След Мнемозины - Олег Романчук

Олег РОМАНЧУК

След Мнемозины

Стремительные сумерки южной ночи упали на город, легли на зеленые воды залива, где неподвижно, словно уснувшие Левиафаны, замерли корабли. Прибрежный холм, покрытый храмами и бесчисленными колоннами, которые веками строились в честь богов и героев, казалось, из последних сил тянулся к затухающему небу. Позолота величественных скульптур ловила мерцающие блики убегающего дня, из-за чего город напоминал гигантское существо, которое дышит солнечными лучами…

Улицы Александрии пятью террасами спускались к берегу, вдоль которого змеилась вымощенная керамикой широкая дорога. Пересекая верхнее плато по самому его верху, дорога упиралась в обнесенный высокой каменной стеной городской центр — Брухейон — бывшую резиденцию Птолемеев, в которой сейчас, вместе со своей свитой, располагался епископ александрийский Кирилл. Неподалеку возвышался унылый храм Посейдона, обреченно ждавший близкого и позорного для него рукоположения в новую веру.

Вдали, сверкая белоснежными колоннами, стояла усыпальница основателя города Александра Великого. Рядом примостился амфитеатр, с верхних рядов которого можно было увидеть роскошный дворец и пристань на острове Антиродос.

Но все затмевал, основанный первым императором династии Птолемеев Аммонием Саксом, Мусейон — беломраморное чудо, последний приют античной философии и науки. В его стенах жили и работали Эратосфен, Феокрит, Филон, Папп, Плотин… Именно здесь неспешно гулял по песчаным дорожкам мудрый Эвклид, старательно вырисовывая на восковых дощечках геометрические фигуры, доказывал свои знаменитые теоремы. Именно здесь находилась знаменитая Александрийская библиотека, принесшая городу честь и славу. Даже собрание свитков Атталидов в Пергаме нашло пристанище именно в городе македонского завоевателя — единственной опоре гибнущего язычества.

Чуть дальше виднелись руины Серапеума — храма языческого божества Сераписа, разрушенного обезумевшей толпой христиан, подстрекаемых епископом Феофилом — дядей Кирилла Александрийского. О величии и богатстве этого храма напоминала лишь колоннада из красного асуанского гранита, кроваво пылавшая в лучах уставшего светила.

…Дом префекта Ореста стоял неподалеку от развалин храма. На вопрос Гиерокла, дома ли хозяин, слуги ответили, что префект будет не раньше начала второй ночной стражи. Не зная, что делать, юноша медленно двинулся по каменной террасе вниз, к морю. Терялся в догадках. Зачем он понадобился префекту? Чем мог ему помочь?

На площади, раскинувшейся у самой воды, с утра до поздней ночи не утихал разноязычный гомон. По одному и группами непрестанно сновали мореплаватели, купцы, воины, ремесленники, корабелы. Куда не глянь, лежали огромные груды заморских товаров; множество корзин, тюков, мешков находили пристанище даже среди мраморных портиков домов патрициев и негоциантов. Молчаливые, словно чем-то напуганные, древние статуи величественных святилищ прежних всесильных богов с грустью и растерянностью смотрели на эту толпу.

По улицам пресыщенной богатством и непомерной роскошью Александрии слонялось все больше стай монахов-фанатиков, которые искали малейшей возможности проявить свою неудержимую любовь к христианскому богу. Все чаще вспыхивали кровавые драки между сторонниками новой веры и ревнителями старых обрядов.

Вкусив привольной монашеской жизни, беспутные подонки горой отстаивали пришлого мессию из Назарета.

…В ослепительно белом мраморе святилища знаний — Мусейоне, отходя ко сну, отражалось солнце. С этого места можно было разглядеть море и сам город, цвет которого поздним вечером менялся от белоснежного до лазурного, от розового до серого.

Уходил теплый южный вечер. На острове Фарос на вершине маяка вспыхнул, все сильнее разгораясь, огонь. Сфокусированное вогнутыми зеркалами из полированного гранита, пламя сухих пальмовых веток полетело на помощь мореплавателям, которые спешили в славную Александрию…

До наступления второй ночной стражи времени было вдоволь, и Гиерокл решил сначала утолить голод, а заодно обдумать возможные последствия свидания с префектом Орестом.

Юноша завернул в харчевню, удачно примостившуюся неподалеку от квартала гончаров в бывшем храме всеми забытого древнего божества. Говорили, что когда то в этом храме легионеры Диоклетиана держали лошадей. Здесь, действительно, сильно пахло чем-то таким, что моментально перехватывало дыхание. Но хромой Феодосий из Пелопоннеса исправно угощал вкусными блюдами и напитками мореплавателей и путешественников, поэтому завсегдатаев в этом немилосердно закопченном просторном помещении хватало.

Посередине зала горел костер. Хозяин — приземистый, мрачный и озабоченный грек, заросший по самые глаза густой черной бородой, вместе с тремя фракийцами возился у огня, на котором жарилась пара баранов. Порой он незлобно покрикивал на слуг, которые, по его мнению, не были достаточно проворны. Жена Феодосия — высокая, осанистая македонка — ловко разливала густое коринфское вино в кубки и чаши, при необходимости разбавляя его водой из гидрии. Впрочем, мало кто соблюдал этот древний эллинский обычай, по которому считалось плохим предзнаменованием пить вино неразбавленным.

Поискав глазами свободное место, Гиерокл увидел незанятый стул рядом с грубо обтесанной каменной глыбой, которая, возможно, в прошлом могла служить алтарем. За этим своеобразным столом, оперевшись на вытертую поверхность голыми локтями, торчащими из дырявой рясы, сидел злобно поглядывавший на непрерывно прибывающих людей краснолицый монах.

Появление Гиерокла слуга господень встретил сдержанно. Молча опрокинул в заросший неопрятной, растрепанной бородой рот, доверху наполненный кубок. Удовлетворенно закрыл маленькие, жирные, похожие на поросячьи глазки, прислушиваясь как булькает отличное вино, заполняя бездонное брюхо.

Помедлив, открыл глаза и подозрительно уставился на Гиерокла. Мрачно бросил:

— Кто ты — язычник? Сегодня у Феодосия слишком много язычников.

Подумав, добавил:

— Однако мне кажется, что ты не вконец испорченный язычник. Как знать, возможно, еще удастся обратить тебя в истинную веру. Садись.

Гиерокл молча уселся рядом с монахом, в котором безошибочно узнал одного из константинопольских пришельцев, которые чуть ли не ежедневно прибывали в Александрию укреплять Христово учение. Эти проходимцы не гнушались любыми средствами, которые вели к цели. Они исправно отрабатывали хлеб епископа Кирилла, который очень хотел сделать Александрию христианской. Преемник и родственник Феофила не чурался самых подлых методов, стремясь безоговорочно править городом. Прожив пять лет в Сахаре пустынником-отшельником, он фанатично насаждал новую веру. Запрещал любые развлечения. Только церковь и молитва должны были стать единственным утешением человеческой души и ума.