Лицо и Гений. Зарубежная Россия и Грибоедов - Петр Мосеевич Пильский

Лицо и Гений. Зарубежная Россия и Грибоедов.

Из наследия русской эмиграции 

© Составление, вступительная статья.

М. Д. Филин. 2001

© Комментарии, указатели.

В. А. Кожевников. 2001

© Художественное оформление.

В. М. Мельников. 2001

© «Русскiй мiръ», 2001

От составителя 

Прежде всего, поясним: данный сборник продолжает серию книг, призванных познакомить российского читателя с коллективным взглядом первой русской эмиграции на то или иное «историческое лицо». Задача серии — дать просвещенной отечественной публике более или менее «репрезентативную» подборку трудов о выдающихся россиянах (или — о выдающихся фактах русской истории), которые были созданы пореволюционными изгнанниками, гражданами Зарубежной России. Уже вышли в свет первые книги этой серии — о Владимире Святом, Пушкине, Лермонтове, «Слове о полку Игореве»; теперь пришел черед и томику, герой которого — Александр Сергеевич Грибоедов.

Вошедшие в сборник сочинения были написаны людьми различных политических и эстетических воззрений; разнятся и жанры их опытов: здесь представлены историко-литературные и биографические очерки, научные филологические штудии, философская публицистика, рецензии... Эти работы публиковались в 1920—1980 гг. в Праге, Берлине, Париже, Белграде, Риге, Нью-Йорке и прочих центрах русского рассеяния. Почти все труды до сих пор неизвестны в России.

Александр Сергеевич Грибоедов... Вышло так — и, видимо, не случайно — что для нас он, в первую очередь, — автор одной-единственной бессмертной комедии; во вторую (коли доходит разговор до второй) — «декабрист без декабря», чуть ли не член тайного общества, чудом избежавший расправы; далее же начинается скороговорка, петит: дипломат, музыкант, сложный характер, большой ум и прочее.

Так повелось в нашей стране давно, еще с прошлого века — и столь же давно стало почти не нарушаемой традицией.

Но первая русская эмиграция — или, по крайней мере, отдельные влиятельные ее представители — сумели наметить иные подходы к изучению феномена Грибоедова, смогли предложить отличную от принятой иерархию «добродетелей» этого удивительного, недооцененного соотечественниками человека. 

* * *

Иные подходы возникли в контексте эпохи, стали следствием умонастроений эмиграции, но все же должно отметить особую роль П. Б. Струве, который создал одну из наиболее глубоких эмигрантских работ о Грибоедове, где как бы уловил витающие в беженском воздухе идеи и переосмыслил их в стройную концепцию «Лица и Гения». Он, в частности, утверждал:

«Лицо — это человек как человек, как личность, совершенно независимо от того, что и как эта личность творила и творит.

Гений — это творящий и творческий «демон» человека, то, что он воплощает, в чем он вовне воплощается.

Можно быть лицом, и очень крупным, и никогда ничего не сотворить, ни во что не воплотиться.

И, с другой стороны, гений человека может быть единственно ярким, единственно интересным и прочным во всей его личности, в его лице, и вне своего творчества человек может быть скуден и скучен, убог и бледен.

Великие творцы всегда ясно ощущали, что лицо и гений как-то в них различествуют, хотя как-то друг на друга и опираются, и указуют» («Россия и Славянство», Париж, 1929, № 21, 13 апреля).

П. Б. Струве как политический деятель и мыслитель не раз оказывал эмиграции неоценимые теоретические услуги, жестко и точно формулируя суть какой-либо проблемы. Так произошло и в случае с Грибоедовым. Его рассуждения о «лице» и «гении» не были абсолютно оригинальными: данную тему, порою в тех же терминологических параметрах, художники и философы осваивали и раньше. Но приложение схемы именно к Грибоедову следует, видимо, считать интеллектуальной новинкой, причем довольно удачной. Забегая вперед, скажем, что в рамках концепции «лица и гения» П. Б. Струве сделал еще одно, важнейшее для науки о Грибоедове, заявление. Его значение, как будет показано ниже, трудно переоценить.

Анализируя корпус выявленных эмигрантских работ о Грибоедове, можно убедиться, что практически все сочинения удобно укладываются в двухчастную схему П. Б. Струве: изгнанники или вглядывались в «лицо» автора «Горя от ума», или пытались проникнуть в тайну его «гения»; иногда писавшие ставили перед собой «сверхзадачу» и действовали на обоих направлениях.

Пик интереса Зарубежной России к Грибоедову пришелся на 1929 год, когда эмигранты отметили столетие со дня трагической и геройской кончины писателя. Во многих уголках русской ойкумены прошли собрания и вечера, были напечатаны статьи: и бесхитростно-юбилейные, и вполне серьезные, аналитические. И до, и после памятной даты работы о Грибоедове мелькали в прессе Зарубежья лишь эпизодически; да и с учетом юбилейных поминок общее количество таких трудов невелико. Исходя из этого можно предположить, что в эмигрантском пантеоне «культурных ценностей» Грибоедов занимал примерно то же место, что и в России, дореволюционной и советской, — был заметно позади корифеев, чьи имена у всех на слуху.

Итак, представители первой эмиграции изучали «лицо» Грибоедова — и, пожалуй, в этих писаниях не слишком преуспели. «Грибоедов ускользает от нас, и такой ускользающей, почти загадочной тенью он в нашей литературе остался», — сокрушался Г. Адамович («Последние Новости», Париж, 1929, № 2878, 7 февраля). Чаще всего они повторяли общеизвестное: про его ум («самая важная и определяющая черта», П. М. Пильский), про высокомерие и «душевную броню» (А. А. Кизеветтер), про несмышленую и несчастную Нину Чавчавадзе... Приводили одни и те же цитаты из «Горя от ума», ссылались на «канонические» слова Пушкина (кажется, не очень вдумываясь в них), на столь же обязательную статью И. А. Гончарова (почему-то упорно называя ее «Миллион терзаний» (В данном сборнике этот распространенный казус исправлен)), на трактаты Н. К. Пиксанова, «лучшего биографа Грибоедова». Те, кто сконцентрировался на «лице» персонажа и избитых истинах, нередко — и по-своему логично — выказывали довольно сдержанное отношение к Грибоедову. «В сущности, и мы, ценя и высоко ставя Грибоедова, восхищаясь им, — его едва ли любим», — признавался тот же Г. Адамович. А М. Цетлин выразился определеннее: «Сама личность Грибоедова не вызывает очень большого сочувствия» («Современные Записки», Париж, 1929, № 38. С. 529.). Последняя цитата весьма показательна: публицист, ведя речь о «лице» писателя, отождествил оное с «личностью», то есть с «гением» — и тем самым не только заузил масштабы грибоедовской личности, но и фактически выхолостил содержание присущего Грибоедову «гения».

Надо, однако, упомянуть и о заслуге изгнанников, тяготевших к «лицевой» области. Изучавшие преимущественно Грибоедова-человека имели серьезного союзника в СССР — Ю. Н. Тынянова. Роман модного формалиста «Смерть Вазир-Мухтара» — это художественное исследование как раз «лица» Грибоедова, очень субъективное и манерное, вдобавок