Овца - Джойс Кэри

Кэри Джойс

Овца

Джойс Кэри

Овца

Пер. - Е.Суриц.

Томлин, придя из сада, устраивается возле камина с трубкой и газетой. Вокруг - милые мелочи, доступные старому холостяку, который живет на трудовые сбережения и умеет радоваться жизни, главным образом ограничивая свои потребности. Он заботится о своем здоровье и на пищеваренье не жалуется, в шестьдесят пять лет может есть что угодно. Правда, он не балуется такими штуками, как крабы, грибы и хитрые соленья, потому что он их хоть и любит, но зачем рисковать. Ему пока еще не надоел его приятный досуг.

Он раскрывает "Таймс" и готовится к главному ежедневному удовольствию. Он никогда не читает "Таймс" до вечера, чтобы весь день смаковать эту прекрасную минуту.

Но вот звонит телефон. Как у всех старых холостяков, аппарат у него под рукой. Он снимает трубку и слышит хриплый голос:

- Уилли, это Питер.

- Кто?

- Питер. Ну, Питер. Питера, что ли, забыл!

- Питер?

- Ну да, Питер, Питер! Пирог, инжир, телефон, еда, ремонт. Пи-итер. Ладно, старик, слушай, ты можешь меня выручить. И кроме тебя, больше некому.

- Простите... Но вы уверены, что не ошиблись номером?

- Я? Ошибся? Ты-то - Уилли или кто? Уилли Томлин. Да ну тебя, старик. Питер говорит, Питер Блю, Сомму помнишь? Нас еще с тобой в один день ранило. Я небось твой самый старый друг.

Томлин вспоминает события сорокалетней давности, шестнадцатый год, фронт, вспоминает наконец и Питера Блю, правда без особого восторга. Из глубин памяти встает образ младшего лейтенанта с пышной шевелюрой, дикого хвастуна, трепача и враля. Его послушать, так он переплюнет в науке любого очкарика, сходу возьмет любую бабу. Братья же офицеры его недолюбливают за вымогательство, бахвальство, вранье, надувательство и уменье ускользнуть от всякой работы.

Ранило их в один день, что верно, то верно. Он прекрасно помнит фронтовой госпиталь, где они лежали в одной палате. Блю красуется живописной повязкой на едва поцарапанной руке, Томлин адски страдает от двух пробоин в желудке. Блю мигом пленяет сестер и нянечек, те надрывают животы от его рассказов. Особенно про крошку Уилли на войне. Крошка Уилли - это в данном случае Томлин. Томлин из самолюбия тоже смеется над побасенками Блю. Смеяться для него мука. И когда он смеется, Питер Блю блеет и говорит: "Послушайте-ка нашу старую овцу".

Блю прекрасно знает, что Томлин не выносит слова "овца". Оно преследует его еще с детства, когда им помыкали братья и сестры, в военной игре вечно уделяли ему роль бура и роль лошади в бое быков. Вечно он ходил с подбитым глазом, и синяки его дома сделались притчей во языцех.

Мама говорила: "Бедненький Уилли, он такой добрый". Сам Уилли совершенно не согласен с ее мнением. Он просто удручен своей участью. Он бы с удовольствием стал беспощадным гусаром, разящим врага саблей направо и налево, жестоким, холодным матадором, свирепым быком. Просто не судьба.

Но чтобы этот нецензурный тип Блю, проходимец, каких мало, навешивал на него тот же ярлык!

Это обидно и несправедливо. И почему Блю это сходит с рук, все ему сходит с рук?.. Может, довольно?

Но когда оба выходят из госпиталя, Блю отсылают в тыл. Полковник, ограниченный старый служака, решает, что ему лучше быть подальше от линии фронта, что, несмотря на браваду и нож для рукопашной, ему чужд наступательный дух и как-то ему не идет водить людей в атаку. Действительно, многие замечали, что перед пулями Блю почему-то тушуется.

Томлин, с другой стороны, возвращается в окопы, как только может стоять на ногах. Он не такой уж сорвиголова, но солдаты за ним готовы в огонь и в воду. Потом до конца войны его еще два раза ранило.

Еще отчетливей он вспоминает встречу намного позже, с красномордым малым лет тридцати, который навещает его в Хаммерсмите. Томлин живет с овдовевшей матерью в родительском доме - довольно жалкой стандартной постройке в захудалом квартале. Но и то с каким трудом он его отстоял. У матери он единственная опора. Отец, священник в том же приходе, умер рано, пятидесяти двух лет, от туберкулеза и переутомления, и оставил одни долги, да и те мелкие до слез.

Старшие братья и сестры, все люди семейные, процветают и ужасно огорчаются, что из-за собственных расходов не в состоянии помогать матери. Хорошо ему, говорят они, он холостой и не знает, каково это - сочетать службу с современными домашними запросами.

Томлину жаль, что они такие скупые - жениться ему, конечно, не обязательно, просто обидно, когда даже возможности нет. Но в этой обиде его зато тем больше утешает, что у него милый домик и содержится в такой чистоте.

Правда, ему скучно, и он рад, когда к нему заявляется Блю. Противный осадок военного времени давно исчез, и вообще приятно повидать старинного товарища, да еще в изумительной форме. Блю правит роскошным сверкающим лимузином, с ним три хорошенькие девушки в летних платьицах по последней моде. Блю в белых брюках и соломенной шляпе с красной ленточкой знаменитого гребного клуба. Субботний вечер, вся компания направляется в Хенли, на состязания. Правда, сам Блю вряд ли сможет грести. В зубах у него сигара, и от него сильно веет спиртным.

Миссис Томлин, маленькая, застенчивая пожилая дама, тоже вышла к дверям, она хочет поглядеть на дорогого гостя, друга своего мальчика. Она подозревает, что у сына несладкая жизнь, что он жертвует собой, даже слишком.

Блю знакомится:

- Майор Блю. Привет, миссис Томлин. - Но тут же отворачивается и трясет Томлину руку. - Ух ты! - кричит он. - Уилли, друг, ну ни черта не изменился! Вот здорово, что я тебя отыскал! Помню, ты где-то тут, а уж дальше молочник подсказал. Знаю, кого спрашивать! Ты ведь всегда на молоко налегал. Как? - Он гогочет и стукает Томлина по плечу.

Томлин конфузится. При чем тут молоко? Потом вспоминает свою диету в госпитале, и ему неудобно из-за собственного конфуза. Он ужасно краснеет.

Три леди с восторгом выглядывают из машины, прыскают и визжат:

- Ой, Пит, ну ты даешь!

Томлин замечает, что леди эти сильно размалеваны и, кажется, вообще никакие они не леди, а Блю, кажется, распускает перед ними хвост за его счет. Но тут же он думает: "Неудобно, все-таки фронтовой товарищ" - и говорит:

- Заходите, пожалуйста, все заходите, может, чем-нибудь угоститесь...

- Молочком, - воркует одна девица, и все три изнемогают от смеха.

- Спасибо, старик, - говорит Блю. - Я б с удовольствием. Но мы и так, понимаешь, опаздываем. С самого начала, понимаешь, не везет, то с фараоном на перекрестке полаялись, а теперь вдруг спохватился - на пианино бумажник забыл. Может, подбросил бы деньжат под чек...

Девицы затихают и как зачарованные ждут, что же дальше; так зрители следят за фокусником, который сейчас извлечет золотые часы из уха сельского лоботряса. Томлина тяготит уже не только хамство Блю, но само его присутствие. Ему не только противно, но и неловко. Так читает человек о подброшенной бомбе и вдруг сообразит, до чего же много на свете низкой подлости и до чего легко ей все сходит с рук, и становится человеку неловко. Он видит, что Блю решительно наплевать и на него, и на его мать, а ей тоже неловко, что она мнется в дверях и не знает, уходить или оставаться. Кстати, ему странно, когда это Блю успел заделаться майором, демобилизовался он лейтенантом. И еще странно Томлину, как это Блю попал в "Леандр" - он, между прочим, кажется, и весло-то держать не умел.

И Томлин рад отдать пять фунтов под чек, только бы поскорей отделаться от майора Блю. Он почтя не удивляется, когда получает этот чек обратно из своего банка с отметкой "не опл.".

Но теперь, после стольких лет, узнав старинного друга, он совершенно не намерен ему потакать. Весьма холодно он отвечает:

- Да, припоминаю - и тебя и твой чек на пять фунтов.

- А как же, старик. Чека не помню, но мне для друга вообще никогда ничего не жалко - для настоящего друга. Значит, слушай, старик. Я к тебе насчет Флори - я дико за нее беспокоюсь.

- Флори?

- Ну, дочка моя, Флори, моя единственная дочь. Единственный ребенок. Да ты что? Ты ж в ней души не чаял. Не помнишь, что ли, как она у тебя на коленях сидела, когда молитвы читала?

- Нет, увы, запамятовал. Я даже не знал, что ты женат.

- Женат? Кто сказал женат? Все намеки какие-то. Чек еще какой-то. Причем тут этот чек? - Блю вдруг лезет в бутылку. Да, Томлин вспоминает: когда его уличали во лжи, припирали к стенке, он всегда ужасно негодовал.

Томлин говорит:

- Никаких намеков. Просто раз ты говоришь - дочь, то, естественно...

- То-то и оно, старик. - Блю решил простить ему обиду. - У бедной девочки, кроме меня, никого, так что, сам понимаешь, тут у отца двойная ответственность. И ей-богу, я для нее ничего не жалел. Но у человека ведь и работа, я не могу только при ней состоять, ну и - в общем, Уилли, удрала она. Прямо сегодня. С одним малым, тут по соседству. Жулик и ничтожество. Но я выведал, куда они едут. В Лондон. Будут на Пэддингтонском вокзале в девять тридцать. Если ты выезжаешь сразу, ты успеваешь их перехватить. У тебя еще сорок минут.