Путешествие в Персию - Алексей Салтыков

Предисловие

Еще в детстве познакомился я с известным нашим художником Орловским. Он был на Кавказе, и его кисть тогда уже переносила мое воображение на Восток. В то же время я узнал о Персидском посольстве в Россию, и ждал его с нетерпением. Наконец оно прибыло, в 1816 году, в С.-Петербург; мне тогда было 12 лет. В один туманный зимний день, в три часа по полудни, нетерпеливое ожидание мое разрешилось трепетным чувством довольствия. У окна родительского дома на Дворцовой набережной, раздался торжественный звук кавалергардских труб, и вдали появились две громады, которые медленно, с странным колебанием, подвигались вперед. Это были слоны, предшествующие поезду посольства. В чудном убранстве, фантастически расписанные, и в сапогах, эти движущиеся колоннады прошли как чудные создания неведомого мира. Следом ехали два Абиссинца в бархатной шитой золотом одежде на ярых жеребцах. За ними угрюмые Персияне, в своем обычном наряде, вели под уздцы двенадцать коней. Потом следовала толпа Персидских всадников в великолепных парчовых и шалевых одеждах, и наконец придворная золотая карета цугом, с скороходами и камер-пажами. В ней сидел посол, Фет-Али-Шаха, Мирза-Абул-Гассан-Хан, в белой шалевой одежде, с алмазной звездой и зеленой лентой ордена Льва и Солнца. Его сопровождали девять Персидских всадников, с заводными странно оседланными конями. Весь поезд заключался казачьим полком и кирасирским эскадроном.

Это странное видение произвело на меня сильное впечатление и породило страстное желание видеть Восток и особенно Персию. Спустя долгое время, желание мое исполнилось, я был в Персии, прожил два года в Индии, изъездил ее во всех направлениях. Любопытство мое еще не вполне удовлетворилось ь а тоска по отчизне томила уже меня, и я возвратился в Россию, ожил чувствами. Но страсть к путешествию завлекла уже чувства мои. Европу я видел; она уже мне опостылела; в Италии и Испании мне казалось все пошло и несносно в Англии, Германии и Франции мелочно и нестерпимо: Индия восстала памяти моей столь пленительной, что желание пожить еще в этой волшебной природе, посреди первоначальных обычаев народов и нравов, неискаженных Мнимою образованностью, было во мне непреодолимо. Я поехал в Индию, пробыл там целый год в беспрестанных поездках, осмотрел много мест, которых не удалось видеть в первое свое путешествие; но второе впечатление было не на столько уже облечено очарованием, как первое. Скоро пожелал я снова родины; во любовь к Индии еще не иссякла, и, может быть, я навещу ее в третий раз и взгляну более беспристрастным взглядом, более изучу и природу и быть народа, столь строго и неуклонно живущего в исконных обычаях своих.

Путешествие в Персию

Владикавказ, 28-го августа 1838

Наконец я у подошвы Кавказских гор. В воздухе приметна уже сырость и прохлада; кончилась равнина, по которой я ехал от самого Петербурга до Владикавказа (за исключением Балдагиских возвышенностей). Здесь я оставляю конвой (пехотный и конный), который провожал меня от Екатеринодара, около ста верст, по Кабардинской плоскости, не безопасной от набегов Черкес. До Тифлиса осталось только 170 верст. Дорога по Кабардинской плоскости проходит среди полей, заросших высокой травой, и часто пересекается ручьями чистой и холодной воды. Местами в отдалении видны дубовые рощи, а далее синие горы. Изредка встречаешь стадо баранов с пастухом, в котором нельзя не узнать Азиатца (Кабардинца или Осетина).

Хотя все народы, обитающие здесь, носят одинаковую одежду, но Азиатцы имеют в физиономии и движениях что-то разительное и странное: в них нельзя ошибиться. От чего такая суровая дикость в их лицах? Наш доктор, при миссии в Персии, Капгер, может быть, справедливо заметил, что это происходит от солнца, потому что они не носят козырьков и принуждены хмурить брови.

Не знаю, как в горах, а на равнинах Кавказских нет другой пищи, кроме арбузов и яиц. Яйца в жарких климатах довольно вредны, а что касается до бураков из арбуза, в том вид как их делают здешние жители, то надо иметь слишком невинный вкус, чтобы довольствоваться столь патриархальною похлебкой. Цыплята в сахаре, как мне их подавали в Ставрополе, [1] также не по моему вкусу. Но обратим внимание на Кабардинские степи. Иногда проезжий слышит скрип колес, возвещающий цепь телег, запряженных волами и провожаемых Осетинами. Изредка попадаются близ дороги шалаши бедных жителей. Я вошел в один из них. В нем сидела белокурая женщина в белом платье, высокая ростом, еще молодая, на деревянном диване, в странных Формах и изваяниях которого виден был первобытный стиль, а не подражание Европейскому, хотя некоторое сходство с готическими Формами может быть и доказывало Европейское происхождение Осетии. Неожиданный приход мой ни сколько не потревожил Осетинку, — она даже не взглянула на меня.

Местоположение Владикавказа у подошвы ледяных гор похоже на Боценскую долину в Тироле. На базаре я видел людей разных племен, которых еще не умею различать.

Не знаю, к какому народу принадлежат женщины, которые приносят продавать на базар бедные произведения своих аулов. Покрой их простой одежды из крашеной холстины носит на себе какой-то отпечаток первых времен Азии; мне показалось, что я вижу тех же самых женщин, которые здесь жили за несколько тысяч лет. Выражение лиц их меня удивило. Я никогда еще не видывал подобной дикой простоты, какая изображалась в их чертах. Вероятно, уединенные жилищах скрыты от шумной жизни в одной из печальных долин Кавказа, и они редко приходят в город.

Но утомленное воображение не владеет уже карандашом, и я принужден обратиться к перу, сколь ни жалко то средство.

Наконец я совершенно окружен горами, в узкой долине, где стройные Черкесы скачут в разные стороны на легких лошадях, или живописно толпятся на лугах. Сцена освещена утренним солнцем; но некоторые места еще затаились в тумане; все зелено; черные буйволы резко отделяются на бирюзовой траве; высокие горы покрыты лесом; за ними другие еще выше в темно-серой тени, а далее снеговые вершины скрываются в небесах. Женщина, которую я вижу на арбе, не дурна собой, коса её завернута в грубый холст, ноги в грудь обнажены: какая странность в понятии о приличии!

Река змеится и шипит в долине, которая все более и более суживается. Казачий пикет на крутом холме доказывает, что место не совсем безопасно; но бедные жители приветствуют меня; дети просят милостыни; женщина, которая несет ношу на спине, также хотела бы дождаться, чтоб и ей что-нибудь дали, но шаровары её изорваны в самых тех местах, которые наиболее требуют покрова, и потому она проходит, краснея, и закрывая руками обнаженное тело.