Падение лесного короля - Борис Можаев

Можаев Борис

Падение лесного короля

Борис Можаев

Падение лесного короля

1

Следователь районной милиции капитан Коньков вызван был ни свет ни заря в прокуратуру. Звонил сам начальник: седлай, говорит, Мальчика и поезжай к прокурору. Он тебя ждет.

Утро было дождливым и по-осеннему зябким. Пока Коньков сходил на колхозную конюшню, где стоял его Мальчик, пока ехал по глинистой скользкой дороге в дальний конец районного городка Уйгуна в прокуратуру, успел промочить макушку - фуражку пробило; и брюки промокли, снизу, на самом сиденье, вода подтекала с плаща на седло. Вода была холодной, это почуял Коньков ляжками. И от шеи лошади начал куриться парок.

Коньков привязал гнедого, потемневшего от дождя мерина под самым навесом крыльца и говорил ему виновато, будто оправдываясь:

- Ты, Мальчик, не сердись на меня. Такая у нас с тобой работа - машины не ходят, а мы - топай. Ни дворов для тебя, ни коновязей. Анахронизм, говорят, пережиток прошлого. А вот приспичит - давай, мол, седлай этого чудо-богатыря.

Лошадь, словно понимая сетования хозяина, согласно мотнула головой. Капитан очистил от глинистых ковлаг сапоги об железную скобу и вошел в прокуратуру.

Районный прокурор Савельев, крупный носатый мужчина лет за тридцать, из молодых, как говорится, но решительных, встретил Конькова по-братски, вышел из-за стола, тискал его за плечи, басил:

- Да ты вымок до самых порток! Снимай плащ, погрейся вон у печки. Ну и льет! Каналья, а не погода.

- Что у тебя приспичило? Тормошишь ни свет ни заря! - Коньков снял плащ, кинул его на широкий клеенчатый диван, а сам подошел и прислонился руками к обитой жестью печке. Он был в форменной одежде и в яловых сапогах; высокий и поджарый, в просторно свисающем сзади кителе, он выглядел юношей перед массивным Савельевым, хотя и был старше его лет на десять.

- Звонил твоему начальству. Говорю, Коньков нужен, срочно! А он мне - у тебя что, своего следователя нет? Мне, говорю, спец нужен по лесным делам. Коньков у нас один таежник.

- А чего в такую рань?

- Глиссер ждет у переправы. Почту везет к геологам и тебя подбросит.

- Что за пожар? Куда ехать?

- На Красный перекат.

- Эге! За двести верст киселя хлебать. Да еще в такую непогодь.

- Глиссер крытый. Не течет, не дует.

- Так до глиссера, до той самой переправы, ни один "газик" сейчас не доплывет. Дороги - сплошная глина да болота. Вон что творится! - кивнул на окно.

- Поэтому и вызвали тебя на лошади.

Коньков поглядел на свои мокрые брюки, вздохнул.

- Спасибо за доверие, - и криво усмехнулся. - Что там стряслось? Тайга, чай, на месте, не провалилась?

- Чубатова избили. Говорят, не встает.

- Какого Чубатова?

- Того самого... Нашего лесного короля.

- Ну и... бог с ним. Отлежится. Сам хорош.

- Я слыхал, ты его недолюбливаешь?

- А мне что с ним, детей крестить?

- Вроде бы на подозрении он у тебя, - не то спрашивал, не то утверждал Савельев.

- Слухи об этом несколько преувеличены, как говаривал один мой знакомый журналист. Просто знаю, что он сам не одну потасовку учинял. Девок с ума сводит. Все с гитарой... Менестрель! Ни кола ни двора. По-вашему, романтик, а по-моему, бродяга.

- Ты ему вроде бы завидуешь. Сам ходил в писателях, - хохотнул Савельев.

- Да пошел ты со своими шутками!

Коньков и в самом деле работал когда-то в Приморском отделении Союза писателей шофером и в газетах печатался. Даже песню сочинили на его стихи: "Горят костры над черною водой".

В то далекое время он поступил на юридический факультет и уволился из милиции. Кем он только не работал за эти долгие годы! И газетным репортером, и рабочим в геологических партиях, и даже городским мусорщиком - шофером на ассенизаторской машине. Повеселился, помыкался и вернулся-таки на круги своя, в милицию. Во искупление первородного греха непослушания, был отправлен в глухой таежный угол участковым уполномоченным, в самый захолустный район. Отстал от своих сверстников по училищу и в должности, и в звании, к сорока годам все еще ходил в капитанах. Наконец-то перебросили его в большой районный центр следователем. К репутации въедливого милиционера прилепилось еще прозвище "чудик". На это, собственно, и намекнул Савельев этим насмешливым выражением - "ходил в писателях".

- А что? У Чубатова есть песенки - будь здоров! Сами на язык просятся, - продолжал подзадоривать его Савельев.

- Паруса да шхуны, духи да боги... Новая мода на старый манер, покривился Коньков. - Дело не в песнях. Гастролер он - прописан в Приморске, живет здесь. Не живет, гуляет.

- Это ты брось! Он еще молодой - пусть погуляет. А парень деловой, авторитетный.

Коньков хмыкнул.

- Артист-гитарист... Поди, из-за бабы подрались-то?

- Не думаю. По-видимому, коллективка. Избиение мастера.

- Мастера-ломастера, - опять усмехнулся Коньков.

- Это ты напрасно, Леонид Семеныч. Что бы там ни было, а для нас он золотой человек.

- Что, дорого обходится?

- Ты привык в тайгах-то жить и лес вроде не ценишь. А мы - степняки, каждому бревнышку рады. Старожилы говорят, что у нас до Чубатова в райцентре щепки свежей, бывало, не увидишь. Не только что киоск дощатый сбить - кадки не найдешь. Бабы огурцы в кастрюлях солили. Вроде бы и тайга недалеко - полторы сотни километров, а поди выкуси. Сплав только до железной дороги, а тому, кто живет ниже, вроде нас, грешных, ни чурки, ни кола. Добывайте сами как знаете. И Чубатов наладил эту добычу. По тысяче, а то и по две тысячи кубиков леса пригонял ежегодно. Да вот хоть наша контора, - вся отделка: полы, потолки, обшивка стен - все из того леса. Дом культуры какой отгрохали. А сколько дворов для колхозов и совхозов построено из его леса? А ты говоришь - артист.

- Ну, ладно, золотой он и серебряный. Но зачем туда следователя гнать? Что я ему, примочки ставить буду? Я ж не доктор и не сестра милосердия. А допросить и его, и виновников я и здесь могу.

- Так беда не только в этом. Лес пропал - вот беда.

- Как пропал?

- Так... Недели три ждем этот лес. И вот известие - лес пропал, лесорубы разбежались, бригадир избит. Что там? Хищение, спекуляция? Расследуй! Сумма потрачена порядочная, больше десяти тысяч рублей. И постарайся, чтобы лес доставили в район. Любым способом!

- Это другой коленкор, - сказал Коньков. - А как же с лошадью? Не бросать же ее на переправе!

- Лошадь твою паромщик пригонит. Давай, Леонид Семеныч, двигайся!

- Эх-хе-хе! - Коньков взял с дивана мокрый плащ и, морщась, стал натягивать его.

2

Зимовье на берегу реки Шуги состояло из длинной и приземистой, на два сруба избы да широкого, обнесенного бревенчатым заплотом подворья, сплошь заваленного штабелями гнутых дубовых полозьев да пиленым брусом для наклесток саней. Лесник Фома Голованов, строгий и сухой, как апостол, старик, но еще по-молодому хваткий, тесал на бревенчатом лежаке полозья под сани. Поначалу шкурье снимал настругом, потом пускал в ход рубанок и, наконец, долото - выдалбливал узкие и глубокие гнезда под копылы.

Погода стояла солнечная и тихая, - прохладный ветерок, прилетавший с рыжих сопок, трепал на нем бесцветные, как свалявшаяся кудель, волосы, сдувал с лежака стружки и гонял их по двору на потеху серому котенку да черному с белой грудкой медвежонку.

Первым за летящей стружкой бросался котенок; поймав ее и прижав лапкой к земле, он торопился разглядеть - что это за летучее чудо; но сзади на него тотчас наваливался медвежонок, хватал за холку и сердито урчал. Котенок вырывался и, фыркая, отбегал, распушив и подняв кверху хвост. Медвежонок обнюхивал сдавленную стружку и, не находя в ней ничего интересного, снова бросался за котенком. Так они и метались по двору, забавляя работавшего лесника.

"Да, сказано: глупость, она с детства проявляется, - думал старик. Вот тебе кошка, а вот тебе медведь. Та с понятием живет, к человеку ластится, услужает. И не даром - глядь, и перепадает ей со стола хозяйского. А этот дуром по тайге пехтярит. Что ни попадет ему, все переломает да перекорежит. Медведь, он и есть медведь".

И, не выдерживая напора мыслей, начинал вслух распекать медвежонка:

- Ну, что ты за котенком носишься, дурачок? Ты сам попробуй поймать стружку-то. Ведь на этом баловстве и ловкость развивается: ноне стружку поймал, а завтра, глядишь, и мышку сцапал. Не то еще какую живность добудешь. А ты только и знаешь, как другим мешать. Вот уж воистину медведь.

Из дома вышла приглядно одетая женщина лет тридцати, в хромовых сапожках, в коричневой кожаной курточке, в цветастом с черными кистями платке. Старик немедленно перекинулся на нее:

- Что, Дарьюшка, томится душа-то?

Она поглядела на широкий, пропадающий в синем предгорье речной плес и сказала:

- Нет, не видать оказии.

- У нас оказия как безобразия... От нашего хотения не зависит. На все воля божья, - ответил старик.

- Ты отдал мою записку геологам?