Равнина Мусаси - Доппо Куникида

Куникида Доппо

Равнина Мусаси

Перевод с японского Т.П. Топеха (Григорьева)

ДЯДЯ ГЭН

1

Из столицы в Саэки[1] приехал один молодой учитель и около года — с осени до середины лета — обучал грамоте местных ребятишек. В начале лета ему надоело жить в городке, он перебрался на берег бухты Кацура в двух километрах от школы и ходил на занятия уже оттуда. На побережье он прожил месяц, и по пальцам можно было пересчитать тех, с кем он за это время обменялся хоть словом. Самым близким его знакомым был хозяин, у которого он снимал комнату. Как-то вечером, когда лил дождь, завывал ветер и морские волны с рёвом бились о прибрежные камни, даже молчаливому, любившему одиночество учителю стало тоскливо и грустно, и он спустился из своей комнатки на втором этаже вниз, на веранду. Хозяин с супругой сидели там, наслаждаясь прохладой. Не зажигая лампы, они беседовали о чём-то в полутьме, отмахиваясь веерами от москитов. Увидев учителя, они удивились, но тут же предложили ему присесть. С наслаждением ощущая на своём лице капли дождя, принесённые порывами вечернего ветра, учитель вступил в разговор.

Вскоре учитель вернулся в столицу. Прошло несколько лет. И вот однажды, поздней зимней ночью, склонившись над своим единственным столиком, он писал письмо старому другу на родину. В эту ночь его нервное бледное лицо слегка порозовело. Время от времени взгляд его застывал неподвижно, словно он старался рассмотреть что-то, скрытое в тумане.

В тумане вставала фигура старика.

Учитель положил кисть, перечитал письмо и закрыл глаза. Внешний мир исчез для него, и перед ним снова появился старик. В письме говорилось: «Мой хозяин на досуге рассказал мне историю этого старика. Собственно, в ней нет ничего удивительного. Таких стариков можно встретить повсюду в Японии — в горах, на берегу, на равнинах. И всё же я не могу забыть его. Для меня в его судьбе есть такая же тайна, как в той шкатулке, которую никто не мог открыть. Мне ли, полному сомнений, постигнуть эту тайну! Но когда я вспоминаю о старике, меня охватывает чувство, которое должен испытывать странник вдали от родины при тихих звуках флейты, и тогда мне хочется, прочитав стих, полный возвышенных мыслей, смотреть не отрываясь в бескрайнее небо».

Но сам учитель знал о старике только то, что рассказал ему хозяин. Хозяин никак не мог понять, почему учитель так заинтересовался судьбой старика, но всё же отвечал на его расспросы.

— Эта бухта под стать Саэки. Как сами видите, здесь всего несколько домов, а жителей не наберётся больше двадцати. У нас всегда так же уныло, как нынче вечером. Но представьте себе, как здесь было тоскливо, когда лишь одинокий дом дяди Гэна торчал на берегу. Возьмите сосну возле его дома. Теперь мимо неё пробегает широкая дорога, и в летнее время путники находят прохладную тень под её ветвями. А лет десять назад только морские волны омывали её корни. Часто в те времена приходили из города люди, чтобы покататься на лодке дяди Гэна и отдохнуть на небольшом утёсе, выдававшемся в море. Теперь этот опасный риф разрушен — взорван порохом.

— Что же, так он всегда и жил в одиночестве?

— У него была красивая жена, уроженка Онюдзима, звали её Юри. Вся эта история — наполовину выдумка, как мне думается. Но вот что мне рассказывал сам Гэн однажды вечером за чаркой вина. Когда ему было лет двадцать восемь, поздним весенним вечером — уже потухли огни и на горе Мёкэн — кто-то осторожно постучал в дверь. Гэн вышел и спросил: «Кто там?» Ему ответил женский голос: «Перевезите меня на остров». Приоткрыв дверь, он увидел при бледном свете месяца девичью фигуру. Это и была Юри с острова Онюдзима.

В то время много было перевозчиков, но самым известным среди них был Гэн, его знали по всему побережью, и не только потому, что у него была верная душа и храброе сердце. Самое главное — был у него чудесный голос. Если бы вы послушали его тогда! Люди нанимали его лодку специально, чтобы насладиться его пением. Впрочем, раньше он был так же неразговорчив, как и теперь.

Никто на этом свете не знает, умышленно ли пришла эта девушка к Гэну в такой поздний час. Это осталось тайной. Я спросил у Гэна, о чём они тогда говорили вдвоём в лодке, но он, хоть и был пьян, ничего не ответил, только лоб его прорезали две глубокие морщины и он засмеялся, и грустным был этот смех.

С тех пор голос Гэна стал ещё прекраснее. Молодые супруги жили счастливо, время бежало как во сне. Но когда их первенцу Коскэ было семь лет, Юри умерла от тяжёлых родов. Кое-кто из города хотел взять Коскэ на своё попечение, немного позже какой-то купец просил отдать мальчика ему на воспитание. Однако Гэн, потерявший любимую жену, не мог расстаться с единственным сыном и отказался от всех предложений. И без того молчаливый, он тогда совсем приуныл, почти не смеялся и не пел больше ни за вёслами, ни за чаркой. А когда вдруг его ясный голос рассечёт лунный свет над заливом Дайго, то глубокая скорбь слышится в этой песне, и тот, кто слышал её, понимал, что у этого крепкого человека смерть жены разбила сердце. В пасмурные дождливые дни Гэну жаль было оставлять Коскэ одного в опустевшем доме, и он брал его с собой в лодку. Люди жалели мальчика. И нередко женщины, накупившие в городе гостинцев для своих детей, раскрывали сумки и угощали Коскэ сладостями. Но отец старался не замечать этого и никогда не благодарил. Люди не обижались, они понимали, как тяжело ему.

Прошло два года. В бухте велось строительство порта. Мы перебрались с острова сюда, отстроили дом и занялись своим делом. Часть горы разрушили и расширили дорогу. Перед самым домом Гэна пролегло шоссе. Два раза в день — утром и вечером — воздух пронизывал свисток парохода. Ту скалу, на которой ещё недавно рыбаки сушили сети, теперь не узнать. Вот так и устарела профессия дяди Гэна. Правда, он по-прежнему возил жителей с побережья и острова в город и обратно. Но порт разрастался, была проведена дорога, и люди стали ходить пешком. Жизнь на этом кусочке