получаю пулю или оглушительный удар рукояткой пистолета по голове. По утрам я нуждаюсь в уединении. Знаете, для занятий искусством требуется уединение, а мое искусство – литература. Я заканчиваю роман, в связи с чем нуждаюсь в одиночестве. Находящийся рядом Дживс умеет оставаться невидимым. Этому обучают прислугу на подготовительных курсах.

Впрочем, иногда я слегка отклонялся от своей программы, и мы с дядей сталкивались на трехступенчатой лестнице, ведущей от кухни к спальням в маленьком двухэтажном домике в Монклере, штат Нью-Джерси, что было неприятно, однако не означало конца света. Он стрелял в меня полным неодобрения прищуренным взглядом, но при слабом свете на лестнице его презрение обескураживало меня лишь отчасти, не полностью.