Весточка из аула - Расул Гамзатов

Расул Гамзатов

Весточка из аула

1

Немало в жизни писем разныхМне почтой было вручено —И деловых, и в меру праздных,Порой написанных умно.

В тех — похвалы, в других — упреки,А в третьих — боль и горечь слез.В четвертых — строки как уроки,А в пятых — перечень угроз.

Я не чурался писем злобныхИ с гордостью, не раз на дню,Их изучал, предать способныхМеня опале, как огню.

Но сколь таких ни прибывало,Я больше получал других,Дышалось мне легко, бывало,От писем, сердцу дорогих.

Печать столичная ль на маркеИли аульская печать,Прощал я почерк, слог, помарки,Коль было что в письме читать.

Порой на марке — то не странно —В орла, в слона иль в короляВпечатывались иностранныхПочтовых ведомств штемпеля.

От писем всяк из нас зависим,Читают их в один присест.В стихах и в прозе стаи писемЯ получал из разных мест.

От пылких мальчиков счастливых,Лишь оперившихся едва,От стариков неторопливых,Чья поседела голова.

От тех, кто хлебу знает цену,Кому весна твердит: паши!И от людей, избравших сценуВо имя хлеба для души.

Я стихотворцев, в меру вещих,За письма их благодарил.Хранил подолгу письма женщин,Которых я боготворил.

Шли письма разные, как годы,И каждое с собой неслоТо холод ранней непогоды,То весен раннее тепло.

Собрать бы вместе их,                                 а после,В свою же собственную честь,С улыбкой поздней, с грустью поздней,Открыть, как повесть, и прочесть.

Прошли б событий вереницы,Людские лица, имена,Но гибли повести страницы,И в том была моя вина.

В камин бросал иные письма,Раскрыв над пламенем ладонь,Так уходящий август листьяШвыряет в осень, как в огонь.

Другие рвал, как и теперь, яБез ощущения греха.Белели клочья их, как перьяОщипанного петуха.

Не слабости душевной признак,Когда случалось, что в тоскеЖалел я о погибших письмах,Как степь о высохшей реке.

Ах, письма, письма!                              Среди прочихЕсть и такие, видит бог,Что не порвешь, — причем тут почерк? —Что не сожжешь — при чем туг слог?

По всем неписаным уставам,Они при мне до одного,Как будто при солдате старомНаграды и рубцы его.

Но среди писем, мной хранимых,Есть сокровенное одно,И я богаче всех халифов,Дороже золота оно.

В нем буковки подобье горлиц,Хоть в силу времени самоУж на изгибах чуть потерлосьНеоценимое письмо.

Когда б прочли письмо вы это,Не поразило б вас оно,Оставленное без ответаНесправедливо и давно.

В родных горах души не чаюИ, глянув времени в лицо,Я с запозданьем отвечаюПоэмою на письмецо.

2

Студентом был я, горский парень,Вдали от гор — земли родной,И осень на Тверском бульвареЛиству кружила надо мной.

Хоть слушал лекций я немало —Учителям не всем внимал.Жил в общежитии сначала,А после комнату снимал.

Носил в то время пестрый галстук,Папаху кепкой заменил.Ложился поздно: звезды гаснут,А я еще не приходил.

Любил и мыслил не тщедушно,Достойный юности вполне.И до сих пор еще не чуждоВсе человеческое мне.

К стихам друг друга мы бывалиВсегда ревнивы и строги.Рождались на Тверском бульвареИ настоящие стихи.

Теряться не в моей природе,Я тонких судей почитал,И сам в подстрочном переводеСтихи товарищам читал.

А над Москвою ветры дулиИ гнали облака не разОттуда, где жила в аулеХодившая в девятый класс.

Мне помнится, что давним летомМальчишки, как их ни моли,Ее дразнили и при этомВ невесты прочили мои.

3

С прилетом ласточек в апреле,Когда письмо я получил,То все недавние метелиОт сердца словно отлучил.

Гляжу — конверт заклеен мылом,И от письма в преддверье дняЗаветным — чем-то сердцу милым —Повеяло вдруг на меня.

И вспомнил,                 лишь взглянул на почерк,Я девочку в краю вершин,Ей в женихи когда-то прочилМеня мальчишка не один.

На марке штамп цадинской почты.Открыл конверт —                             и головаВдруг закружилась оттого, чтоВдохнул аварские слова.

Хоть девочка обыкновенноМеня приветствовала в них,Они звучали сокровенно —Слова простые из простых.

Она писала мне о школеИ сообщала заодно,Что был сосед всю зиму болен,Но что поправился давно.

Слова письма как птичья стая.И я, взволнованный, прочелО том, что снег в горах растаялИ первый дождь в горах прошел.

Потом перо ее, как ястреб,Над стаей строчек сделав круг,Из них — невычурных и ясных —Словечко вычеркнуло вдруг.

Лугов заоблачных кровинка —На радость сердцу моему, —С тремя листочками травинкаБыла приложена к письму.

Когда-то в поле у лесочка,Таков обычай наших мест,Я сердцевидных три листочкаСрывал при «выборе невест».

Забава давняя.                      И вновь яЧитал письмо, в котором мнеЖелала девочка здоровья,Хоть был здоровым я вполне.

Когда ж подписываться стала,Сорвалась капелька чернилИ на две буковки упала, —Их словно камень придавил.

И кажется, я в том повиненИ перед девочкой в долгу,Что, как ни силюсь, я понынеПоднять тот камень не могу.

Письму из горского аулаНе много ль чести воздаю?О нет, оно перевернулоВсю душу грешную мою.

Под стук колесной перебранкиКак будто ехал день и дваИ на каком-то полустанкеВдруг слез, шальная голова.

И мне в ту самую минутуОтрадную вручили весть.И я, чуть грустный, почему-тоРешил в обратный поезд сесть.

И предо мной мелькали весны,Как будто сосны за окном.Себя и мальчиком и взрослымЯ ощущал в лице одном.

4

Я, чувств не обижая прочих,Вернувшись к старому письму,Хочу воздать земную почестьСвятому чувству одному.

Перо сжимая, отличусь ли,Душ человеческих связной?Я, помнится, об этом чувствеС полночной говорил звездой.

С крутого каменного склонаСмотрел я молча в небеса,Пока две капельки соленыхНе набежали на глаза.

И подмосковные березы,Как над Гунибом в вышине,Зеленокудры и белесы,О нем нашептывали мне.

Щемило душу чувство это,Но грусть светла моя была:А годы шли: то снова лето,То вновь зима белым-бела.

Не пленником досужей страстиИ я по свету колесил,Но каждый раз из дальних странствийОдни раздумья привозил.

Смотрел с вершины ФудзиямаНа журавлей летящих я,Входил над Гангом в двери храма,Который стерегла змея.

Кормил я чаек в море Красном,По римским улицам ходил.И в Лувре я перед прекраснымВздыхал и слов не находил.

Но весь я был во власти зоваРодной отеческой земли.И откликался чувством снова,Что обостряется вдали.

То чувство жаркое от векаЗначенье крови обрелоИ гордо сердце человекаПревыше славы вознесло.

Достойней нет авторитета,Оно всегда как высший суд,И пресвятое чувство этоЛюбовью к родине зовут.

Как перед вечным и прекраснымСловами в воздух не стрелял,Так никогда беседам празднымО чувстве том не поверял.

И снилось мне, что ночь минула,Что первый луч сверкнул в ручье.Мне снилась девушка аулаС кувшином полным на плече.

И словно оживали строкиНепозабытого письма:Кипели горных рек истокиИ зрела медленно хурма.

И вот уж строчка обернуласьДымком, что вьется из трубы,И узкой улочкой аулаС колесным следом от арбы.

И поднимаюсь я на кручиИ дую в тонкую свирель.И облака, сбиваясь в кучи,Клубятся рядом, как метель.

И вечер красною полоскойЛожится на плечи высот.И снова мама с крыши плоскойЗовет меня,                 зовет,                          зовет.

С тех пор годов прошло немало,Как утекло немало вод,Но все мне кажется, что мамаЗовет меня,                 зовет,                          зовет.

В ненастный день и в день погожий,В какой бы ни был я дали,На материнский так похожий,Я слышу зов родной земли.

Ни от чего не отрекаюсь,Готовый все начать с азов,Из дальней дали откликаюсьЯ вновь и вновь на этот зов.

О девочка, не потому лиЯ сердцем льну к родным местам?А долго ль побывать в ауле?Прочел письмо — и словно там.

5