Стрелок-4 (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

Оченков Иван

Стрелок-4

Глава 1

Говорят, что русские народ настолько суровый, что из всех времен года более всего предпочитают зиму. И то сказать, грязь — известная спутница дорог в их богоспасаемом отечестве замерзла, мошкара не летает, на улицах чисто от свежевыпавшего снега и под его покровом незаметна неустроенность их быта. Сами они люди грубые и к морозу совершенно нечувствительные, а богатые шубы носят с единственной целью — показать свое богатство.

Вот только кто так говорит, никогда не ютился в продуваемом всеми ветрами бараке на окраине Петербурга, не кутался, идя на работу, в тонкую кацавейку на рыбьем меху, не сходил с ума в раздумьях, как потратить свои невеликие средства. Купить ли у бородатых возчиков телегу дров, а потом кусать локти в тепле, оставшись без хлеба, или же грызть промерзшую корочку, кутаясь в разное тряпье возле давно остывшей печи.

Впрочем, у Стеши Филипповой дела обстояли еще не так плохо. Слава богу, не стала она продавать свой домик в рабочей слободке, оставшийся ей от покойного батюшки. А ведь приходили люди. Деньги, вправду сказать, предлагали не великие, особливо в ее тогдашнем положении…

Было дело, спала на мягкой постели, одевалась как настоящая барышня, ела каждый день то, что нынешние ее соседи не на всякий праздник видели. Работа, правда, не сказать, чтобы легкая была, но, где вы ее видели легкую-то?

Хотя работа никуда не делась, спасибо господину Барановскому. Барин он добрый, к тому же обещался своему компаньону, что будет за нею присматривать. И хотя, когда слово давал, никто и представить не мог, что все так обернется… но, не отступился, помог. Звал даже к себе жить, благо квартира у него большая, да только не захотела Степанида в приживалки идти.

Дома у нее, слава богу, тепло. Опять же спасибо, Владимиру Степановичу. Заехал посмотреть, как она устроилась на прежнем месте, все как есть оглядел, слова худого не сказал, а на утро фабричный возчик Ерема Хватов выгрузил у ее двора целую телегу дров, причем уже поколотых.

— Ну что, идем? — появился на пороге Семен.

Вот уже и он — Семен, хотя, сколько ему годов-то? Был соседский мальчишка, сопливый да чумазый, которого все в шутку звали Стешиным женишком, а теперь вытянулся, окреп и даже говорить старался степенно, как взрослый. Еще бы голос не ломался, сбиваясь с юношеского баска на дискант, так и впрямь жених!

Степанида, впрочем, росла девушкой серьезной и о таких пустяках вовсе и не думала, не говоря уж о том, что четырнадцатилетний Семка для нее был как младший брат. Вот и теперь она первым делом проявила заботу.

— Мой руки и садись завтракать!

— Я не голодный, — сделал слабую попытку отказаться парень.

— Ничего не знаю! — строго сказала девушка, и тому пришлось повиноваться.

В будние дни они перекусывали прямо на фабрике, где ее хозяин — Дмитрий Николаевич Будищев распорядился завести небольшую кухню и кормить своих юных рабочих. Готовила там прежде Стеша. Впрочем, обязанность эта была совсем необременительной. Ученики сами растапливали печь, таскали воду и мыли после еды котелок, и без того выскобленный вечно голодными мальчишками до зеркального блеска. Так что на долю девушки оставалась только готовка, да закупка продуктов.

На обед все работники, как одна большая семья собирались за общим столом. Семка, важный от осознания доверенного ему дела, резал хлеб и наделял каждого порцией. Ели из общей миски, по очереди черпая каждый своей ложкой, строго следя, чтобы всем досталось поровну

Барановский, бывший совладельцем фабрики и управлявший ею в отсутствии компаньона, в целом эту практику одобрил, но счел, что у девушки довольно и своей работы, а потому озаботился нанять кухарку.

Но сегодня было воскресение и на работу, точнее службу, идти не надо. Зато надо идти в Воскресную школу, потому как неграмотный гальванер — хуже обезьяны с гранатой. Никогда не угадаешь, что он вычудит. Так частенько говаривал сам Будищев, который почти два года назад стал наставником Семену, а ей заменил отца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Человеком Дмитрий Николаевич был не простым. Нельзя сказать, чтобы добрым, но вместе с тем и не злым. Геройски воевал с турками в последнюю войну [1], на которой и заслужил полный георгиевский бант. Неизвестно где учился, а знал и умел так много, что иные профессора диву давались, но писал при этом с ошибками. В паспорте его было записано, что родом из крестьян Ярославской губернии, но водил знакомства с аристократами.

Только это все в прошлом, поскольку уже в Питере Будищев перешел в мещанское сословие и открыл мастерскую, которая вскоре разрослась до небольшой фабрики, которую он держал на паях с братьями Барановскими. Потом поступил на флот, чтобы выйти в офицеры, только воевать почему-то отправился в пески Закаспийского края. Стеша узнавала, море там хоть и близко, а все же по пустыне на корабле не поплаваешь… или правильно — походишь?

— Вкусно! — шумно выдохнул Семка, прихлебывая из блюдца горячий чай и заедая его бубликом.

По меркам их слободки, настоящий чай был роскошью. Простые люди и морковный не каждый день видели, а тут китайская травка [2], заваренная в маленьком медном чайнике. К тому же, что надо сделать, чтобы просто попить чаю? Наколоть щепы, растопить самовар и… получить целое ведро кипятка! А тут немного пошумела маленькая машинка с чудным названием «примус» и вот вам, пожалуйста. Примус, кстати, тоже Дмитрий изобрел. Теперь их на фабрике господ Барановских делают и расходятся они как горячие пирожки в базарный день.

— То-то что вкусно, — усмехнулась девушка и тут же перевела разговор на другую тему. — Сказывают, Прохор опять за тобой гонялся?

— Пусть гоняется, — беспечно отмахнулся мальчишка.

— Гляди, как бы беды не случилось, — озабоченно покачала головой Стеша, но у юного «женишка» имелось на этот счет свое мнение.

Прохор был здоровым мужиком лет примерно двадцати пяти от роду. Служил приказчиком в мелочной лавке и считался по здешним местам первым парнем в рабочей слободке, или, иначе говоря, бабником. И то сказать, мужчина он был видный. Косая сажень в плечах, смазливая физиономия и густой чуб из-под лакового козырька картуза смутили покой множество девичьих сердец, и лишили сна их обладательниц. Опять же, при деньгах. Мог и красивый платок подарить, и пряниками угостить, и вообще… Жениться, он, правда, намерения не имел, но понимание этого факта приходило к местным красавицам обычно слишком поздно.

Прочим парням это, разумеется, не сильно нравилось, но приказчик, во-первых, был силен как черт, а во-вторых, обычно ходил не иначе как вместе с целой толпой прихлебателей. И так уж получилось, что единственным рискнувшим бросить ему вызов оказался Семен.

Это случилось, когда Стеша только вернулась к себе в слободку. Необычная девушка, коротко, но при этом неожиданно красиво стриженая, да еще и одетая как настоящая барышня, сразу привлекли к себе внимание местного Казановы. Здраво рассудив, что раз она вернулась к себе из богатой квартиры, значит, господа ей уже попользовались и выставили вон. Стало быть, и ему можно. Ну а что, дело-то житейское! Уверенный в собственной неотразимости приказчик не стал тратить время зря и на первых же посиделках подкатился к ней с пряниками.

— Скушайте, Степанида Акимовна, не побрезгуйте. А то вон как отощали на господских харчах.

Толпившиеся за его спиной дружки тут же заржали, будто стоялые жеребцы, но Стешу было трудно смутить подобными глупостями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Благодарствую, Прохор Кузьмич за угощение, — кротко улыбнулась она. — Только, я на ночь не ем. Боюсь, растолстею, как вы, и в дверь проходить перестану.

Никак не ожидавший подобного ответа приказчик осекся и машинально потер ушибленную незадолго до того о низкую притолоку голову, под заливистый девичий смех подружек его несостоявшейся жертвы. Впрочем, отступать было не в его правилах, и когда начались танцы, он несколько раз прошелся гоголем мимо лихо отплясывающих девушек, гулко топая при этом начищенными до нестерпимого блеску сапогами. Увы, и это не помогло. Коварная девица и не продумала проникнуться оказанной ей честью, а выбив каблучками дробь, неожиданно запела: