Малыш - Николай Бербец

Малыш

Николай Бербец

© Николай Бербец, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Погуляли…

На лестничной клетке было шумно. Аржанов раздражённо встал с постели, и направился к входной двери. Жена укладывала внука, и этот шум раздражал их обоих.

Аржанов был молодым дедушкой, и Влад был его первым и обожаемым внуком. И всякое покушение на его комфортное состояние вызывало в Аржанове агрессию. Не то, чтобы он был злым человеком, наоборот, в отношениях с людьми он был мягок и тактичен. Но когда речь шла о сознательном нарушении порядка с чьей-либо стороны, это вызывало в нём сильное неудовольствие.

С лестничной клетки вновь послышался шумный и грубый разговор. К соседу на верхнем этаже пришли друзья-собутыльники. Видимо им оказалось мало места в квартире, и они устроили праздничный демарш на лестничной клетке. Аржанов уже не один раз имел с ними нелицеприятный разговор, но, похоже им было всё равно. Каждый раз они смотрели на него пьяными наивными глазами и делали вид, что ничего плохого не происходит. И твердили, что они будут вести себя тихо. Но через минуту начинали шуметь ещё громче.

Аржанов сегодня устал, он пришёл с рейса, и ему хотелось покоя и тишины. Он работал дальнобойщиком, и считал, что имеет право на отдых. Самое интересное, что ему порою не мешал отдыхать даже шум перфоратора на верхнем этаже, где один из соседей делал ремонт. Не мешала семья, когда надо было отдохнуть днём перед рейсом. Но вот этот пьяный галдёж вызывал в нём моментальную непреодолимую ненависть. Потому как шум был праздным и хамским. Вся эта компания нигде не работала и праздновала каждый день. Ему приходилось напрягаться, работать, порою превозмогая себя, а эти молодые пьянчуги позволяли себе жить, не утруждаясь.

Несколько лет назад Аржанов попал в аварию. Он отказывался от того рейса, потому что не отдохнул от предыдущего. По сути его направили из рейса в рейс, да ещё и в ночь. Он дорожил работой, и не смог ругаться. Его поставили перед фактом, что это необходимо. Сейчас, спустя несколько лет, он понимал, что в любом случае мог бы тогда отказаться. Но сыграл роковую роль человеческий фактор. Не хотелось обижать Петровича, а уж портить с ним отношения, даже ненадолго, тем более. Аржанов всегда хорошо относился к своему начальнику. Рейс был в Финляндию. По Питерским меркам ехать надо было не так далеко, и он решил, что если будет трудно, то он где-нибудь остановится и подремлет. За все годы своей работы у него не было случая, чтобы он попал в аварию, или грубо нарушил правила.

Но так случилось, что в этот раз он попал в серьёзную аварию. Виновниками аварии были другие, но он всё равно корил себя за то, что не смог среагировать хотя бы на одну секунду быстрее.

Ему переломало три ребра, и обе ноги превратились без малого в месиво. Всё же он считал, что ему тогда повезло. Он очень быстро оказался в руках финских врачей. Они вскрыли ему обе ноги вдоль, через коленные чашечки, и, с помощью штырей и разных приспособлений, слепили ему ноги. Спустя год он смог нормально ходить и даже снова сел за руль, и только страшные широкие продольные шрамы на ногах напоминали о той аварии.

Конечно, он чувствовал осложнения после аварии. Но изначальное природное здоровье помогло ему несколько лет прожить без серьёзных последствий, и необходимости обращаться к врачам. Произошло повышение сахара в крови, но он обходился без лечения. И вот, по прошествии почти десяти лет, стало резко падать зрение, и пришлось делать операцию на правом глазу. Операция оказалась одновременно и успешной и не очень. Ему нужна была спокойная работа. При хорошей физической нагрузке или нервозности Аржанов начинал хуже видеть.

Шум на лестничной площадке усилился. Аржанов вышел поговорить с гостями соседа. Гостей было четверо: родственник соседа, молодой спивающийся парень, его друг, неопрятный молодой человек, и двое незнакомых явно спившихся грязных и заросших людей неопределённого возраста. Они вели себя вызывающе. Аржанов предложил им уйти. На что последовала матерная брань. Аржанов не понял, из чьих уст это прозвучало, но почувствовал вдруг прилив ярости. И в следующее мгновение неожиданно для себя, ударил ближайшего в челюсть. И уже в следующую секунду нанёс, стоящему с ним рядом, удар босой ногой в грудь. Через минуту в подъезде никого не было. Аржанов отыскал слетевший с ноги тапок, и зашёл в квартиру. На вопрос жены, что там за шум был в подъезде, он ответил уклончиво. И уже засыпая, с удовлетворением подумал, что армейская школа – она на всю жизнь…

Были белые ночи. И компания в такое время нередко гуляла до утра, отсыпаясь днём. Деньги на выпивку разными путями брали в семьях. Тесёмову помогал отец, давно махнувший на него рукой. Долгое время он ещё пытался бороться, однажды он даже сломал в ярости Тесёмову руку, пытаясь удержать его дома, и наставить на путь истинный. Но потом увидев, что ничто не получается, отвернулся от сына, и всю энергию направил на семью дочери. А сыну просто выделял некий паёк. Тесёмова это устраивало. Особого интереса к жизни он не испытывал. Пить, сидеть на лавочке полночи, болтая ни о чём, и не заботиться о будущем, было ему по душе. Однажды, глядя на соседку, выгуливавшую своего пса, он подумал, что смог бы быть хорошей собакой. Жить инстинктами, и быть ухоженным, было пределом его мечтаний. Отчего так, он не знал.

Тесёмов сопел, и прикладывал платок к кровившему носу. Его дружок, Далимов, грязно ругался, потирая ушибленную грудь. Они шли по направлению к лавочкам, на которых привыкли по вечерам пить пиво. Их хорошо подвыпившие дружки плелись рядом. Один из них в помятой, надвинутой на глаза кепке, переступая через бордюр, неожиданно споткнулся, и замешкался. Другой, высокий, с помятой, давно не бритой физиономией, худощавый мужик, поглядывая на него, похихикивал. И, приподняв голову, вдруг заорал: «Ни фига себе».

Все четверо от неожиданности замерли. Привычных, стоявших параллельно друг другу двух лавочек не было на месте. Они огляделись вокруг, и обнаружили их вдалеке, почти у самой мусорки. Тесёмов грязно выругался. Вечер был явно испорчен. Лавочки были отлитыми из бетона, и только верх был зашит деревянными рейками. Тот, кто унёс их отсюда, был силён и сильно рассержен, потому что таскать такую тяжесть от нечего делать никто не станет.

Тесёмов посопел, и предложил пойти в гости к Фёдорову в соседний подъезд. Один из спутников предложил посидеть у подъезда, но Тесёмов не согласился. Если уж они стали кому-то мешать, располагаясь вечерами на лавочках, через дорогу от дома, то у самого подъезда они рисковали нарваться на кого-нибудь.

«Суки», – прокричал один из дружков в мятой кепке. «Заткнись», – сказал Тесёмов. «Чё», – ехидно спросил тот – «боишься ещё получить в морду?» Тесёмов молча и несильно ткнул его кулаком в пах. И также молча направился к соседнему подъезду.

Фёдоров был дома, и хорошо навеселе. Он без проблем пустил всех четверых в квартиру. Они прошли в комнату, расселись за большим круглым столом. Стол был старый, и неоднократно ремонтированный. И Фёдоров каждый раз привычно говорил при случае одну и ту же фразу: «На столе не лежать. Завалится, убью!» На несвежей скатерти стола была немудрёная закуска: хлеб, немного колбасы, какая-то зелень, и начатая бутылка самогона, настоянного на боярышнике. Самогон Фёдорову поставляла бабка, безвылазно жившая на даче. Он всё время хвалился, что помогает ей, но на самом деле, ездил на дачу к бабке только по необходимости: за зеленью и за самогоном, который бабка гнала исключительно для себя, по только ей известной технологии, и настаивала его на травах и ягодах. И, может быть только благодаря этому, Фёдоров, который был старше остальных в компании, и пил не меньше других, выглядел более осмысленным и аккуратным. Остальные, особенно те двое, имена которых Фёдоров не знал, выглядели сильно помятыми, и опустившимися.

Фёдоров достал пластмассовые кружки, и налил каждому его долю. Он любил, чтобы выпивка была обставлена, как праздник, поэтому каждому поставил тарелку. Фёдоров любил поговорить, и любая выпивка заканчивалась у него спором. Все присутствующие, его привычки знали наизусть, и поэтому помалкивали, давая ему выговориться.

«У меня всё есть», – начал свою речь Фёдоров. «А почему?», – спросил он, обведя взглядом присутствующих. Все знали, что будет произнесено дальше, но Тесёмов, желая скорее выпить, поспешил спросить: «А почему?» «Потому что я мужик!» – сразу ответил Фёдоров. «Вот за это и выпьем», – поспешил вмешаться кто-то. «Подожди», – сказал Фёдоров, – «тут ещё надо разобраться». Все приуныли: быстро выпить не получалось.

Фёдоров начал рассказывать о том, что все уже давно знали. И в первую очередь о его отношениях с бабкой, и с бывшей женой. Бабку Фёдоров выжил на дачу, где она и проживала круглогодично, обеспечивая его овощами, фруктами, зеленью и самогоном. А квартиру, оставленную бабкой, Фёдоров сдавал, что и позволяло ему не работать. Та квартира, в которой он жил, осталась от родителей. Бывшую жену он выставил в своё время из квартиры ни с чем. Детей у них не было, и, будучи человеком неконфликтным, она судиться не стала.