Уже нет прежней игры - Святослав Рыбас

Рыбас Святослав Юрьевич

Уже нет прежней игры

Святослав Юрьевич Рыбас

Уже нет прежней игры

Анищенко грустно поглядел на свой стол. Это был безобразный канцелярский стол с двумя тумбами и с зеленым сукном. Толстый лист оргстекла прикрывал сукно, на нем стояла лампа с зеленым абажуром и лежала конторская книга, размеченная синими линиями. Анищенко еще не отучился от таких. "Старая привычка, - подумал он. - И все привычки у тебя старые. Новых не приобрел".

На левой стороне книги были два графика: одна веточка поднималась круче, чем вторая, и, хотя расхождение было невелико, Анищенко знал, что это отдает неудачей.

Он покатал ладонью ручку по стеклу, усмехнулся самому себе и поставил под графиками два аккуратных вопросительных знака. Тоска поднималась в нем.

Откинулся на высокую спинку кресла и глянул в окно. Там синели сумерки, которые превращали оконное стекло в зеркало, задернутое портьерой. "Будто покойник в доме, - сказал себе Анищенко. - Но постой, дружище, пора разобраться. Найди причину - и выход найдется сам. Что же произошло? Это главное".

Его жена гуляет во дворе с соседками. Кроме него, в квартире никого. Сын давно женился и живет отдельно. По вечерам Анищенко остается в одиночестве.

Ему мешал Зосимов! И тут Анищенко попадал в ловушку.

Он потянулся к лампе и выключил свет. В доме напротив горели окна. На кухнях возились жены, у телевизоров сидели мужья, сыновья искали будущих жен. Все было как будто расписано. И лишь в крайнем окне при рассеянном свете торшера танцевала перед зеркальным шкафом девочка-подросток. Она раскачивала головой с распущенными волосами и перепрыгивала с ноги на ногу. Наверно, один из современных танцев, которые так не нравились Анищенко.

Он глядел на молчаливую пляску, простую и не предназначенную для чужих глаз, а девочка танцевала и танцевала, и каждое ее движение вызывало в нем чувство глухой горечи.

"Эх, Зосимов! - подумал Анищенко. - Ведь старость на носу!" Он взглянул последний раз на девочку-подростка с распущенными волосами, чтобы проститься с ней, потом включил свет и засел за свои графики рабочих характеристик двигателя угольного комбайна.

Но Зосимов все равно не выходил из головы!

...Это началось больше тридцати лет тому назад, в одном из шахтерских городов Донбасса. Жизнь Николая Антоновича Анищенко как бы слагалась из двух частей. Круглый сирота и детдомовец благодаря упорству и здоровью смог закончить рабфак, потом индустриальный институт; жил на стипендию, бедствовал, завтракал хлебом и пустым чаем, обедал за тридцать копеек двумя порциями супа или борща, а вечером корпел за книгами по горной науке, к которой не питал любви.

Он учился с остервенением, точно заслоняя этим неумело заплатанные брюки, брезентовые ботинки и голодное костлявое лицо. С девушками он не встречался, не курил и старался вообще избегать ненужных расходов. Слишком сильно хотел стать инженером, вырваться и забыть о скудном детстве, об унизительной бедности.

А у Зосимова тогда было все. Он был знаменит и молод, о нем говорили в трамваях и в очередях, в аудиториях и на шахтах. И Анищенко зло хмурился, когда слышал это имя. Оно было невыносимым и каждый раз подчеркивало его, анищенковскую, убогость.

И тогда началось их странное соперничество. Анищенко светился от бледности и, сцепив зубы, рвался к диплому. Его не могла надолго отвлечь и влюбленность в студентку экономического факультета Веру Забавину. Сероглазая девушка ловила взгляды Анищенко и дружески улыбалась ему, а он густо краснел. Ему было стыдно и больно, но это судьба расставляла ловушки на его пути, и ему нельзя было попадаться в них.

В шахтерском городе, где все были заняты трудным и рискованным делом добычей угля, любили Зосимова. Люди уходили засветло под землю и поднимались на-гора обессиленные работой, и для полноты жизни нужен был какой-то выход, возможность другой, легкой и яркой жизни, которую они мечтали построить. Они видели эту возможность в Зосимове. Он бежал по зеленому полю земли, и над ним всегда было небо, а не сотни метров глухой враждебной породы. Он бежал по зеленому полю и гнал легкий мяч, и казалось, что его высокое поджарое тело в красной майке - это их натруженные широкие тела, жаждущие свободы движений и рожденные для радости. Люди переселяли себя в Зосимова, и в нем сбывались их хрупкие надежды. "Зося, беги!" - орала над полем тысячеголосая тоскующая душа людей, благодарная своему любимцу за самое его существование.

И этот рев не мог не задеть Анищенко.

Покажи им, Зосимов, отомсти за нас всех, беги, Зосимов, по зеленому полю земли!..

Анищенко тоже кричал что-то бегущему человеку, но потом он ни слова не мог вспомнить, и лишь опустошающее чувство высвобождения оставалось в нем, и он, смешиваясь с толпой, медленно брел дамой, в общежитие, по мосту через вытянутый ставок, и мост гудел под ногами, и в темной вечерней воде отражалась тень терриконника, окрашенная по бокам малиновым закатом. Он завидовал Зосимову и переходил с курса на курс. Время шло, и все ближе становился тот момент, когда Зосимов должен был уйти из жизни Анищенко, уйти и освободить его от счастливого соперника, от этой унизительной близости счастливца и неудачника. И поэтому, когда Вера Забавина вышла замуж за Зосимова, он не очень горевал. Время ведь шло и несло с собой перемены...

Горный инженер Анищенко если и не забыл о тяготах, то, во всяком случае, расстался с ними. Тогда еще не знали понятия "молодой специалист" его назначили главным механиком Рутченковского рудника. С тех пор и стал он Николаем Антоновичем. В качестве личного транспорта ему выделили пегую лошадь Дуче. Он работал как черт. Уже ничего не боялся, позволял себе обрывать на совещаниях управляющего рудником, не выполнять указаний треста и не всегда прислушиваться к звонкам из райкома.

Днем Анищенко проводил наряды, метался по подземным выработкам, и совсем неизвестно было, спит ли он по ночам. По ночам его почти всегда поднимал телефонный звонок, и главный механик скакал на своей Дуче на рудник.

Аварии его бесили. В них не было никакого смысла и порядка, одна тупая случайность. И, выезжая на-гора после тяжелой аварии, Анищенко с усмешкой вспоминал легкое движение Зосимова по зеленому полю.

Стахановское движение только-только начиналось, и райком предложил провести на рудниках и шахтах неделю ударного труда. Каждый день отмечался перевыполнением плана. Где на четверть, где на половину, а где и вдвое. И лишь на Рутченковском добыча слегка упала.

А дело было в том, что Анищенко имел свои соображения, и он проводил в это время очередной ремонт и ревизию забойного оборудования. Управляющего он убедил ежедневно спускаться под землю, а на звонки из треста отвечала секретарша. Они выезжали на поверхность поздно, так что были неуловимы.

Но в конце ударной недели на рудниках упала производительность: горели изношенные электродвигатели, выходили из строя компрессоры, лопались коммуникации сжатого воздуха, и электровозы громоздились на рельсах. Тогда же Рутченковский вырвался вперед и закончил соревнование совсем не последним, как раз в середине. Однако работа тут не кончилась: надо было и дальше качать уголек. А из всех лишь Рутченковский рапортовал о досрочном завершении годового плана.

За тот провал полетели многие головы в тресте, а Анищенко стал там главным механиком. Шел ему двадцать седьмой год. Он привык все делать серьезно, радовался за себя, за свои электродвигатели, насосы, компрессоры, работающие на совесть. Николай Антонович полюбил машины. И не щадил людей: в них не было совершенства.

Ему стало трудно без Зосимова. Он понял судьбу бегущего за мячом человека.

Анищенко глядел на Зосимова и видел совершенство. Он уже не завидовал ему и стал сдержаннее. Шахты будто высушили его, и он, прежде неразговорчивый, окончательно замкнулся.

Иногда он встречал на улице Веру вместе с Зосимовым и куда чаще, чем прежде, оставался спокойным. Вера улыбалась бывшему студенту в светло-коричневом шевиотовом костюме. Николай Антонович коротко кланялся и чуть насмешливо скользил взглядом по лицу Вериного мужа. И что-то приятное щекотало его: вот и поравнялись.

Одна из таких встреч навела его на мысль, что и самому пора подумать о женитьбе. Он вспомнил дочь рутченковского фельдшера Лиду. Как-то, проезжая на Дуче мимо неказистого фельдшерского домика, он видел ее. Лида крутила скрипучий ворот колодца и, подавшись вперед, заглядывала в отверстый сруб. Одна коса ее выскользнула из-за спины, а вторая, пухлая и длинная, медленно сдвигалась по сиреневым цветочкам ситцевого платья. Анищенко остановил лошадь и засмотрелся. Лида подхватила окованную бадейку, перелила воду в ведро и пошла к дому, плавно ведя свободной рукой. Анищенко задумался и отпустил поводья.

...Фельдшер был беден, а Лида была послушная дочь. Николай Антонович не ошибся в выборе: из нее вышла хорошая хозяйка.