Минус Финляндия - Андрей Семенов

Семенов Андрей Вячеславович

МИНУС ФИНЛЯНДИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

27 мая 1943 года, 23 часа 45 минут. Карельский фронт, участок 32-й армии.

— А я говорю, что Волга больше, — настаивал первый номер.

— Что ты привязался со своей Волгой! Ты Енисей видал? Море, а не река, — возражал номер второй.

— Да у нас в Астрахани другого берега не видать! А возьми, к примеру, воблу. Если под пиво…

— Да что ее брать-то? Ее и в руке не видно!

Первое отделение второго взвода второй роты Н-ского стрелкового полка стояло в боевом охранении в передовой траншее Карельского фронта. Их рота была на текущую декаду выставлена на передний край батальона, и теперь одиннадцать человек во главе с сержантом охраняли наш передний край. Первый и второй номера пулеметного расчета коротали время до конца смены, продолжая бесконечный разговор, который они начали еще больше года назад. Никому из них не приходило в голову вести его днем, в расположении части или на работах.

Они могли неделями не вспоминать о нем, но стоило только им оказаться в охранении вдвоем за пулеметом, как один из них минут через сорок продолжал его:

— Вот ты в прошлый раз говорил…

И снова тек неторопливый и беспредметный разговор, который ведут между собой солдаты, долго прослужившие вместе. Все анекдоты рассказаны. Все семейные перипетии поведаны и выслушаны. Письма читаны и перечитаны многократно. Но до конца смены еще больше двух часов, и надо себя чем-то занять, чтобы не клонило в сон.

— Ну и комарья тут, аж в ушах звенит! — второй номер помахал возле лица отломанной веточкой.

— Май, — объяснил наличие в Карелии комаров в это время года первый. — Давай, что ли, ракету дадим?

Второй пересчитал патроны к сигнальному пистолету.

— Нет. Сейчас соседи дадут.

И точно, в сотне метров справа от них хлопнула и ушла в сторону противника осветительная ракета. Пользуясь коротким светом, бойцы поверх бруствера осмотрели сектор обзора.

— Вот скоро начнутся белые ночи, тогда никаких ракет не надо, — сообщил первый.

— Тогда — да, — согласился второй. — Тогда не надо. Но Енисей все равно больше Волги.

Первый номер не стал спорить по поводу размеров Енисея, приложил ладони к ушам и как локатором стал водить головой, глядя в сторону противника.

— Чего там? — встревожился второй.

Первый сделал ладонью знак, требуя тишины, и снова приставил ее к уху.

— Ну чего там? — скорее продышал, чем прошептал второй через минуту.

Первый взялся за пулемет и веером пустил над землей две длинные очереди.

— Фриц! Ком! Гитлер все равно капут, — крикнул он, сложив ладони рупором, в пространство перед пулеметом.

Справа и слева в том направлении, куда стрелял пулемет, взлетели две ракеты. Первый выпустил еще одну длинную очередь над землей.

— Ну чего там? — уже громко спросил второй. — Не видно ни черта.

Негромкий голос метрах в семидесяти впереди откликнулся с финским акцентом:

— Товарищ, товарищ!..

Пулеметчики переглянулись.

— Ты кто? — первый снова взялся за пулемет.

— Товарищ, товарищ… Я свой, товарищ!

Первый перевел взгляд от прицела пулемета на второго номера.

— Смотри-ка! Финн, а по-нашему знает.

— Может, шпион? — встревожился второй. — Давай-ка его в расход, чтоб самим потом спокойнее было.

— Не стреляй, товарищ, — этот человек будто угадал его намерения. — Я свой.

Подумав короткое время, первый предложил второму:

— Может, не надо его в расход? Давай поймаем его и сдадим по команде. Вдруг он — ценный «язык»? Нам с тобой за него тогда медаль дадут.

— Догонят и еще раз дадут. Только раньше особисты затаскают. Замучаешься на допросах в Смерше доказывать, что ни в какой связи ты с этим фашистом не состоял и на твою позицию он вышел случайно, что вы с ним об этом заранее не договаривались.

— Не стреляй, товарищ, — настаивал голос, доносившийся с той стороны, и, кажется, убедил.

— Ладно, фашист, — разрешил первый. — Ползи сюда. Но только без фокусов! Враз пулями нашпигую, как поросенка чесноком.

Впереди послышалось кряхтение, и через несколько минут в окоп через бруствер перевалился человек с большим и грязным рюкзаком за спиной.

— Возись теперь с ним, — брезгливо отшатнулся второй. — Весь изляпался, поросенок.

— Надо сообщить командиру, — догадался первый.

— Зачем? Сменимся через два часа и этого с собой захватим.

— А два часа он с нами покурит?

— Ну да, — подтвердил второй. — Не отпускать же, раз уж поймали. Ну-ка, мил человек, скидывай свой сидор и ложись-ка на брюхо.

Человек недоверчиво покосился на пулеметчиков, но команду выполнил. Он с видимым облегчением скинул с плеч лямки рюкзака и лег на дно окопа. Второй вытащил из петель галифе ремень и ловко связал перебежчику руки за спиной.

— Это ненадолго, всего на два часа, — успокоил он. — Для твоей же пользы. А если ты попытаешься освободиться или бежать, то мы за тобой гоняться не будем. Тебя пуля догонит.

— Хорошо, — согласился человек. — Вы только рюкзак не трогайте.

— Да на хрена он нам сдался? — удивился первый. — В твоем грязном барахле копаться? Кому надо, тот разберется. А если ты захочешь, например, до ветру, то потерпи немного. Нам недолго стоять осталось. Или валяй под себя. Все равно твое обмундирование все в глине.

Через два часа перебежчика привели на командный пункт роты.

Как и на всех участках, где фронт стабилизировался хотя бы на месяц, берлоги командиров, даже младших, были оборудованы на совесть. КП роты располагался в довольно просторном блиндаже с крышей из четырех накатов бревен, способной выдержать прямое попадание осколочной мины. Внутри блиндаж был разгорожен парой плащ-палаток на две неравные половины. На меньшей половине командир роты жил с санинструкторшей, на большей он проводил совещания с командирами взводов. Почти все пространство от входа до портьеры из плащ-палаток занимали стол, сколоченный из снарядных ящиков, и две узкие скамейки из того же строительного материала. На столе лежал планшет и был установлен полевой телефон, дающий связь с батальоном и полком. Для освещения блиндажа использовалась лампа системы — «летучая мышь», подвешенная к потолку.

— Разрешите, товарищ лейтенант? — спросил «первый номер» пулеметного расчета от входа и, не дожидаясь ответа, втолкнул перебежчика внутрь.

За плащ-палатками послышался скрип нар, капризный спросонья женский голос недовольно спросил:

— Ну и кто там еще на ночь глядя? До утра со своей войной подождать не могли?!

— Мы это… — смутился своей бестактности боец. — Мы к ротному. «Языка» взяли.

Снова раздался скрип нар. Это санинструкторша будила командира:

— Сережа, проснись. Тут тебе языка привели.

— Иди ты на хрен со своим языком! — сурово ответствовал юношеский басок. — Дай поспать…

— Да проснись, что ли!.. — не отставала санинструкторша.

Наконец из-под портьеры показались две белых ступни.

Ротный нашарил под нарами сапоги, накинул телогрейку без погон и вышел к пулеметчикам.

Командир роты лейтенант Лизин был «кадровый», то есть не из тех, кого мобилизовали во время войны, а призвали еще до ее начала. Он служил с осени тридцать девятого и справедливо считался одним из самых опытных командиров в полку. Начав службу рядовым красноармейцем, он последовательно прошел все служебные ступеньки до должности комроты, не получив никакого иного образования, кроме курса молодого бойца. И этому было свое объяснение. Командиров не хватало во всех звеньях, кроме Ставки. На Карельский фронт в массовом порядке стали отправлять уроженцев Закавказья и Средней Азии, чтоб возместить колоссальные потери, поэтому командование охотно шло на выдвижение достойных кандидатов в офицеры из солдатской среды при условии их славянского происхождения.

Лейтенанту Лизину шел двадцать четвертый год. Ротой он командовал третий месяц.

— Ну и кого вы мне тут привели?

Лейтенант при тусклом свете лампы рассмотрел залепленного грязью перебежчика, поморщился и приступил к допросу:

— Хенде хох!

Перебежчик без страха и паники смотрел в лицо советского офицера и вызывающе прятал руки за спину.

— Руки вверх, сука фашистская! — рассердился лейтенант и протянул руку к кобуре. — Застрелю!

Пулеметчики потоптались немного и пояснили командиру:

— Так он того, товарищ лейтенант, не может. У него руки связаны.

Стараясь не испачкаться, лейтенант обошел перебежчика и убедился, что руки у него действительно были связаны за спиной.

Внезапно перебежчик открыл рот и произнес на хорошем русском: