Дело о несправедливом приговоре - Андрей Константинов

Андрей Константинов

Дело о несправедливом приговоре

"32 года. Закончила юридический факультет ЛГУ. Работала судьей в районных судах Санкт-Петербурга.

Член Городской коллегии адвокатов.

Представляет Агентство в качестве адвоката на судебных процессах.

В Агентстве также отвечает за «юридическую чистоту» публикуемых материалов.

Разведена. Воспитывает сына".

1

«Телесные повреждения, полученные коммерсантом, оказались несовместимыми с этой жизнью». Я еще раз прочитала эту фразу и, усмехнувшись, поняла, что меня смутило. В Агентстве собственно журналистов и филологов было не так чтобы много, поэтому отдельные индивидуумы с техническим образованием, ныне промышлявшие журналистикой, нередко сочиняли подобные перлы. Хмыкнув еще раз, я подумала, что на месте автора написала бы: «Телесные повреждения оказались несовместимыми с ТАКОЙ жизнью».

Впрочем, с той жизнью, которую мы имеем последние несколько лет, мало что можно совместить…

Я с тоской посмотрела на кипу текстов, которые в срочном порядке нужно было вычитать. Вот всегда так. Я неделями, как бедная родственница, клеюсь к расследователям и репортерам, чтобы они отдали мне свои шедевры, прежде чем те пойдут в номер «Явки с повинной» или в очередной бестселлер типа «Очерков коррумпированного Петербурга». Творцы отмахиваются от меня, многозначительно давая понять, что журналистика — это не моя занудная юриспруденция, здесь нужно работать с чувством, с толком, с расстановкой. Это у вас, адвокатов, говорят они мне, можно рот закрыть — и рабочий день закончен, а место убрано. У них же материи посерьезнее, требующие сосредоточения мыслительных усилий, благоприятного расположения звезд и вовремя выданной зарплаты. А потом, когда время сдачи поджимает, меня забрасывают текстами, как аллеи листьями в Летнем саду осенней порой. Правда, спустя почти год моей работы в Агентстве в качестве человека, «оказывающего юридическую поддержку», а проще говоря — буфера на пути истцов, возмутившихся материалами наших журналистов, ребята усвоили многие мои требования. Например, перестали называть подозреваемых преступниками и научились отличать разбой от грабежа, а последний — от кражи. И в этом я вижу свою несомненную заслугу. Судебные процессы по материалам Агентства теперь скорее исключение, нежели правило.

Но достичь этого удалось путем конфликтов с журналистским корпусом, хлопанья дверьми и надолго прилепившегося ко мне прозвища Цензор.

2

Очередной опус начальника отдела расследований Спозаранника, правового нигилиста и самого ярого моего противника, был испещрен галочками — шедевральное произведение главного расследователя вызвало у меня много вопросов.

Я набрала в легкие побольше воздуха и шагнула в кабинет расследователей.

— Глеб, так писать нельзя…

— Ну, госпожа Лукошкина, — в голосе Спозаранника появились металлические нотки, — мне все-таки виднее, как можно писать. — Глеб язвительно посмотрел на меня поверх очков, в которых фанатично отсвечивали блики настольной лампы. — Мы тоже университеты кончали, знаете ли.

— Воля твоя, Глеб, но я этот материал визировать не буду. — Я попыталась сказать это как можно строже, заранее зная о безнадежности своих усилий найти компромисс со Спозаранником.

— Вы угробите месяц работы нашего отдела, лишите газету сенсационного материала. Обнорский этого вам не простит.

Глеб был спокоен, как море в штиль.

Он отлично знал о моих, мягко говоря, прохладных отношениях с Обнорским.

Сейчас я с трудом могу себе представить, как однажды поддалась сомнительному обаянию этого классика, как за глаза называют в Агентстве шефа. Это было какое-то помутнение рассудка, выражаясь юридическим языком — аффект. Результатом стало мое появление в Агентстве в качестве вольнонаемного юриста, о чем, собственно, я не жалею. За исключением тех минут, когда встречаюсь с Обнорским.

А происходит это до печального часто — не только на летучках, которые у нас случаются два раза в неделю, но и по всяким другим поводам. Контракты, встречи с издателями, оформление уставных документов — Агентство пыталось, не роняя собственного имиджа, заработать деньги.

Юридическую поддержку в этом оказывала я — Анна Лукошкина, бывший народный судья, ныне адвокат, член Городской коллегии адвокатов.

— Аня! — зычный голос шефа застал меня в кабинете Спозаранника, где я считала до десяти, пытаясь не запустить в Глеба дыроколом. Я понимала, что мне с моим первым разрядом по стрельбе промахнуться не удастся, а потому в Агентстве может случиться «причинение тяжких телесных повреждений, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего».

— Лукошкина, черт тебя подери!

— Добрый день, Андрей… — мое приветствие осталось без внимания.

— Когда ты нужна, никогда тебя нет на месте. Подумай о служебном соответствии, Лукошкина.

Ну вот, опять за старое. И все потому, что я на какие-то полчаса ушла с лекции, которую читал в провинциальном городе криминальным журналистам Обнорский!

С некоторых пор, выиграв грант какого-то международного фонда, мы проводим семинары в разных регионах, посвящая тамошних журналистов в тонкости журналистских расследований. Коллеги Обнорского по перу, сидевшие на лекции и больше интересовавшиеся собственными насущными проблемами, нежели нравственными страданиями и профессиональными навыками г-на Бурцева, ловившего провокаторов в давние времена, стали задаваться какими-то юридическими вопросами. Как мне потом рассказали, Обнорский испепелил взглядом аудиторию и, не найдя меня, многообещающе сказал:

— Об этом у вас будет отдельная лекция нашего юриста.

Как только был объявлен перерыв, лекция состоялась — персонально для меня в исполнении шефа. Девочки-журналисты издали с завистью смотрели на меня с Обнорским, использовавшего весь лексический запас, почерпнутый из общения с блатными и милиционерами. Я же завидовала тем, кто еще не утратил благоговения по отношению к нашему шефу.

Как знать, пребывай я и дальше в состоянии священного трепета в присутствии Обнорского, может быть, в стенах Агентства я чувствовала бы себя менее дискомфортно, чем сейчас…

— Так вот, Лукошкина, тут гражданин объявился. Претензию, понимаешь, нам предъявляет. Он-де невиновен, а мы его якобы оболгали (конечно, Обнорский использовал более крепкое выражение) в книженции нашей. Умалили, так сказать, его честь и его, блин, достоинство. Опорочили его безупречную репутацию. Поверили слухам и сплетням. Оказали давление на суд и отягчили приговор. Словом, надо разобраться.

— Андрей, ты можешь выражаться яснее, без всяких «так сказать» и «понимаешь»? Ладно, я — адвокат, мне положены лирические отступления, но тебе не мешало бы научиться лаконичности. Кто такой этот твой гражданин?

— Бывший рубоповец. Поговори с Глебом, кто-то из его ребят материал готовил.

Я, конечно, не верю в невинность (невиновность, машинально поправила я) нашего клиента, но поговорить не мешало бы.

Ну, не мне тебя учить.

Вот это точно. Не вам меня учить, господин классик. Вы, конечно, своим восточным факультетом всем уже глаза искололи, но и мой юридический — не курсы кройки и шитья.

3

— Лукошкина, не забудь о нашем сегодняшнем разговоре. Меня этот рубоповец уже достал. Кто-то ему дал мой мобильник, разорву падлу. Записывай его телефон, пусть удавится. — Обнорский позвонил на мою трубку, нимало не задумываясь над тем, чем я в данный момент занимаюсь. А занималась я делом самым что ни есть безнадежным: глядя в зеркало, пыталась себя убедить, что «я самая обаятельная и привлекательная» и у меня еще все впереди. Улыбаясь кривой улыбкой, я напоминала себе, что у Скрипки с Горностаевой — роман. И у Завгородней с Шаховским. И у Соболина с кем-то. А значит, я тоже на что-то способна. Охмурить, что ли, знойного Гвичию… В комнату заглянул сын:

— Ма, ты суженого высматриваешь в зеркале? Так еще не Святки.

— Петр, не язви. Твои фольклорные познания замечательны, но шутки по отношению к матери все-таки грубоваты.

— Отец звонил, сказал, что попал в ДТП, хотел проконсультироваться.

Мой бывший муж, за которого я выскочила в семнадцать лет и от которого спустя несколько месяцев родила Петьку, работал в РУБОП.

«Да, слишком много рубоповцев за один день», — подумала я и стала набирать номер Сергея. Смешно сказать, но расстались мы не из-за его ночных выездов — рискованных и не очень — и вечной занятости, а из-за моей. Сережка если возвращался с работы, пусть и поздней ночью, уже делами не занимался. Не в пример мне, до рассвета писавшей мотивировочные части решений и изучавшей новые дела, — я тогда еще работала судьей.

— Ты хоть понимаешь, что я страдаю от недостатка твоего внимания, что пацан наш с матерью толком не общается? — не выдержал как-то Сергей. Не найдя меня ночью в нашей постели, он пришел на кухню, где я сидела, склонившись над документами. Сергей страшным шепотом перечислял мне все лишения, им претерпеваемые. Я, очумевшая от тяжелого дня и бессонной ночи, подняла голову и автоматически произнесла, словно находясь на месте председательствующего в зале суда: