Проклятый хлеб - Ги Мопассан

Ги де Мопассан

Проклятый хлеб

Анри Бренну[1]

I

У папаши Тайля было три дочери: старшая, Анна, — о ней в семье старались не говорить; средняя, теперь уже восемнадцатилетняя Роза, и младшая, Клер, еще девчонка, для которой только что началась пятнадцатая весна.

Папаша Тайль, вдовец, работал старшим механиком на пуговичной фабрике Лебрюмана.

Человек достойный, всеми уважаемый, честный, непьющий, словом, образцовый труженик, он жил в Гавре, на Ангулемской улице.

Когда Анна упорхнула, как говорится, из дому, старик пришел в неистовство: грозился даже убить молокососа-соблазнителя, старшего приказчика в крупном магазине мод. Затем пошли слухи, что малышка остепенилась, бросила случайные связи, живет с пожилым человеком, членом коммерческого суда Дюбуа, вкладывает свои сбережения в государственные бумаги, и отец поуспокоился.

Он стал даже проявлять к ней интерес — расспрашивал прежних подруг, навещавших ее, как она живет, и когда ему рассказывали, что она обставилась, что у нее куча цветных ваз на каминах, картины на стенах, повсюду ковры и часы с позолотой, по губам его скользила довольная улыбка. Сам-то он за тридцать лет работы еле скопил жалких пять-шесть тысяч франков! В конце концов девочка не так уж глупа!

Однажды в полдень к нему явился молодой Тушар, сынок бочара, жившего в конце их улицы, и попросил руки Розы, второй дочери Тайля. У старика екнуло сердце. С дочерьми ему определенно везет: Тушары люди состоятельные, с положением.

Ударили по рукам и свадьбу решили справить как следует — в Сент-Адресе, в ресторане мамаши Жюза. Правда, это будет стоить уйму денег, ну да бог с ними — такое событие бывает раз в жизни.

Но как-то утром, когда старик пришел домой завтракать и садился с обеими дочерьми за стол, дверь распахнулась, и появилась Анна. Шикарный туалет, кольца, шляпа с пером — загляденье да и только! Отец ахнуть не успел, как она повисла у него на шее; затем со слезами бросилась в объятия сестер; затем, утирая слезы, села за стол и потребовала тарелку: ей хочется поесть в кругу семьи. Теперь прослезился и папаша Тайль, несколько раз повторив: «Очень хорошо, девочка, очень хорошо!» Тут Анна сразу перешла к делу. Она не допустит, чтобы свадьбу Розы справляли в Сент-Адресе, нет уж, извините! Свадьбу справят у нее, Анны, и отцу не придется ничего выкладывать. Она уже все обдумала, обсудила, устроила, словом, все берет на себя.

Старик опять одобрил: «Очень хорошо, девочка, очень хорошо!» Но потом засомневался. Вдруг Тушары не согласятся? Роза, невеста, удивилась:

— Не согласятся? С какой стати? Предоставь это мне: я сама поговорю с Филиппом.

Она действительно в тот же день поговорила с женихом, и тот ответил, что вполне согласен. Тушары-родители тоже пришли в восторг при мысли о хорошем обеде, на который не придется раскошеливаться. Они твердили:

— Все будет в наилучшем виде — это уж точно. У господина Дюбуа денег куры не клюют.

Они только выговорили себе право пригласить свою приятельницу Флоранс, кухарку жильцов, занимавших бельэтаж. Анна тут же согласилась.

Свадьбу назначили на последний вторник месяца.

II

После церемонии в мэрии и венчания в церкви кортеж направился к дому Анны. Со своей стороны, Тайли пригласили их старую тетку Ламондуа и пожилого родственника Совтанена, любителя порассуждать о высоких материях, человека церемонного и чопорного, — от него ожидали наследства.

Совтанен шел в паре с Анной. Так устроили намеренно: тот и другая были самыми значительными и почетными персонами во всей компании.

У подъезда Анна оставила кавалера и побежала вперед, пояснив:

— Я покажу дорогу.

Она взлетела по лестнице, и вереница гостей медленно потянулась за нею.

Девушка распахнула дверь квартиры, посторонилась и пропустила приглашенных, которые следовали мимо нее, тараща глаза, вертя головой и дивясь невиданной роскоши.

Стол был накрыт в гостиной — столовую сочли слишком тесной. В лучах солнца, врывавшихся в окно, сверкали графины, доверху налитые вином, посуду взяли напрокат в соседнем ресторане.

Дамы пошли в спальню снимать шали и шляпы, а Тушар-отец, остановившись на пороге, шутливо указывал мужчинам глазами на широкую, низкую кровать и одобрительно подмигивал. Папаша Тайль, державшийся подчеркнуто достойно, с тайной гордостью рассматривал богатую обстановку и, не выпуская из рук шляпы, расхаживал по комнатам, как пономарь по церкви, примечая и запоминая каждый предмет.

Анна носилась взад и вперед, отдавала распоряжения, поторапливала с обедом.

Наконец она встала в дверях столовой, откуда была вынесена вся мебель, и объявила:

— Попрошу на минутку сюда.

Гости всей дюжиной устремились на зов и увидели столик, на котором венчиком выстроилось двенадцать рюмок с мадерой.

Роза с мужем, держа друг друга за талию, уже целовались по углам. Совтанен не спускал с Анны глаз, явно возбужденный надеждами и пылом, которые неизменно просыпаются в мужчине, даже если он стар или уродлив, подле женщин легкого поведения, как будто те в силу своего ремесла, по профессиональному долгу обязаны хоть в какой-то степени принадлежать каждому самцу.

Затем сели за стол, и начался обед. Родители расположились на одном краю, молодежь — на другом. Справа распоряжалась г-жа Тушар-мать, слева новобрачная. Анна присматривала за всем и вся, следя, чтобы в бокалах не обнажалось дно, а тарелки не пустели. Гости, однако, чувствовали себя скованными: богатая квартира и пышная сервировка вселяли в них почтительность, смущение, даже робость. Ели много, ели вкусно, но никто не веселился, как принято на свадьбе. Обстановка была слишком изысканной, и это стесняло. Г-жа Тушар-мать, любительница посмеяться, изо всех сил старалась расшевелить собравшихся и, когда подали десерт, крикнула:

— Эй, Филипп, спой-ка нам!

Сын ее слыл у себя на улице обладателем одного из лучших голосов во всем Гавре.

Новобрачный не заставил себя просить. Он с вежливой улыбкой поднялся, галантно повернулся лицом к свояченице и на мгновение задумался, выбирая что-нибудь подобающее случаю — такое же пристойное, серьезное, торжественное, как сам обед.

Анна с довольным видом откинулась на спинку стула и приготовилась слушать. Все изобразили на лице внимание и слегка заулыбались.

Певец объявил:

— «Проклятый хлеб».

Затем, согнув кренделем правую руку, отчего сюртук вздыбился у него на шее, начал:

Благословен тот хлеб, что у земли скупойПобедно вырвали мы, не жалея пота;Тот трудовой наш хлеб, что с легкою душойПриносит человек семье после работы.Но есть проклятый хлеб, который ад растит,Чтоб нас им соблазнить и развратить глубоко. (Бис.)Не трогайте его — он яд в себе таитО дети милые, не ешьте хлеб порока! (Бис.)

Стол взорвался аплодисментами. Тушар-отец возгласил: «Эх, здорово!» Гостья-кухарка с умилением воззрилась на горбушку, которую вертела в руках. Совтанен одобрительно бросил: «Превосходно!» Тетушка Ламондуа утирала слезы салфеткой.

Новобрачный возвестил:

— Второй куплет!

И с нарастающим увлечением затянул:

Уважим бедняка, что, болен, сед, несмел,Стыдливо молит нас смягчить его страданья,Но гневно заклеймим того, кто труд презрел,Кто молод и здоров, а просит подаянья.Кто нищенством грешит из лености, тот — вор!Он грабит стариков, что труд сломил до срока. (Бис.)Ему, кто праздностью стяжает хлеб, — позор!О дети милые, не ешьте хлеб порока! (Бис.)

Все хором подхватили припев; его проревели даже оба стоявших у стены лакея. Женщины, визгливо фальшивя, сбивали с тона басивших мужчин.

Тетка и новобрачная рыдали во всю мочь. Папаша Тайль сморкался шумно, как тромбон, а Тушар-отец пришел в такой раж, что схватил целый хлеб и стал дирижировать им над серединой стола. Кухарка орошала слезами горбушку, с которой никак не могла расстаться.

В общее волнение вплел свой голос и Совтанен:

— Вот это здравые мысли, а не разные пошлые шуточки!

Анна тоже расчувствовалась и посылала сестре воздушные поцелуи, дружески кивая ей на мужа и словно поздравляя ее.

Молодой человек, опьяненный успехом, продолжал:

Красавица-швея на чердаке своемМечтает, голосу внимая искушенья.Не расставайся, нет, дитя мое, с шитьем:Отцу и матери одна ты утешенье.Найдешь ли в роскоши отраду ты, когдаРодитель твой умрет, прокляв тебя жестоко? (Бис.)Замешан на слезах бесчестный хлеб всегда.О дети милые, не ешьте хлеб порока! (Бис.)

Теперь припев подхватили лишь оба лакея да Тушар-отец. Анна, побелев, опустила глаза. Новобрачный растерянно оглядывался, силясь сообразить, чем вызвана эта внезапная холодность. Кухарка выронила горбушку из рук, словно та неожиданно налилась ядом.