Банка без крышки - Андрей Буторин

Андрей Буторин

БАНКА БЕЗ КРЫШКИ

(Фантастическая повесть)

Я поля влюбленным постелю —Пусть поют во сне и наяву!..Я дышу, и значит – я люблю!Я люблю, и значит – я живу!

Пролог. Александр Беляев. Детские сны

Александру опять стали сниться детские сны. Не в том смысле, что они имели какие-нибудь примитивные, детские сюжеты – просто это были те самые сны, что он видел еще будучи ребенком. Никогда целиком, но даже по небольшим, очень ярким и удивительно реальным фрагментам он узнавал те странные, фантастические миры, что приходили к нему, спящему, в детстве.

Особенно часто снился «желтый поселок», как назвал его для себя Александр. Прямая, широкая улица с одинаковыми невысокими домами по обеим ее сторонам. Все здания – солнечно-желтые, равно как и пустая – ни машин, ни пешеходов – грунтовая дорога меж ними. Она то ли была посыпана песком, то ли такой цвет имела сама почва той местности. У зданий имелась еще две особенности. Во-первых, у них отсутствовали двери и окна, во всяком случае в стенах, обращенных к дороге. А во-вторых, крыши каждого из них имели форму огромных тарелок, повернутых краями к небу.

За последними домами поселка дорога уходила в лес. С того места, где стоял Александр, до него было далеко и рассмотреть, что за деревья его составляли, не получалось. Но ему все равно почему-то казалось, что с этими деревьями что-то не так, отчего смотреть на тот лес не хотелось. Поднимать глаза вверх у Александра также не было желания – глянув единожды, он заметил, что здешнее небо было не чисто голубым, а имело непонятный, трудноуловимый глазом, но все же вполне очевидный зеленоватый оттенок. Но самое страшное – в этом небе висело два солнца: одно вполне нормальное, а второе во много раз большее и, к тому же, тусклое и багровое, как налитый кровью злобный глаз.

Почти такими же были наполненные злобой глаза пьяного отца, который являясь откуда-то посреди ночи, рыча и оглушая маленького Сашу мерзкой бранью, набрасывался с кулаками на маму. От воплей отца, криков мамы, жутких звуков ударов, звона бьющейся посуды Александру становилось до того плохо, что хотелось не просто уйти, убежать, а вовсе исчезнуть из этого мира… Но все, что он мог – это закрыться в тесной кладовке и, зажав уши ладонями, вжаться в угол. Однако ненавистные звуки, хоть и приглушенные, все равно были слышны. И тогда Саша, прижимая к нёбу язык, принимался им изо всех сил щелкать: «Чок-чок-чок-чок-чок!» При этом в его мыслях было только одно: «Не хочу, не хочу, не хочу тут быть! Я хочу уйти-и-иии!!!»

И однажды он действительно ушел, очутился в том самом «желтом поселке». Но в тот, первый раз улица не была совершенно пустой – по ней шли двое мужчин. Оба, несмотря на определенно летнюю погоду, были в длинных пальто – во всяком случае, именно так воспринял их одеяние маленький Саша. На головах у мужчин красовались шляпы, которые они, подойдя к мальчику, приподняли, блеснув одинаковыми лысинами, и тут же снова надели. Сами мужчины тоже оказались совершенно одинаковыми, да и голоса, когда они представлялись, звучали как один:

– Меткеу.

– Теткеу.

Впрочем, Саша тут же понял, что никакие голоса не «звучали», ведь рты у его новых знакомых оставались закрытыми. Хотя это его удивило не больше, чем само свое появление в столь странном месте, и он, как воспитанный мальчик, поздоровался и представился в ответ.

Он плохо помнил теперь, о чем с ним говорили близнецы (а кто бы еще мог быть столь похож друг на друга?), но в его памяти осталось ощущение страха, когда Меткеу и Теткеу предложили ему пойти в их замок, который располагался в том самом лесу, на который ему не хотелось смотреть. И тогда Саша, помотав головой, зажмурился, зажал уши (что было, в общем-то, бессмысленно, ведь близнецы общались с ним без помощи звуков) и снова «зачокал» языком. Открыв глаза, он увидел лишь беспросветную темень кладовки.

В следующие разы он тоже попадал в «желтый поселок», и даже встречал там раз или два Меткеу с Теткеу. Те спрашивали его о чем-то, но с собой больше не звали. Однако долго оставаться под зеленоватым небом с двумя солнцами Саше все равно не хотелось, и он почти сразу возвращался домой.

Другое дело, когда он попадал в «мир пузырей». Это был совершенно сказочный мир! В нем не было земли – одно только небо! Причем вовсе не зеленое, а самое что ни на есть голубое, родное и знакомое. И в этом бескрайнем голубом небе маленький Саша мог летать, как легкая, хоть и бескрылая, птица. В нем не было при этом ни чуточки страха – один лишь переполняющий душу восторг, от которого хотелось кричать, смеяться во весь голос и петь. Но в этом мире пели и без него. Это делали радужные пузыри – как совсем маленькие, может лишь чуть больше самого Саши, так и огромные, величиной с настоящие воздушные шары. Они водили в бесконечной небесной голубизне замысловатые хороводы, составляя постоянно меняющиеся сказочные узоры, и кружились вокруг Саши, словно призывая мальчика присоединиться к их волшебному танцу.

Но к сожалению, в этом дивном мире не удавалось пробыть долго. В конце своего «выступления» пузыри непременно выстраивались в идеально ровную, уходящую, казалось в самую бесконечность линию и маленького Сашу выкидывало оттуда домой безо всякого «чоканья» языком.

А вот третий мир, куда порой попадал Саша, был непередаваемо жутким. Потому что этим миром было Ничто. Именно так, с прописной буквы. Потому что там не было не только земли и неба, не только верха и низа – там не было ничего. И там даже не было темно, потому что в этом мире не имелось такого понятия как свет, а значит не могло иметь место и его отсутствие. Но самое жуткое – там переставал существовать и сам Саша. У него больше не было тела. Он словно сам становился частицей этого страшного Ничто. Чем и как он все это осознавал было совершенно непонятно, но маленький Саша и не собирался это понимать. К счастью, ему удавалось быстро покинуть этот мир – столь силен был, наверное, охватывающий его ужас.

По разу или двум он перемещался и в другие миры, которые Александру запомнились меньше. Смутно всплывали в памяти отдельные картинки: совершенно ровная, как стол, каменная пустыня; что-то похожее на бесконечные соты из блестящего металла; океан, поверхность которого, выгибаясь, вздыбливалась кверху, образуя собой также и небо – там он, кстати, едва не утонул, точнее, как раз утонул, но при этом и оказался дома… А еще об одном мире, он, как ни силился, вообще ничего не смог вспомнить. Кроме того, что там с ним должно было случиться нечто очень ужасное, но появившиеся неизвестно откуда Меткеу с Теткеу в последнее мгновение выдернули его в «желтый поселок».

Конечно, теперь Александр понимал, что никуда он тогда не попадал, не перемещался ни в какие миры – ему все это попросту снилось. Помнилось, правда, как пару раз мама удивлялась, откуда на полу в кладовке столько песка, да еще какого-то странного, очень уж желтого… Но песок на полу уж никак нельзя было считать неоспоримым доказательством чуда.

Став взрослым, Александр смог объяснить свои детские «путешествия» очень легко: напуганный мерзкими выходками отца-алкоголика, мозг ребенка просто отключался, спасая неокрепшую детскую психику. А точнее, переключался, переходя в «режим сна» и показывая мальчику яркие картинки сказочных сновидений. Тем более, когда через пару лет погиб под колесами автомобиля пьяный отец, прекратились и волшебные сны.

И вот теперь он стал видеть их снова…

Глава 1. Александр. Подсадка раз

Зябкую, хмурую морось и дождем-то назвать было трудно – казалось, этой суспензией пропитан сам воздух. Прятаться от нее под зонт даже и недостойно, да, наверное, и бессмысленно – одежда все равно пропитается влагой, хотя окончательно вымокнуть и не получится.

Поеживаясь, Александр топтался на остановке и злился на носителя за то, что тот засел в этой холодной северной дыре, вместо того чтобы переехать в Ростов-на-Дону, где его давно дожидалась оставшаяся в наследство от тетки квартира. Мало того, этот олух даже не удосужился обзавестись машиной! Тридцать семь лет мужику, думал он, зарабатывает прилично, жены-детей нет, куда ему с деньгами-то? Ладно хоть по миру во время отпуска ездит, но если бы своя машина имелась, то и эти поездки можно было сделать куда более удобными и интересными.

«Жена была», – невпопад подсказала вдруг память носителя.

«Была, была, – мысленно отмахнулся от ненужных воспоминаний Александр. – Да сплыла».

Собственно, Александром звали как раз носителя, но одним из главным правил у подсадок было максимальное отождествление себя с исходной личностью, включая, разумеется, его имя, которое на сутки становилось общим. Почти на сутки; если говорить точно – с момента пробуждения носителя утром до его погружения в сон ночью. Но не более двадцати часов – иначе рассогласование с Линией будет критическим – поэтому, если вдруг в это время носитель будет продолжать бодрствовать, заснуть ему придется помочь. Потому что именно в процессе сна в подсознании носителя включится специально внедренная «подпрограмма», которая согласует действия, произведенные подсадкой за день, с собственными воспоминаниями. И носитель будет помнить, словно он, а никто другой, вел себя в течение прошедшего дня именно так. Иначе выход из его сознания подсадки может оказаться весьма неприятным процессом. Для носителя, разумеется. Да и для следующей, завтрашней, подсадки тоже – взбаламученный рассудок может ее попросту отторгнуть. А вот тогда уже начнутся проблемы у обоих.