Бремя одежд. Болотный тигр - Куксон Кэтрин

Кэтрин Куксон

Бремя одежд. Болотный тигр

рис

Бремя одежд

ЧАСТЬ 1

Она не отрываясь смотрела на расписанные морозом стекла, и через некоторое время шепот, что звучал в ее мозгу, превратился в повелительный голос. «Погаси свет, – приказал он. – Ну, давай же» Ее взгляд скользнул налево, к выключателю над туалетным столиком, потом к другому, возле окна; ей почудилось, что все ее тело, ноги, голова и даже внутренности устремились к одной-единственной точке – этой маленькой латунной кнопке. На самом деле она лишь медленно дотянулась до выключателя и погасила свет. Очертания спальни растворились в темноте; она закрыла глаза, ожидая, что сейчас ее вновь охватит паника, но нет – это был лишь легкий трепет, потому что сквозь веки она чувствовала мягкое излучение четырех настенных светильников.

Ее волнение усиливалось. «Теперь погаси их,» – скомандовал голос.

Но для этого ей надо было пересечь всю комнату от окна до двери, где находились выключатели. Она не могла сделать это… подойти туда – еще куда ни шло, но вернуться… в кромешной темноте…

Однако еще прежде, чем эта мысль успела раствориться в ее мозгу, женщина уже направилась к двери. Когда ее палец коснулся одного из двух выключателей, она опустила голову и не отрывала глаз от пола. Раздался щелчок, ее взгляд торопливо обежал комнату, и она почувствовала легкое головокружение. Весь интерьер погрузился в мягкий зеленый свет; теперь она видела все как будто сквозь толщу воды. Белый спальный гарнитур отливал изящным голубым оттенком, кровать со стеганым покрывалом напоминала продолговатый ящик, плавно качающийся взад-вперед над морским дном, потому что горчичного цвета ковер приобрел вид движущегося песка; розоватые шторы высокого окна стали почти синими, даже черными там, где они касались ковра. Но те, что закрывали французское окно,[1] напротив которого она стояла, были единственной узнаваемой в этом необычном освещении деталью интерьера. Ее тело снова начало проделывать удивительные трюки. Теперь оно стало сухим, твердым, как кулак, и агрессивным. Каждая частица его стремилась к окну, настойчиво увлекая ее за собой. Легким прикосновением она погасила два оставшихся светильника, и какой-то миг, в который ее мозг, казалось, был готов взорваться от напряжения, стояла в кромешной темноте неподвижно.

Хотя каждая жилка ее рвалась на свободу, к окну, женщина заставила себя идти медленно. Она положила обе ладони на дрожащее стекло, потом, вздохнув чуть глубже, раскрыла створки и шагнула на балкон.

Она стояла в ночи, в абсолютной, без единого огонька темноте. Когда она смотрела на ночь вот так в последний раз? Она не могла вспомнить, да и не хотела. Ее дыхание стало глубже, медленнее, ровнее, как будто она впервые входила в этот мир из материнского лона, рождаясь заново, а то, что случилось с ней до этого, было лишь жизнью в предыдущем воплощении. Воздух все глубже проникал в ее легкие, и ей хотелось закричать от облегчения, но она удержала крик, прижав пальцы к губам. Хватит, решила она, больше никаких криков – настоящих или воображаемых, пронизывающих мозг – с этим покончено. Она родилась заново. Единственным различием по сравнению с младенцем было то, что ей не нужно было годами привыкать к окружающей обстановке. Она отлично сознавала, где находится – всегда, как бы плохо ей ни было. По крайней мере, днем. Но сейчас стояла ночь, и темнота была везде – вокруг, сверху нее, под ней, но, как ни странно, уже не внутри ее. Она стояла лицом к ночи, она бросала ей вызов.

Звезд не было. Черная ночь, более черную трудно было выбрать для того, чтобы испытать ее трепетную храбрость. Она летела в этой ночи и больше не боялась… ну, разве что чуть-чуть.

Сядь и посмотри вокруг, сказала она себе, потом возразила: слишком холодно. Но опять же, повинуясь собственной смелости, она уже взялась за спинку кресла, занимавшего треть балкона.

Усевшись, она сложила вместе ладони и сжала их коленями, как когда-то в детстве. Она не делала так уже много лет – с тех пор, как переступила порог этого дома невестой…

Когда она села, черное небо, казалось, чуть посветлело, и на фоне его она стала различать контуры деревьев; некоторые из них росли по обе стороны подъездной аллеи, ведущей к дороге. Аллея находилась слева, а правее в ряду деревьев имелась прогалина, появившаяся совсем недавно, когда она распорядилась срубить старый бук. Тогда вышла небольшая заминка – никто не мог понять, зачем ей это нужно. Да она и не надеялась, что они смогут понять. Только сама она знала – зачем. Да и то не наверняка. Эта мысль вновь вызвала в ней легкую волну страха.

В дневное время через эту брешь она видела холмы, возвышенности, скалы – все складки местности, такие знакомые ей, что даже в темноте она узнавала их очертания. На много миль по правую сторону не было ничего, кроме ее дома.

Но слева, за подъездной аллеей, внизу холма и в пяти минутах ходьбы от ворот лежала деревня – лежал весь мир. И вся физическая сущность его была заключена в этой деревне. В ней можно было найти любого представителя рода человеческого, какие только встречаются на земле. Там жил Джеймс Бакмастер, мясник и владелец фруктовой лавки, маленький и худой, даже слишком худой для мясника; но почему люди, занимающиеся этим ремеслом, обязательно должны быть здоровыми, мускулистыми типами? Они, как и все люди, живут двойной жизнью – реальной и воображаемой; возможно, они чувствуют себя здоровыми и мускулистыми в глубине души. Еще был мистер Брукс, занимавшийся торговлей бакалеей и тканями, а часть его магазина была отведена для хранения химических реактивов и фотографии. Мистер Брукс был способным бизнесменом: его бакалея продавалась на десять миль вокруг, к тому же он прислуживал во время церковных церемоний, а его жена демонстративно не разговаривала с женщинами, которые ездили за продуктами в город. Да и чем заниматься жене, как не поддерживать дела своего мужа? Размышляя об этом, она чуть не рассмеялась иронично, но, поспешно подавив это желание, стала вспоминать других жителей деревни.

Хотя уличное освещение там отсутствовало, темно не бывало никогда: мистер Баркер, владелец бара «Олень», всегда зажигал у входа в свое заведение два фонаря. Симпатичным, добрым человеком был этот мистер Баркер. Говорили, что он долго не протянет – утопит себя в собственном пиве. У него был необъятный живот, но и такая же необъятная улыбка, и даже если пиво грозило утопить его, возможно, эта улыбка могла бы спасти… Она опять почувствовала, как наружу просится смех, но на этот раз по-настоящему веселый.

Потом еще мисс Шокросс, Кейт Шокросс, как все звали ее, начальница почты. Почему это в деревнях начальниками почты всегда бывают женщины и очень редко – мужчины? Она не задумывалась об этом прежде, но вспоминать о Кейт Шокросс ей не хотелось, и мысли ее переключились на Пегги Матер, что жила с мисс Шокросс и являлась ее племянницей. А еще она была кухаркой и горничной в Уиллоу-ли[2] и в данный момент находилась внизу, на кухне, занимаясь приготовлением ужина – рождественского, семейного ужина.

Она заставила себя не думать больше о Пегги Матер, потому что эти мысли опять вызвали в ней легкий трепет.

Она начала успокаивать себя завтра в это же время она уже сможет думать и о Пегги Матер, и о многом другом, о чем не осмеливалась до сих пор размышлять, потому что будет знать, станет свободной или нет. Не стоит смотреть на это таким образом, упрекнула она себя. Но опять, вопреки всем ее усилиям, мысли вернулись к Кейт Шокросс, почте, освещению в деревне. Эта женщина никогда не зажигала свет на крыльце почты, чтобы помочь людям ориентироваться. Даже в самом помещении горела слабая лампа, которую она и зажигала-то перед самым закрытием. И все же, Кейт Шокросс была, наверное, хорошим человеком. Исходя из того, что она учила детей в воскресной школе, готовила к службе алтарь и в течение многих лет немало жертвовала на церковные нужды, она должна была быть хорошим человеком. Однако некоторые интерпретировали такую щедрость Кейт Шокросс по-своему. Мистер Бленкинсоп, жезлоносец,[3] выразился очень метко, заявив однажды, что ее доброта объясняется не столько любовью к Богу, сколько к Божьему слуге – священнику. Очень, очень точным было это замечание. После смерти супруги мистер Бленкинсоп хотел жениться на Кейт Шокросс; поговаривали – якобы потому, что она унаследовала кругленькую сумму от дяди, проживавшего в Канаде, которого и в глаза-то не видела. Говорили также, что Кейт была возмущена его предложением. Поэтому мистер Бленкинсоп имел основания выражаться так ядовито.