Замок скрещенных судеб - Итало Кальвино

Итало Кальвино

Замок скрещенных судеб

ЗАМОК

Замок

В чаще густого леса стоял замок, где находили приют путники, застигнутые в дороге ночью: рыцари и дамы, царственные особы и их свита, бедные странники.

Я пересек скрипучий подъемный мост. Сполз с седла в темном внутреннем дворе. Безмолвный грум принял моего коня. Я задыхался и едва держался на ногах; после того, как я вошел в лес. на мою долю выпало так много злоключений, неожиданных встреч, опасных поединков, что теперь я думал только об отдыхе и ни о чем другом.

Я поднялся по лестнице и оказался в высокой просторной зале Множество людей – несомненно таких же. как я. случайных постояльцев, проделавших такой же путь сквозь лес – сидело за поздним ужином вокруг освещенного канделябрами стола.

Когда я осмотрелся, мною овладело странное чувство, или, скорее, два различных чувства смешались в моем разгоряченном и уставшем мозгу. Похоже было, что я оказался при пышном дворе, хотя подобного нельзя было ожидать в таком захолустье. Богатство ощущалось не только в дорогой обстановке, чеканной серебряной посуде, но также в изяществе и непринужденности манер собравшихся за столом. В то же время во всем царили случайность, некая дисгармония, если не сказать странность, как будто то был не рыцарский замок, а заезжий постоялый двор, где незнакомые люди проводят одну ночь и где, учитывая обстоятельства этого вынужденного общежития и дискомфорта, строгие правила этикета, которыми руководствуются в привычной среде, ослабевают, а значит, людям вполне простительно и более свободное, раскованное поведение. Оба противоречивых впечатления могли, однако, быть объяснены двумя причинами: либо замок, годами посещавшийся лишь случайными путешественниками, в конце концов выродился в постоялый двор, а сеньор и его дама опустились до содержателей обычного трактира, либо же трактир, подобный тем, что всегда можно увидеть в окрестностях любого замка и где кнехтам и рыцарям подают стаканчик-другой, вторгся в древние благородные залы давно покинутого владельцами замка, водрузил там деревянные скамьи и бочки, и былая пышность этих помещений, равно как и приезды высокородных постояльцев, придали заезду неожиданное благородство, достаточное, чтобы вскружить головы хозяину и хозяйке, поверившим, что они истинные аристократы, содержащие блестящий двор.

Эти мысли, сказать правду, занимали меня лишь мгновение; гораздо сильнее было чувство облегчения от того, что я оказался целым и невредимым после своих приключений и попал в такое избранное общество Мне не терпелось завязать беседу с моими соседями (следуя поощрительному кивку мужчины, показавшегося мне сеньором замка – или трактирщиком – я сел на свободное место) и обменяться с моими попутчиками историями пережитых приключений. Но за столом никто не проронил ни слова. Когда кто-либо из гостей желал попросить соседа передать ему соль или имбирь, он делал это жестом, и жестами он обращался к слугам, понуждая их отрезать кусок пирога с фазаньим мясом или долить в бокал вина.

Я решил нарушить молчание, которое счел следствием усталости после тягот долгого пути, и уже собрался разразиться громогласным восклицанием, наподобие: «Доброго здоровья!», или: «Приветствую вас!», или: «Чертовский ветер…», но ни звука не сорвалось с моих губ Перестука ложек, звона кубков и посуды было вполне достаточно, чтобы убедить меня, что я не оглох: я мог только предположить, что внезапно онемел. Мои сотрапезники также ели молча, беззвучно шевеля губами; было очевидно, что после столь трудного пути через лес каждый из нас лишился дара речи.

Когда же наш ужин так и завершился в полной тишине, которую звуки, издаваемые при еде и питье, не делали привлекательной, мы остались сидеть, смотря друг другу в лицо, мучаясь тем, что не в состоянии обменяться впечатлениями о своих приключениях. В эту минуту на только что прибранный стол мужчина, казавшийся владельцем замка, положил колоду игральных карт. То были карты таро, крупнее тех, что используются д. ля обычных игр или употребляются цыганами для гадания, но все же на эмалях этих драгоценных миниатюр можно было различить те же фигуры. Ко роли, Королевы, Рыцари и Пажи представляли собою молодых людей, одетых изысканно, как будто для княжеского праздника; двадцать два Главных Аркана казались гобеленом придворного театра, а Кубки, Монеты, Мечи, Палицы светились, как изукрашенные завитками и арабесками геральдические эмблемы.

Мы стали раскладывать карты на столе изображениями вверх, придавая им либо то же старшинство, что и в игре, либо толкуя их буквальные значения, как в гадании о судьбе. И все же никто из нас не желал начинать игру и еще менее того – вопрошать о будущем, поскольку мы были как бы лишены всякого будущего, случайно собравшиеся вместе пленники путешествия, все еще не завершившегося. Но в тех картах таро было нечто, что не позволяло нам оторвать глаз от этих вызолоченных фрагментов мозаики.

Один из гостей сгреб разбросанные карты, оставляя значительную часть стола свободной, но не собрал их в колоду и не стал тасовать; он взял одну из карт и положил ее перед собой. Мы все заметили сходство между ним и изображением на карте и решили: при помощи карты он хотел сказать «Я» и собирался рассказать свою историю.

Повесть о неверном и его наказании

Представляя себя в образе Рыцаря Кубков– розовощекого златокудрого молодца, красующегося на коне в ярко расшитом плаще и предлагающего, подобно волхвам, дар в простертой руке, – наш компаньон, вероятно, желал поведать нам о своей состоятельности, о наклонностях к роскоши и расточительности, но вместе с тем и о склонности к рискованным приключениям, вызываемой, однако, более любовью к позе, нежели истинно рыцарским нравом.

Этот статный молодой человек сделал жест, как бы требуя нашего внимания, а затем начал свой молчаливый рассказ, разложив на столе в ряд три карты: Короля Монет, Десятку Монет и Девятку Палиц. Скорбное выражение лица, с которым он бросил первую из карт, и радостный взгляд, с которым он открыл следующую, казалось, должны были поведать нам, что после смерти отца (Королем Монет оказался персонаж более пожилой, чем иные, к тому же благородного вида) наш молодец стал обладателем солидного наследства и немедленно отправился странствовать. Мы уверились в этом, глядя на жест, с которым он бросил Девятку Палиц, напомнившую нам – связками ветвей, простертыми над раскиданными то здесь, то там листьями и дикими цветами – о только что преодоленных лесных дебрях. (В самом деле, если присмотреться к карте попристальнее, вертикальная палица, пересекающая все иные, наклонные, предполагала мысль о дороге, углубляющейся в чащу леса.)

Таким образом, это могло быть началом истории: рыцарь, едва узнав, что отныне обладает средствами, которые дают ему возможность красоваться при великолепнейших дворах, с кошельком, до краев полным золотых монет, отправился в путь, дабы посетить наизнаменитейшие замки соседнего королевства, возможно, не без мысли добыть себе супругу из доброго семейства. С этими мечтами он вступил в лес.

К выстроенному ряду карт была добавлена еще одна: Сила. В нашей колоде этот Аркан был представлен в виде вооруженного дикаря, чьи недобрые намерения недвусмысленно обозначались его свирепым видом, занесенной в воздухе дубиной и тем, как жестоко, одним точным ударом, был сбит наземь лев, словно какой-нибудь кролик. История была вполне прозрачна: в чаще леса на рыцаря напал лютый разбойник. Наши худшие предположения нашли подтверждение последовавшей затем картой, Двенадцатым Арканом, известным как Повешенный, на которой изображен человек, подвешенный вниз головой за одну ногу. В нем мы узнали нашего белокурого молодца; разбойник обобрал его до нитки и оставил висеть вниз головой, привязав к ветви дерева.

Мы вздохнули с облегчением, увидев Аркан Сдержанность, положенный на стол нашим товарищем с выражением благодарности на лице. Из этого мы заключили, что подвешенный человек услышал звук приближающихся шагов и заметил идущую по лугу деву, возможно, дочь лесника или пастуха – икры обнажены, в руках два кувшина, – без сомнения, возвращающуюся от родника. Мы были уверены, что подвешенного за ногу человека освободит и вернет ему естественное положение это невинное дитя лесов. Когда же мы увидели брошенного Туза Кубков с изображением фонтана, струящегося среди цветистых мхов и шелестящих крыльев, мы почти услышали журчание близкого источника и тяжелое дыхание человека, склонившегося над ним, дабы утолить жажду.

Но, несомненно подумали некоторые из нас, есть источники, глоток воды из которых только разжигает жажду вместо того, чтобы утолять ее. Можно было предсказать, что как только рыцарь оправился от головокружения, между молодыми людьми возникло чувство, выходящее за пределы благодарности (с его стороны) и сострадания (с ее), и что чувство это – благодаря покрову леса и темноты – нашло скорейшее выражение в жарких объятиях на пышном лугу. Не случайно же следующей картой была Пара Кубков, изукрашенная свитком, гласившим: «Любовь моя» и расцвеченная незабудками: несомненное указание на любовное приключение.