Лихорадка в крови - Маргит Сандему

Маргит Сандему

Лихорадка в крови

1

Лишь когда начали выжигать лес под пашню, Виллему наконец встала с постели.

Она очнулась от оцепенения, в которое погрузилась после возвращения домой из плена. Ее заставили отказаться от Доминика, и это окончательно подорвало ее силы: организм потерял способность сопротивляться, казалось, она уже никогда не оправится от удара. Ее трепали нескончаемые хвори: простуда следовала за простудой, болели уши, ныли суставы, ее бросало то в жар, то в холод. Габриэлла и Калеб не знали ни минуты покоя. Их веселая, своевольная дочь лежала бледная, безжизненная, и взгляд ее блуждал неведомо где. Она слабо улыбалась родителям, благодарила за заботу, сокрушалась, что доставляет им столько хлопот. Но она была так слаба, что стоило ей сесть, как она тут же теряла сознание. Однажды на небе вспыхнуло желто-красное зарево и над селением поднялись синие тяжелые облака дыма. Это привлекло внимание Виллему. Неожиданно для самой себя она встала и подошла к окну. Руки ее судорожно вцепились в подоконник, ее шатало, но зато оказалось, что она может стоять!

Ей открылось величественное зрелище. Огонь охватил будущие пашни — повсюду горели костры, тянулись узкие полосы огня.

Густой, едкий, но приятный запах весны плыл над приходом Гростенсхольм. Виллему задумалась.

«Открытый огонь, — мечтательно думала она. — Но мы видим лишь малую его часть. Самый сильный огонь бушует в недрах земли. Он невидимый, как моя любовь. Ее нельзя погасить, она медленно сжигает меня, она горяча и неистребима. Она причиняет одновременно и боль, и блаженство, и мне никуда от нее не деться».

Освещенная пламенем, держась исхудалыми руками за подоконник, Виллему наконец вернулась к жизни.

— Я люблю тебя, Доминик, — громко произнесла она, ее глаза, в которых отражались языки пламени, сверкали, как у дикого зверя. — Я люблю тебя, ты будешь моим! Никто и ничто не разлучит нас! Ради этого я буду жить.

От усталости у Виллему разжались руки, и она медленно опустилась на пол. Но воля к жизни была в ней так сильна, что заставила ее доползти до кровати и лечь. Обессиленная, но счастливая, она упала на подушки. Теперь у нее была цель. С этого дня желание вернуть себе Доминика горело в ней, как огонь.

Весна и лето 1675 года прошли в Гростенсхольме спокойно. Виллему, доставившая своим близким в последние годы столько тревог, горько раскаивалась в этом и прилежно занималась хозяйством, чего прежде никогда не случалось. Она работала, не жалея себя, выбивалась из сил, лишь бы утешить и порадовать родителей. В свободное время она читала и набиралась знаний. Виллему всегда была способной к наукам, хотя для женщины это необязательно. Калеб и Габриэлла не могли на нее нарадоваться, они были счастливы. Виллему тоже выглядела веселой, беспечной и счастливой.

Лишь стены ее горницы знали, что творилось у нее в душе. Только они видели ее горе и тоску, когда она металась по жаркой постели. Видели по вечерам ее широко открытые, задумчивые глаза, видели слезы, падавшие на письма, которые она писала и украдкой отправляла с каждой почтой, уходившей в Швецию.

И получала ответные письма. Она договорилась со служанкой, и та следила, чтобы родители ничего не знали об этом. Письма Доминика были полны любви, страстной тоски, горячих признаний. В то же время он рассказывал забавные истории из жизни двора.

Ничто не могло укрыться от его насмешливых глаз: с добродушной иронией он описывал смешных щеголей и пустоголовых вельмож, окружавших короля. Виллему тоже пыталась писать веселые письма, но это не всегда ей удавалось, ей трудно было скрывать свою боль и отчаяние.

Но теперь все изменилось.

Она жила во власти одной идеи. Это было словно исступление. Она чувствовала необъяснимую решительность и готова была дать отпор любому, кто мог помешать осуществлению ее мечты. Доминик должен принадлежать ей!

Разумеется, он об этом не знал, писать о таком было немыслимо. Но он радовался, что Виллему преодолела печаль и уныние и что жизнь для нее вновь обрела цель и смысл.

Да, цель и смысл…

Швеция и Дания не смогли долго жить в мире. Дания не желала примириться с потерей Сконе и Блекинге. А Швеция с трудом удерживала свои завоевания по другую сторону Балтийского моря.

В июне войска Швеции были разбиты курфюрстом Бранденбургским, и это стало боевым сигналом для многих недругов Швеции. Дания отправила войска на помощь своим союзникам — Бранденбургу, Голландии и германскому кайзеру. Самим датчанам удалось вернуть себе Готтор. В октябре шведам пришлось отказаться сначала от Западной Померании, а потом и от Висмара.

Король Карл XI был еще подростком. Когда он обнаружил, в каком жалком состоянии находится шведская армия, ему стало жутко.

Он попросил денег, но казна оказалась пуста. Никому ни до чего не было дела, король мог полагаться только на себя да на горстку людей, которым доверял. Он знал, что враги Швеции не преминут воспользоваться ее слабостью и нанесут ей удар, — противостоять им он не мог.

Маленькую передышку Карл все-таки получил. Зиму он использовал на то, чтобы вооружиться. Всеми правдами и неправдами ему удалось собрать армию, которую он направил в Сконе. Он готовил наступление и хотел захватить Зеландию.

Датчане, со своей стороны, собрали армию под Копенгагеном и намеревались вернуть себе Сконе. Под ружьем у датчан было четырнадцать тысяч человек.

Шведские войска и Сконе ждали свой флот, который должен был переправить их в Данию. Но хотя шведский флот насчитывал много кораблей, все они были в плачевном состоянии, и королю Карлу понадобилось много времени, чтобы вернуть им боеспособность.

Снасти на кораблях сгнили, опытных моряков почти не осталось. В первый же раз, когда флот торжественно покинул гавань, ему пришлось тут же вернуться обратно. Сто девяносто из двухсот человек команды на флагманском корабле страдали морской болезнью.

Не лучше обстояло дело и на других кораблях. Датчане звали шведских моряков «сухопутными деревенскими крысами».

Все пришлось начинать сначала. Но теперь шведы считали, что им повезет больше: флот, покинув Стокгольм, присоединится к шведской армии в Сконе, и «от этих проклятых датчан останется мокрое место».

Свадьба Лене Паладин и Эрьяна Стеге, которая так долго откладывалась, была наконец назначена на 30 мая 1676 года. Бабушка Сесилия поправилась, чума отступила и все было бы прекрасно, если бы не угроза войны.

К тому времени, Линды, шведская ветвь рода Людей Льда — Микаел, Анетта и Доминик — уже прибыли из Стокгольма в Данию в поместье Габриэльсхюс. Норвежские представители этого рода находились на пути в Данию. Людей Льда не слишком тревожила угроза войны — Лене наконец-то должна была соединиться со своим любимым Эрьяном, которого она так долго ждала.