Париж (1924-1925) - Владимир Маяковский

Владимир Маяковский

ПАРИЖ

1924–1925

ЕДУ

Билет —                щелк.                          Щека —                                         чмок.Свисток —                    и рванулись туда мыкуда,         как сельди,                             в сети чулокплывут             кругосветные дамы.Сегодня приедет —                                    уродом-урод,а завтра —                    узнать посмейте-ка:в одно            разубран                             и город и рот —помады,               огней косметика.Веселых                тянет в эту вот даль.В Париже грустить?                                    Едва ли!В Париже                  площадь                                  и та Этуаль,а звезды —                      так сплошь этуали.Засвистывай,                        трись,                                   врезайся и режьсквозь Льежи                         и об Брюссели.Но нож              и Париж,                              и Брюссель                                                   и Льеж —тому,          кто, как я, обрусели.Сейчас бы                    в сани                                с ногами —в снегу,              как в газетном листе б…Свисти,             заноси снегамименя,          прихерсонская степь…Вечер,            поле,                     огоньки,дальняя дорога, —сердце рвется от тоски,а в груди —                     тревога.Эх, раз,              еще раз,стих — в пляс.Эх, раз,              еще раз,рифм хряск.Эх, раз,              еще раз,еще много, много раз…Люди          разных стран и рас,копая порядков грядки,увидев,             как я                      себя протряс,скажут:             в лихорадке.

ГОРОД

Один Париж —                           адвокатов,                                              казарм,другой —                 без казарм и без Эррио.Не оторвать                      от второго                                         глаза —от этого города серого.Со стен обещают:                                «Un verre de Kotodonne de l’energie»[1].Вином любви                        каким                                  и ктомою взбудоражит жизнь?Может,             критики                          знают лучше.Может,             их                 и слушать надо.Но кому я, к черту, попутчик!Ни души               не шагает                                 рядом.Как раньше,                     свой                              раскачивай горбвпереди               поэтовых арб —неси,         один,                   и радость,                                      и скорбь,и прочий                людской скарб.Мне скучно                    здесь                               одному                                            впереди,—поэту          не надо многого,—пусть          только                      время                                 скорей родиттакого, как я,                      быстроногого.Мы рядом                  пойдем                                дорожной пыльцой.Одно          желанье                          пучит:мне скучно —                         желаю                                      видеть в лицо,кому это               я                 попутчик?!«Je suis un chameau»[2],                                          в плакате стоятлитеры,              каждая — фут.Совершенно верно:                                   «je suis»,—                                                        это                                                              «я»,a «chameau» —                            это                                  «я верблюд».Лиловая туча,                        скорей нагнись,меня         и Париж полей,чтоб только                     скорей                                  зацвели огнидлиной             Елисейских полей.Во всё огонь —                            и небу в темьи в чернь промокшей пыли.В огне            жуками                         всех системжужжат              автомобили.Горит вода,                     земля горит,горит          асфальт                          до жжения,как будто                 зубрят                             фонаритаблицу умножения.Площадь                 красивей                                  и тысяч                                                дам-болонок.Эта площадь                       оправдала б                                              каждый город.Если б был я                       Вандомская колонна,я б женился                      на Place de la Concorde[3].

ВЕРЛЕН И СЕЗАН

Я стукаюсь                    о стол,                                о шкафа острия —четыре метра ежедневно мерь.Мне тесно здесь                               в отеле Istria[4] —на коротышке                         rue Campagne-Première[5],Мне жмет.                  Парижская жизнь не про нас —в бульвары                     тоску рассыпай.Направо от нас —                                Boulevard Montparnasse[6],налево —                  Boulevard Raspail[7].Хожу и хожу,                       не щадя каблука,—хожу         и ночь и день я, —хожу трафаретным поэтом, покав глазах               не встанут виденья.Туман — парикмахер,                                      он делает гениев —загримировал                         одного                                      бородой —Добрый вечер, m-г Тургенев.Добрый вечер, m-me Виардо.Пошел:             «За что боролись?                                               А Рудин?..А вы,          именье                        возьми подпальни»…Мне       их разговор эмигрантский                                                     нуден,и юркаю               в кафе от скульни.Да.      Это он,                   вот эта сова —не тронул                  великого                                  тлен.Приподнял шляпу:                                «Comment ça va,cher camarade Verlaine?[8]Откуда вас знаю?                                Вас знают все.И вот          довелось состукаться.Лет сорок                  вы тянете                                    свой абсентиз тысячи репродукций.Я раньше                  вас                         почти не читал,а нынче —                   вышло из моды, —и рад бы прочесть —                                      не поймешь ни черта:по-русски дрянь,—                                  переводы.Не злитесь,—                         со мной,                                         должно быть, и вызнакомы                лишь понаслышке.Поговорим                    о пустяках путевых,о нашинском ремеслишке.Теперь              плохие стихи —                                           труха.Хороший —                      себе дороже.С хорошим                    и я б                             свои потрохасложил              под забором                                     тоже.Бумаги             гладь                       облевываяпером,            концом губы —поэт,         как блядь рублевая,живет           с словцом любым.Я жизнь               отдать                           за сегодня                                              рад.Какая это громада!Вы чуете                слово —                                пролетариат? —ему       грандиозное надо.Из кожи               надо                        вылазить тут,а нас —               к журнальчикам                                           премией.Когда ж поймут,                            что поэзия —                                                    труд,что место нужно                              и время ей.«Лицом к деревне» —                                        заданье дано,—за гусли,               поэты-други!Поймите ж —                        лицо у меня                                              одно —оно лицо,                 а не флюгер.А тут и ГУС                    отверзает уста:вопрос не решен.                               «Который?Поэт?           Так ведь это ж —                                          просто кустарь,простой кустарь,                              без мотора».Перо         такому                     в язык вонзи,прибей             к векам кунсткамер.Ты врешь.                   Еще                           не найден бензин,что движет                    сердец кусками.Идею          нельзя                       замешать на воде.В воде             отсыреет идейка.Поэт         никогда                       и не жил без идей.Что я —               попугай?                              индейка?К рабочему                     надо                              идти серьезней —недооценили их мы.Поэты,            покайтесь,                               пока не поздно,во всех             отглагольных рифмах.У нас         поэт                 событья берет —опишет             вчерашний гул,а надо            рваться                           в завтра,                                           вперед,чтоб брюки                     трещали                                    в шагу.В садах коммуны                               вспомнят о бардекакие          птицы                     зальются им?Что       будет                  с веток                               товарищ Вардинрассвистывать                          свои резолюции?!За глотку возьмем.                                 «Теперь поори,несбитая быта морда!»И вижу,             зависть                           зажглась и горитв глазах              моего натюрморта.И каплет                с Верлена                                   в стакан слеза.Он весь —                    как зуб на сверле́.Тут       к нам                 подходит                                  Поль Сезан:«Я      так            напишу вас, Верлен».Он пишет.                 Смотрю,                                как краска свежа.Monsieur,                 простите вы меня,у нас         старикам,                          как под хвост вожжа,бывало              от вашего имени.Бывало —                   сезон,                              наш бог — Ван-Гог,другой сезон —                            Сезан.Теперь             ушли от искусства                                             вбок —не краску любят,                             а сан.Птенцы —                   у них                            молоко на губах,—а с детства                    к смирению падки.Большущее имя взяли                                        АХРР,а чешут              ответственным                                         пятки.Небось              не напишут                                  мой портрет,—не трут             понапрасну                                 кисти.Ведь то же                    лицо как будто,—                                                   ан нет,рисуют             кто поцекистей.Сезан           остановился на линии,и весь            размерсился — тронутый.Париж,             фиолетовый,                                    Париж в анилине,вставал              за окном «Ротонды».

NOTRE-DAME