Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг. - Евгений Евтушенко

Евгений Евтушенко

Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

© Е. Евтушенко, 2015

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

«Ты напрасно на мать разобиделся…»

Ты напрасно на мать разобиделся,               Левушка-Гумилевушка…С нею встретясь на небе,                    прости ее,                         благослови.Как же не понимала               твоя золотая головушкато, что если мы все по колено в крови,               то спасенье в любви.В коммуналке,     где ныне музей петербургский Ахматовой,твоей ревности жар,               что вполне обьясним,к человеку, который тебе не отец,               тебя, Левушка, знобко охватывал,но вы схвачены были, как будто сообщники, с ним.И расслышал и ты,                    и дотошные энкавэдэшники,наглый стук чьих сапог коммуналку шатнул,вместо: «Вы не теряйте надежд» –               когда не было ни надеждинки,«Не теряйте отчаянья!» –     Пунин Ахматовой нежно шепнул.И казалось, что все уже с ними оконченои, как Блок предсказал,          что никто не вернется назад,и, забившись в уборную,     Пунина дочка выглядывала в окошечко,когда их уводили по лестнице в дантовский ад.А в дверях,     не теряя в униженности величавости,встала Анна Андреевна,               окаменев,научившаяся               так бесслезно отчаиваться,чтоб себе не позволить          ни слабость,                    ни гнев.Ей везло на несчастья…          Она их притягивала.Стала жизнь одиночкой     в такой многокамерной нашей стране.Но прощальная фраза          пульсировала и вздрагивала:«Не теряйте отчаянья!» –               и повторялась во сне.Есть надежды,          какие приравнены к выгодам.Счастье скользкое – быть     оправдавшим надежды свои подлецом.Но отчаянье, ставшее мужеством,               может стать выходом,благороднейшим выходом,               а не концом.

Написано после посещения петербургского Музея Анны Ахматовой, находящегося в бывшей коммуналке, где Анна Андреевна жила в гражданском браке с историком-искусствоведом Н. Н. Пуниным (1888–1953), куда временами приезжал ее сын Л. Гумилев (1912–1992).

В университетском киноклассе

Двадцать лет я в Оклахоме, в Талсе,словно в неоконченном бою,будто бы один в живых остался,Эльбы братский дух преподаю.

Я люблю моих американцев,чьи солдаты-дедушки тогдас русскими не стали пререкаться,и война была на всех одна.

Как они на лодках с водкой в глоткахобнимались, видел я в кино,при регулировщицах-красотках,их и наших, что не все ль равно.

Дина Дурбин пела о Победеи была у стольких на значках.«Едут леди на велосипеде»,распевая, я по ней зачах.

Вжились вместе Рузвельт, Черчилль, Сталини де Голль, как бурлаки, в их роль.Чаплином и Теркиным был сваленГитлер – разгероенный герой.

Все фашисты носом ткнулись слепов геббельсовский пепел заодно.Сент-Экзюпери разил их с неба,а Хемингуэй пускал на дно.Вот какое удалось кино!

Правда, все мы сделали полдела –почему? Понять я не могу,а потом война опять сдурела,превратясь в холодную каргу.Я учу всех не иметь с ней дела,как не верить общему врагу.

Но о мире фразы, фразы, фразы,обещая вроде благодать,превращаться стали в дроны, в базы,а сквозь них сердец не увидать.

Не шестидесятники-поэты,а за лицемером лицемеробъявили собственной победойроковой развал СССР.

Разве ты, искусство, разучилосьнас объединять? Я не пойму,как в стране Шевченко приключилосьс пушкинской страной вести войну?

Вкрадчивая Третья мироваяна земле измученной идет,но не устает, нас примиряя,пырьевский князь Мышкин, «идиот».

Если б «идиоты» все такиебыли бы, мир стал бы исцелим,были б в дружбе и Луганск, и Киев,даже Газа и Иерусалим.

Как сплотились воры и воришкив мафии, где жизни на кону,и как слиплись войны и войнишкив третью лицемерную войну!

Помню – вместе с жертвами сгорая,небоскреб пронзя в конце концов,полетел к обещанному раюсамолет джихадовских слепцов.

И по той преступной страшной трасседо сих пор, почти полузабыт,во французском фильме[1], в киноклассеон сквозь наши ребра все летит.

Но я, слава Богу, был свидетель,как, прокляв тот день календаря,встали в ряд арабские студенты,жертвам взрывов кровь свою даря.

Ненависть я с детства ненавижу.Я люблю тебя, мой кинокласс,и, надеюсь, будущее вижув глубине твоих беззлобных глаз.

Отрезают головы ножами.Без голов о чем поговорим?А потом – лишь кнопочку нажали,да и меньше племенем одним.

Ну а человеческое племя –неужели нам не до того?Неужели атомное пламявыжжет окончательно его?

Может быть, кому-то снится славаздесь, на этой лучшей из планет,доктора нацистского Стрейнджлава?[2]Обещаю – в нашем классе – нет.

Не бомбят младенцев бомбовозыв классе нерехнувшемся моем.Лошадь тянет Сталина под слезылишь о трупах Трубной – не о нем[3].

Здесь так любят о холодном летепрошкинский, пожалуй, лучший фильм[4]дети Чили и Анголы дети,парагвайка, чероки[5] и финн…

Плакали ковбоистые янки,что Папанов уркой был убит.И не будет в сердце китаянкиникогда Приемыхов забыт.

Жаль, что запоздало Мордюковойвыразил ковбой за «Комиссар»благодарность дедовской подковой –этот фильм – он стольких потрясал.

Вот что написала поэтесса,и представьте, что из США:«Думала над фильм „Unfinished пьеса“[6]…У меня теперь другой душа…»

И в письме Самойловой Татьяне,веря, что она еще жива,фото мужа, павшего в Афгане,принесла талсанская вдова.

Разве землю мало истерзали?Кинокласс – особая страна.Войнообожателей нет в зале.В зале все твои враги, война.

Снайпером Кабирия[7] не стала,хоть жилось ей вовсе не легко,и дорогу к храму показалавсем Анджапаридзе Верико[8].

Самое главное сейчас – остановить кровь. Все идеологии, вместе взятые, не стоят и одной человеческой жизни[9]

Много лет назад после дня рождения Роберта Кеннеди один из его гостей предложил мне свою машину, чтобы добраться до Вашингтона. Было уже за полночь, и я спешил на свидание в ночной ресторан. Собеседник представился секретарем Макнамара. В английском языке нет склонений, и я решил, что передо мной секретарь министра обороны США. Шел 1966 год, в полном разгаре война во Вьетнаме, но она была настолько непопулярна в мире, что когда венецианские гондольеры приняли меня за американца, то отказались брать на борт не только меня, но и мою спутницу. Я напел им несколько куплетов из любимой итальянскими антифашистами-партизанами песни «Выходила на берег Катюша», и они, поняв, что я русский, посадили нас в гондолу бесплатно, еще и вином угостили.

В то время 27 университетов Америки пригласили меня для поэтического турне. Президент Линдон Джонсон, узнав, что я в США, через своего помощника позвал меня в Белый дом. Мне было бы, безусловно, интересно поговорить с американским президентом, да еще и с глазу на глаз, но я ответил ему честно в своем письме, что Союз американских студентов, который составлял мое расписание и всячески поддерживал антивоенные демонстрации, неправильно бы это понял, и выразил президенту вежливое сожаление. Посол СССР Анатолий Добрынин очень хотел, чтобы я встретился с Джонсоном, но я стоял на своем: не сейчас. Это было время эскалации конфликта и усиления бомбежек во Вьетнаме.

Человека, показавшегося мне секретарем Макнамары, я как бы в шутку спросил: «А это правда, что ваш босс такой уж крокодил войны, как его недавно изобразила левая хипповая газета в Сохо?» Он понял мою ошибку, но ему хватило чувства юмора, чтобы ответить со вздохом: «Этот крокодил, к сожалению, не мой босс, а я сам». Разумеется, после этого мы разговорились всерьез, и, зная, что я не какой-то желтый журналистик, а известный поэт, друг Роберта Фроста, Артура Миллера, Джона Стейнбека, Билла Стайрона, он мне сказал очень грустно и исповедально: «Это вам покажется странным, но, наверное, никто в мире так не ненавидит эту вьетнамскую войну, как я. И я бы много отдал, чтобы ее остановить. Но большая война – как локомотив, движущийся по инерции: вы нажимаете на тормоз, а состав еще долго едет по живому…» Кстати, много лет спустя Макнамара летел через Москву из Вьетнама, куда приезжал вместе с документальным фильмом о Вьетнаме, со своими горькими и честными комментариями. Может быть, он кому-то и показался двуликим Янусом, но я свидетельствую, защищая его честь, что он и тогда, будучи министром обороны США, говорил то же самое, а остановить локомотив не смог. А мы обязаны это сделать, иначе зачем же так называемое перемирие? Все те, кто его нарушает, должны быть объявлены военными преступниками.