Хэт - В Найпол

В. С. Найпол

Хэт

Рассказ: Перевод

© Copyright Слободкина Ольга ([email protected])

Аннотация:

Опубликовано в сборнике В. С Найпол «Повести и рассказы», «Радуга», Москва, 1984.

Хэт любил из всего делать тайну. Взять хотя бы его отношения с Бойе и Эрролом. Чужим он говорил, будто они его внебрачные дети. Иногда он говорил, что вообще не уверен, его ли они дети, и тут же сочинял невероятную историю о женщине, которая жила одновременно и с ним, и с Эдвардом. В другой раз он объявлял, что Бойе и Эррол его дети от раннего брака, и просто плакать хотелось, когда он рассказывал, как мать, умирая, поманила мальчиков и взяла с них слово хорошо себя вести.

Потом я узнал, что Бойе и Эррол на самом деле племянники Хэта. Их родители жили недалеко от Сангре — Гранде, сначала умер отец, потом мать, и тогда мальчики переехали к Хэту.

Они не очень‑то уважительно к нему относились. Никогда не называли его «дядя», только «Хэт»; зато не возражали, когда Хэт говорил, будто они внебрачные. И чтобы Хэт ни выдумывал насчет их рождения, они всегда охотно его поддерживали.

Я познакомился с Хэтом в тот день, когда он пригласил меня в «Овал»[1] на крикет. Вскоре выяснилось, что он прихватил с собой еще одиннадцать мальчишек с соседних улиц.

Мы встали в очередь за билетами, Хэт пересчитал нас вслух и сказал:

— Один взрослый и двенадцать детских.

Очередь уставилась на Хэта.

— Двенадцать детских? — переспросил кассир.

— Двенадцать, — ответил Хэт и потупился.

Болельшики заметно оживились, увидев дюжину мальчишек во главе с Хэтом. Мы шли гуськом вдоль поля и выглядывали свободные места.

— И это все ваши? — кричали они.

Хэт слегка улыбался, давая понять, что его. Когда мы расселись, он не забыл снова громко пересчитать нас.

— А то вдруг одного не хватит, вот уж тогда ваша мать устроит мне… — сказал он.

Это был последний день последней игры между Тринидадом и Ямайкой. Как играли наши — Джерри Гомес и Лен Харбин! Когда Гомес набрал 150 очков, Хэт просто обезумел, стал пританцовывать на месте и кричать:

— Белые люди — Боги, понятно!

К нам подошла женщина с прохладительными напитками.

— Сколько стоит эта штука в ваших стаканах? — спросил Хэт.

— Шесть центов, — ответила женщина.

— А за все сколько возьмете? Мне тринадцать нужно, — сказал Хэт.

— Это все ваши дети? — спросила женщина.

— А что тут такого? — ответил Хэт.

Женщина взяла с нас по пять центов за стакан.

Когда Лен Харбин набрал 89 очков, ему засчитали блокировку ногой, и капитан Тринидада объявил окончание подач.

Хэт разозлился:

— Блокировка, блокировка! Какая еще блокировка! Вот черти, судят, как хотят. И судья‑то главное тринидатский. Господи, даже судьи теперь продаются!

Хэт многое открыл для меня в тот день. Он так произносил имена игроков, что они начали казаться необычными, и так страстно болел за своих, что его волнение передалось и мне.

Я попросил его объяснить мне табло.

Он сказал:

— Слева — бэтсмены, которые свое отыграли.

Я запомнил, потому что он так здорово сказал о выбитых бэтсменах: которые свое отыграли.

Даже в перерыве Хэт не мог успокоиться. Предлагал разным людям самые идиотские пари. Носился повсюду, размахивая долларовой бумажкой, и кричал:

— Доллар против шиллинга, Хедли не выйдет из десятки.

Или:

— Ставлю доллар, Столмейер поймает первый же мяч.

Перерыв заканчивался, на поле уже выходили судьи, как вдруг один из мальчишек разревелся.

— Чего ревешь? — cпросил Хэт.

Мальчишка что‑то промямлил сквозь слезы.

— Чего — чего? — переспросил Хэт.

— Соску он хочет, — крикнул какой‑то дядька.

— Ставлю два доллара, Ямайка потеряет сегодня пять калиток! — выпалил Хэт, повернувшись к нему.

— Идет! У тебя, видать, лишние деньги.

Кто‑то третий вызвался держать ставки.

Мальчишка продолжал реветь.

— Ты же позоришь меня перед людьми. Быстро говори, чего тебе надо! — потребовал Хэт.

В ответ раздалось только всхлипывание. Другой мальчишка подошел к Хэту и что‑то шепнул ему на ухо.

— О, господи! Как же так! Уже игра начинается! — воскликнул Хэт.

Он поднял нас, вывел за трибуны и выстроил вдоль железной ограды стадиона.

— Ну, вот, а теперь расстегивайте штаны и вперед, — сказал он. — Давайте — давайте! Все как один, да побыстрее.

Игра в тот день была просто невероятная. Ямайка, за которую выступал великий Хэдли, при потере шести калиток набрала 31 очко. Вечерело… Броски тринидадского боулера Тирелла Джонсона были неотразимы, и удача придавала ему ловкости.

Толстая старуха, сидевшая слева от нас, принялась вопить, подбадривая Тирелла Джонсона, и всякий раз, когда замолкала, поворачивалась к нам и говорила очень спокойно:

— Я Тирелла еще мальчишкой знала. Все мы с ним, бывало, в шарики играли.

А потом снова начинала кричать.

Хэт получил свой выигрыш.

Страсть к рискованным пари, как я вскоре обнаружил, была слабостью Хэта. Особенно много он просаживал на бегах, но иногда выигрывал, да столько, что угощал всех ребят с Мигель — Стрит.

Хэт, как никто, умел наслаждаться жизнью. Ничего особенного, ничего показного он не делал; напротив, изо дня в день он занимался одним и тем же, но всегда с удовольствием. И порой самые обыденные занятия наполнялись у него загадочным смыслом.

В чем‑то он походил на своего пса. Более смирной овчарки я в жизни не встречал. Вообще‑то все собаки на Мигель — Стрит — это была одна из ее особенностей — походили на своих хозяев. У Джоржа была угрюмая подлая дворняга. У Тони был свирепейший пес. А пес Хэта имел чувство юмора, других таких овчарок я не знаю.

Во — первых, он вел себя несколько странно для овчарки. Бывало, бросишь ему палку, и он становится счастливейшим псом в мире. Однажды в парке «Саванна» я бросил в непролазные кусты гуаву. Он не мог добраться до нее, скулил и жаловался. Потом вдруг отскочил от кустов и с громким лаем промчался мимо меня. Не успел я и глазом моргнуть, как он уже несся обратно с другой гуавой в зубах, и я увидел, как он спрятал ее за кустами.

Я свистнул, и он бросился ко мне, скуля от радости.

— Ну‑ка, малыш, принеси мне гуаву, — сказал я.

Он отбежал к кустам, стал принюхиваться, порыл немного землю, а потом ринулся туда, где только что спрятал свою гуаву.

А вот разноцветные макао и попугаи, которых держал Хэт, не были такими смирными, как его пес. Они не упускали случая наброситься на человека и вообще вели себя, как злые и сварливые старухи. Иногда даже страшно было ходить к Хэту в гости из‑за этих птиц. Стоишь, бывало, разговариваешь спокойно, и вдруг в ногу тебе вонзается коготь или клюв. Хэт уверял нас, будто его они не трогают, но я‑то знал: ему тоже достается.

Хэт и Эдвард — оба стремились к красоте, но странное дело: их увлечения были просто опасны для окружающих. Я имею в виду живопись Эдварда и остроклювых попугаев Хэта.

У Хэта всегда были нелады с полицией. Правда, пустячные. То устроит петушиный бой, то проиграется, а то хватит лишку спиртного.

Однако на блюстителей закона он зла не держал. И всякий раз под Рождество сержант Чарльз, почтмейстер и санитарный инспектор заходили к нему пропустить по стаканчику.

— Понимаешь, Хэт, надо как‑то на жизнь зарабатывать, — говорил сержант Чарльз. — Сам знаешь, я не выслуживаюсь. Повышение мне не светит, и все же…

— Да будет тебе, сержант. Мы ведь не в обиде. А как твои детишки? Как Элия?

Элия был способным мальчиком.

— Элия? Да вот, хочет отдать свои работы на выставку. Вдруг купят! Всегда ведь есть надежда, правда, Хэт? Только надежда у нас и есть. А больше ничего.

И они расставались добрыми друзьями.

Но однажды Хэта поймали на серьезном деле: он разбавлял молоко водой.

— Пришли ко мне полицейские и спрашивают, как вода попала в молоко, — рассказывал потом Хэт. — А я почем знаю, откуда там вода? Я, понимаете, ставлю кастрюлю с молоком в воду. Это чтоб молоко было холодное и не скисало. Наверное, в кастрюле была дырка, вот и все. Маленькая такая дырочка.

— Вот и объясни судье, как всё было, — предложил Эдвард.

А Хэт сказал:

— Тринидад, Эдвард, это тебе не Англия. Разве у нас кого отпустят, если тот правду скажет. У нас так: невиновен — ступай в тюрьму. И вот ты начинаешь взятки давать. Судьям, инспекторам всяким… Тащишь им птицу, леггорнов и деньги тоже суешь. Не успел всех подкупить, глядь, и ты уже в тюрьме.

— Это точно, — сказал Эдвард. — Но не сознаваться же теперь. Надо тебе придумать другую историю.

Хэта оштрафовали на двести долларов, и судья прочел ему длиннющую проповедь.

Домой Хэт вернулся в ярости. Он сорвал с себя галстук, пиджак…