День казни - Вячеслав Козачук

Мне отмщение, и аз воздам…

Содрогаясь всем телом от пробирающего до костей озноба, Роберт Блоггз попытался глубже зарыться в валявшуюся на каменном полу охапку соломы, служившую ему и периной, и одеялом. Но слежавшаяся, отсыревшая солома грела плохо, и удержать ускользающую то ли дремоту, то ли полузабытье никак не удавалось. Да и раны от неосторожного движения сразу заныли, мгновенно прогоняя остатки зыбкого сна. Баронет с сожалением открыл глаза и всмотрелся в кромешную, плотную, словно черный бархат, почти осязаемую мглу. Собственно, непроницаемой она была для него только в первую полудюжину суток, затем глаза приобрели необычайную остроту, и Блоггз даже мог различать массивную деревянную дверь, отделявшую его камеру от тюремного коридора. Сквозь крохотные щелочки ее рассохшихся досок по ночам украдкой прокрадывался неровный, мерцающий свет факелов. Днем факелы не зажигали — видимо, в крепостной коридор, ведший к камерам, попадал естественный свет. Кроме того, днем из-за двери время от времени доносились шаркающие шаги, похоже, страдающего от плоскостопия тюремщика — слух у баронета, несмотря на непродолжительное заточение, стал чуть ли не собачьим.

Вперекор то ноющей, то грызущей боли громко, требовательно заурчал желудок, настойчиво вымогая хоть какой-то еды. Пытаясь определить время суток, Блоггз посмотрел в сторону двери: свет факелов не пробивался — значит, день уже наступил, но и шагов тюремного охранника пока еще не слышно. Похоже, кормежка будет еще нескоро, решил баронет, и попытался осторожно перевернуться на спину. Сломанные в потасовке ребра тут же отозвались резкой болью, дыхание перехватило, в глазах поплыли разноцветные круги, лоб покрылся испариной. Блоггз полежал, отдышался и предпринял еще одну попытку. Она оказалась более успешной. Да и раны в такой позе, как ему казалось, беспокоили меньше.

Внезапно на правой ноге, где была громадная кровоточащая рана, он почувствовал осторожное шевеление. Огромная, вконец осмелевшая крыса, привлеченная запахом сочащейся сукровицы, в очередной раз попыталась добраться до увечного места. Баронет несколько раз осторожно шевельнул левой ногой, отгоняя наглого грызуна. Крыса сразу сбежала, но даже такая, казалось бы, вялая борьба отняла уйму сил, и измученный Блоггз моментально провалился в неглубокий, не приносящий сил сон.

…Это сновидение посещало его каждый раз, когда баронету было крайне муторно. Наверное, таким способом Провидение стремилось облегчить страдания плоти, испытываемые в реальности. Блоггзу снова снилось, как его отряд после безумного, кровавого боя наконец-то ворвался в замок молодого герцога Обертона, приходившегося внучатым племянником самому королю. Охрану герцог подбирал под стать себе — таких же отъявленных мерзавцев, бешеных псов, поэтому воины прекрасно осознавали, что в случае поражения снисхождения и пощады им не будет, и дрались, не жалея сил. Когда последнего лучника, засевшего в башне и оттуда обстреливавшего нападающих, наконец, выкинули на плиты двора, баронет отправил своих людей на поиски герцога. Его нашли в подвале, спрятавшегося среди многочисленных корзин со съестными припасами, выволокли во двор и поставили перед Блоггзом. Распаленный боем баронет все же нашел в себе силы сдержаться и не сразу убить молодого Обертона. Опустив окровавленный меч, он подошел к герцогу и пристально посмотрел ему в лицо. Тот закатил глаза, издал жалобный стон и стал медленно, будто мешок со стружкой, оседать. Он упал бы, но крепкие слуги баронета подхватили герцога, встряхнули и поставили на ноги, за волосы подняли голову и таким образом заставили смотреть в лицо их господину. Взглянув на взъяренного Блоггза, герцог невнятно что-то забормотал. Cэр Роберт приблизил ухо к окровавленным разбитым губам Обертона и прислушался. Тот бубнил о своей невиновности, о том, что он не хотел, все получилось не намеренно, затем всхлипнул и стал грозить гневом короля и неминуемой расплатой, и вдруг снова запросил пощады. Последнее вмиг привело баронета в ярость. Кровь ударила ему в голову. «Она тоже молила о снисхождении!» — закричал он, вскинул клинок и рубанул герцога, а когда тот упал навзничь, пригвоздил его мечом к земле.

Обертон умер не сразу. Он еще несколько минут беспорядочно дергал руками и ногами, подобно навозному жуку, перевернутому вверх брюхом…

Блоггз никогда не испытывал ни сожаления, ни раскаяния за совершенное. Герцог, известный необузданным нравом, впадавший в неукротимое буйство по любому маломальскому пустяку, наводил почти животный ужас не только на крестьян и вассалов, но даже на близких к трону, всячески обласканных королем баронов и маркизов. Именно герцог Обертон, возвращаясь с охоты, настиг на дороге, проходящей вдоль опушки своего леса, тринадцатилетнюю Дэйзи, юную баронетессу Блоггз. Разъяренный Обертон лично засек девушку плетью до полусмерти и бросил истекать кровью в пыли на обочине. Когда Роберт Блоггз после долгих поисков, наконец, нашел дочь, она уже была без сознания и тихо скончалась у него на руках.

Доброхоты, конечно, тут же сообщили, чьих рук это дело, и тогда же, над коченеющим телом дочери Блоггз во всеуслышание поклялся покарать убийцу. Чего бы это ни стоило. Даже смерти.

Око за око! Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Но кто-то из слуг баронета донес его слова герцогу. Несмотря на неистовость и лютость, молодой Обертон был трусоват. Он окружил себя многочисленной, хорошо вооруженной охраной, без которой за ворота своего фамильного замка и шагу не ступал. Сам же замок превратил в крепость и подготовил к длительной осаде — свезенных припасов еды и питья хватило бы не на один месяц.

А Роберт Блоггз взял с собой дюжину верных слуг и ушел в лес.

Два года маленький отважный отряд наводил страх на разнузданных баронов не только по всей Англии, но и в Уэльсе, и даже в Шотландии. Лихая и прекрасно обученная дружина Смита — лишь самые верные знали настоящее имя вожака — громила и жгла замки сюзеренов, отнимала награбленное у их вассалов. Но — странное дело! — за все время покой герцога Обертона ни разу не был потревожен. Подобная исключительность, конечно, не осталась незамеченной. Однако недалекий и самонадеянный герцог, бахвалясь, приписывал неприкосновенность только своей силе и репутации.

И никто не мог его разубедить.

Наконец, наступил момент, когда бдительность герцога, как докладывали баронету лазутчики, окончательно притупилась. Пришел день мщения…

Внезапный скрежет массивного засова, запиравшего дверь камеры, показался измученному Блоггзу подобным реву валаамовой ослицы. Дверь медленно, со скрипом открылась, и камера осветилась неровным, мерцающим светом факелов. Первым, шаркая, вошел тюремщик, а вслед за ним в камеру протиснулись два огромных стражника. Тюремщик кашлянул, а затем хрипло прокаркал:

- Вставай! Пробил твой час! Сегодня будешь ответ держать перед Всевышним!

Баронет, превозмогая боль, зашевелился, пытаясь подняться. Стражники, наблюдавшие за тщетными усилиями, злорадно загоготали. Однако тюремщик цыкнул на них, и они тут же покорно замолчали. Наконец, сэру Блоггзу удалось подняться. Он горделиво выпрямился, с трудом удерживая равновесие и стараясь не опираться на раненную ногу, небрежно откинул упавшие на глаза длинные вьющиеся волосы и сказал:

- Я готов! Ведите!

Но баронет переоценил свои силы. Весь недолгий путь из подземелья дался ему с большим трудом. Пока они поднимались из каземата, он несколько раз чуть не упал, только двигавшиеся по бокам стражники не позволили ему свалиться. Особенно тяжелым оказался подъём по крутым склизким ступеням…

Внутри крепости, возле ворот, отделявших казематы от городской площади, осужденного ожидал городской палач, высокий мосластый мужчина, бессмысленный взгляд которого наводил беспредельный ужас на добропорядочных горожан. Подведя узника к нему, тюремщик остановился и показал рукой на баронета.

- Это он? — спросил палач.

Тюремщик кивнул.

Палач, ничего не говоря, повернулся и пнул тяжелую, окованную железом створку тюремных ворот. Она нехотя подалась, и яркий дневной свет ударил баронету в глаза. Он зажмурился и непроизвольно вскинул руку, закрывая отвыкшие от солнечного света глаза. Но стражники схватили его за предплечья и буквально поволокли несчастного на площадь, где уже был установлен эшафот.

Городская площадь, на которой обычно совершали казни и экзекуции, находилась на вершине единственного в городе холма и была крайне невелика — всего около 150 ярдов в длину и почти столько же в ширину. С востока от пронизывающих морских ветров торговцев, собиравшихся на размещенном на ней небольшом рынке, — преимущественно зеленщиков, за что площадь получила название Гринмаркет, прикрывала полукольцом застройка из невысоких трехэтажных домов, где жили мелкие чиновники магистрата, ремесленники и лавочники, чьи рабочие конурки и торговые места занимали первые этажи. С запада на торговую площадь выходили четыре мощеные бутовым камнем улочки, соединявшие верхнюю часть города с нижней. По ним люд, живший у подножья холма, поднимался на площадь в торговые дни, в праздники, а также поглазеть, как городской палач выводит из казематов узников находящейся тут же башни и лихо расправляется с приговоренными на муки или к казни.