Магаюр - Маша Мокеева

Маша Мокеева

Магаюр

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Мокеева М., текст, 2021

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

Аукцион

Петербург. Почти все в зале – мужчины. Среднего возраста, в рубашках и пиджаках, в очках. У одного кожаный портфель шириной полметра – видимо, решительно настроен. Кто-то пьёт вино, свет ламп отражается в бокалах.

– Присаживайтесь, пожалуйста, мы начинаем аукцион. Итак, первый лот – Мережковский, имеются заочные биды… Восьмой лот – Бальмонт, «Тишина» (две секунды ведущая, девушка по имени Агата, ждёт) – снят!.. Одиннадцатый лот – Бунин, «Полевые цветы»! Восемнадцать тысяч, девятнадцать, двадцать, двадцать одна – раз! Двадцать две! Двадцать три! Двадцать три – раз! Двадцать четыре! Двадцать пять! – Считает до сорока. – Продано!

– Лот шестнадцать – «Азбука в картинах Александра Бенуа»! Есть заочные биды, озвучиваю самую большую цифру – сто пятьдесят тысяч!

Кто-то сзади во весь голос:

– Забирайте, у всех она есть!

– Продано заочно!.. Лот двадцать девять – Бальмонт, «Жар-птица»! Продано за семь тысяч, спасибо! Лот тридцать… О, опять «Жар-птица»! Только с автографом автора! Пятьдесят! Шестьдесят! Восемьдесят! Сто! Сто двадцать! Сто сорок! Сто шестьдесят! Сто восемьдесят!.. Продано за триста сорок покупателю под номером семь, спасибо!.. Лот пятьдесят – Брюсов, рукописи стихотворений! Двадцать пять! Двадцать шесть! Продано за двадцать восемь, спасибо!

– Халява какая… – бормочет сосед.

– Лот шестьдесят один! Четыре тысячи! Пять!

Поднимавшему руку друг говорит:

– Давай борись, сражайся, я тебе одолжу!

Хохочут.

– Лот шестьдесят четыре – Каменский, «Землянка»! Тридцать! Сорок! Пятьдесят!

– Очень хорошая книжка, – комментируют сзади.

– Шестьдесят! Семьдесят!

– Да хватит уже! – слышится где-то слева.

– Продано за восемьдесят пять! Спасибо!.. Лот шестьдесят семь – Ахматова, «Вечер», с автографом автора! Четыреста! Пятьсот! Шестьсот!

– Семьсот даёте? Восемьсот даёте? – шепчет Агата в трубку.

– Восемьсот! Девятьсот, чтобы выполнить свои обещания! Девятьсот – раз! Девятьсот – два! Миллион! Миллион – раз! Миллион – два… Продано за один миллион, спасибо!

Мой сосед тяжело вздыхает и утирает пот со лба.

– Лот восемьдесят один – Цветаева, «Волшебный фонарь», есть заочные биды, поэтому сто восемьдесят тысяч! Двести! Двести двадцать!.. Триста!

– Кто же это торгуется? – Мужчина, сидящий впереди меня, поворачивается и всматривается в задние ряды.

– Продано за триста сорок, спасибо!.. Лот сто один – Блок, «Стихотворения»! Восемьдесят! Сто! Сто двадцать! Сто сорок!

– Смотри-смотри, кто-то повёлся, – ухмыляется один другому.

– Лот сто пять – Мандельштам, «Камень»! Пятнадцать! Шестнадцать! Семнадцать! Продано!

– А, погодите, мне тоже надо!

– Лот сто сорок один! Ахматова! «У самого моря»! Сорок! Пятьдесят! Семьдесят! Девяносто!

– Господи Иисусе!

– Не поминайте всуе!

– Продано за девяносто пять тысяч, спасибо!.. Лот сто шестьдесят пять – Бальмонт, «Марево»! Шестьдесят! Восемьдесят! Сто! Сто двадцать!.. Двести! Триста! Четыреста!

– Пятьсот даёте? – тихонько говорит девушка в телефон.

– Агата, прекрати! Агата, перестань! – кричат ей из зала.

– Пятьсот, чтобы выполнить свои обещания!

– О каких обещаниях она всё время говорит? – озадаченно спрашивает мужчина с тросточкой.

– Продано за шестьсот тысяч, спасибо!

Сосед оборачивается назад, и ему кто-то говорит:

– Это не я! Ты что!

– Лот двести восемнадцать – Маяковский, «Париж»! Семьдесят! Восемьдесят!

– Книжка же максимум тыщу стоит!

– Раньше стоила.

– Да… Толь, а Рахманинов был хорош…

– Настя, – говорит муж жене, – опусти руку, опусти!

Она держит руку и выигрывает «Париж» за сто тридцать тысяч. Многие одновременно вздыхают, и этот общий вздох гулко разносится по залу.

– Лот двести восемьдесят восемь – Шагинян, «Тайна трёх букв»!

– Какая же там тайна, в трёх буквах-то?

– Так это же она Сталину, Сталину написала! Про три буквы!

– Ох…

– Ахматова, «Стихотворения»! 1946 год! Уничтоженное издание! Есть заочные биды, называю самую большую цену! Восемьсот тысяч! Девятьсот! Миллион! Миллион сто! Миллион двести! Миллион триста! Четыреста! Пятьсот! Миллион пятьсот – раз!

– Миллион шестьсот даёте? – бормочет Агата в трубку, раскрасневшись.

– Эх, – сосед опускает руку и в изнеможении разваливается на стуле.

– Миллион пятьсот – два! Шестьсот! Миллион шестьсот – раз! Миллион семьсот! Миллион семьсот – раз! Миллион семьсот – два! Миллион семьсот – три, продано! Спасибо!

– Ох, не могу, пойду покурю, – сосед слева берёт куртку, оставляет на стуле полуметровый портфель и уходит.

Через пятнадцать минут:

– Аукцион окончен, всем спасибо! – говорит ведущая и кладёт молоток из красного дерева на обтянутую чёрным бархатом подставку.

Когда все разошлись и в зал проникал только свет уличных фонарей, в коридоре меланхолично мыла мраморный пол пожилая уборщица с двумя высшими образованиями. Из-за тяжёлых дубовых дверей аукционного зала послышались вздохи, смешки и звон бокалов.

– Раздавайте, Анна Андреевна!

– Ох, Иван Алексеевич, что ж вы делаете?..

– Вам, дорогая, сегодня грех жаловаться, сорвали куш! Сколько процентов-то берёте?

– Стесняюсь сказать…

– Что вы, здесь все свои! Да, Валерий Яковлевич?

Брюсов согласился.

«Неужели сидят ещё? И так уже всю Россию купили», – подумала уборщица и со всей силы принялась выжимать половую тряпку.

Зазвучали другие голоса, будто за покерный стол сели новые игроки.

Уголья

Дьякон вологодского кафедрального собора Михаил в последнее время чувствовал, что жизнь его петляет на месте, как потерявшийся в лесу грибник. И всё из-за епископа Максимилиана, который любил слушать, как он поёт на богослужениях. Михаил уже давно семинарию окончил, но никак не удавалось ему стать священником. Стоило завести разговор об этом с настоятелем, тот вздыхал и повторял: «Ну, ваше громогласие, пока сверху распоряжений по этому вопросу не поступало».

Михаил знал, крепко знал, что дело в епископе. Было в нём что-то бандитское. Сухонький, крепкий, деспотичный мужичок, который до поступления в духовную академию работал учителем физкультуры. Имелась у него неприятная манера: если он слышал что-то неугодное, то опускал подбородок, поднимал брови и смотрел на собеседника по возможности не мигая. Когда Михаил пел, епископ Максимилиан блаженно улыбался, и губы его шевелились, повторяя слова молитв. Но стоило дьякону заговорить с ним о своих идеях и литературных трудах, тот опускал голову, поднимал брови и смотрел на него как на пропавший салат.

Жизнь у Михаила шла в общем-то всегда неплохо. У него была семья, старик-отец в деревне, куда он любил ездить, встречи «Свитка» – литературного объединения вологодских писателей. Но в тот год всё стало исчезать, как в густом вечернем тумане. Сначала погиб отец – задохнулся во сне из-за не открытой по рассеянности заслонки печи, потом жена уехала жить к сестре в Ростов, а сын завёл подругу и тоже съехал. И остался Михаил один, продал свою двушку, купил совсем маленькую квартиру. Жил просто. В шкафу у него висел стихарь для богослужений, брюки да голубые рубашки, которые Михаил любил носить. Они и правда шли к его бледно-синим глазам, в которых, как говорили его знакомые, всегда сидела грустная смешинка, к его бороде, широким плечам и