Охота за тенями - Вэл Макдермид

Вэл Макдермид

Охота за тенями

Посвящается ББ. Потому что только

вдвоем можно одолеть преграды в пути

I

От стальных вод узкого залива туман поднимается гигантской стеной цвета кучевых облаков, поглощая яркие огни новой спортивной площадки и похожих как две капли воды отелей и забегаловок. Он вбирает в себя призрачных моряков из доков, которые привыкли выбрасывать свой заработок на эль за восемьдесят шиллингов и на проституток с лицами такими же задубелыми, как ладони их клиентов. Он вползает на гору к Новому городу, где геометрически правильные решетки с георгианской элегантностью режут его на куски, прежде чем он соскальзывает в пропасть, именуемую Садами Принсиз-стрит. Несколько припозднившихся гуляк ускоряют шаги, чтобы спастись от холодной хватки тумана.

Тем временем, завладев узкими петляющими улицами и переулками Старого города, морской туман немного рассеивается и теперь похож на смертоносное бледное марево, из-за которого туристские ловушки становятся грозной реальностью. Отклеивающиеся афиши грядущего в скором времени Фринджского фестиваля то появляются в поле зрения, то исчезают, подобно настырным призракам. В такую ночь легко понять, что вдохновило Роберта Луиса Стивенсона на создание «Странной истории доктора Джекиля и мистера Хайда». Пусть он поместил своих персонажей в Лондон, однако со страниц книги, несомненно, веет мрачной атмосферой Эдинбурга.

За закопченными фасадами Королевской Мили – старые многоквартирные дома с пустыми дворами. Когда-то, в восемнадцатом веке они были тем же самым, что сегодняшние муниципальные жилища, которые кишат выкинутыми из города людьми и представляют собой настоящие вертепы с пьяницами и наркоманами, шлюхами самого низкого пошиба и бездомными мальчишками. Вот и сегодня вечером, словно отвратительное повторение самого худшего кошмара из прошлых времен, наверху крутой каменной лестницы, которая ведет с Хай-стрит вниз, лежит женщина. Короткое платьице высоко задрано, дешевенькая материя разорвана.

Если бы женщина даже успела закричать, когда на нее напали, перина из тумана заглушила бы ее голос. Одно ясно – больше ей не кричать из-за кровавой клоунской дыры на шее. И ее же кишки у нее на левом плече – как последнее надругательство.

Печатник, наткнувшийся на труп по дороге домой с вечерней смены, скорчился у входа во двор на том самом месте, где его вырвало, и дышит прибиваемой к нему туманом вонью. Это он вызвал полицейских, позвонив по мобильнику, и несколько минут, которые им потребовались, чтобы приехать, показались ему вечностью; отныне видение ада навсегда отпечаталось в его мысленном взоре.

Сначала появились голубые огни, потом у обочины затормозили две полицейские машины. И вот он уже не один. Два офицера в форме участливо поддерживают его под руки. Они ведут его к своим машинам и помогают усесться поудобнее. Еще два полицейских исчезли во дворе, и неясные звуки их шагов почти тотчас стихают в густом тумане. Теперь слышны только треск полицейской рации и стук зубов печатника.

Доктор Гарри Геммелл опускается на корточки и руками в перчатках касается трупа, а инспектор Кэмпбелл Грант, вместо того чтобы наблюдать за действиями врача, глядит на полицейских в белом, осматривающих место преступления.

Ручными фонариками они освещают пространство вокруг трупа. Туман вгрызается в кости Гранта, и он чувствует себя древним стариком.

Тем временем Геммелл, кряхтя, поднимается на ноги и снимает запачканные кровью перчатки. Он смотрит на свои большие спортивные часы и удовлетворенно кивает головой.

– Ну вот, – говорит он. – Правильно, восьмое сентября.

– Что это значит, Гарри? – устало спрашивает Грант.

Ему до чертиков надоело то, что Геммелл вечно заставляет детективов по крохам вытаскивать из него информацию.

– Твой приятель любит поиграть в догонялки. Смотри сам, Кэм. У нее на шее следы рук, значит, ее душили, хотя умерла она не от этого. Но есть еще кое-что интересное.

– Это имеет для меня значение? Если не считать того, что я теряю последнюю надежду на ужин? – с досадой воскликнул Грант.

– Тысяча восемьсот восемьдесят восьмой – в Уайтчепеле, тысяча девятьсот девяносто девятый – в Эдинбурге. – Геммелл смотрит на Гранта, подняв одну бровь. – Это, Кэм, дело для специалиста по серийным убийствам.

– Какого черта, Гарри? – не понял Грант, решивший, что Геммелл пьян.

– Я думаю, Кэм, у тебя убийца-подражатель. Ищи Джека Потрошителя.

Глава 1

Подавшись вперед, навстречу ветру, доктор Фиона Кэмерон стояла на самом краю Стэнедж-Эдж. Если она и может оплакать тут чью-то безвременную кончину, то лишь свою собственную, если не поостережется испытывать судьбу. Нетрудно вообразить, как она пошатнется на мокром камне и будет лететь вниз тридцать-сорок футов, словно кукла, стукаясь о выступающие камни, ломая себе кости, ставя синяки и крича от боли.

Хватит представлять себя жертвой.

Глупо, подумала Фиона, позволяя ветру оттолкнуть себя от края на безопасное расстояние. По крайней мере, здесь. Ведь сюда она совершает паломничества, чтобы напомнить себе, почему она стала такой, какой стала. Три-четыре раза в год Фиона приходит сюда, всегда одна, когда желание прикоснуться к воспоминаниям становится неодолимым. Здесь, на унылой, не защищенной от ветра пустоши, нет места для еще одного живого человека. Здесь могут быть только двое: Фиона и ее призрак, ее второе «я», которое всегда рядом.

Странно, подумала она. Есть ведь множество других мест, где мы с Лесли проводили вместе гораздо больше времени. Однако в тех местах ее воспоминаниям помешали бы другие голоса, другие люди. Только здесь она могла побыть наедине с Лесли. Могла увидеть ее лицо, ее открытое смеющееся лицо или озабоченное, когда она одолевала сложный подъем. Могла услышать ее голос: тихий, внушительный и громкий, победный. Фиона почти убедила себя, что чувствует запах ее тела, как тогда, когда они устраивали тут пикник.

Именно здесь, как ни в каком другом месте, Фиона до конца понимала, что из ее жизни ушел свет. Она закрывала глаза и позволяла себе фантазировать, представляя свое зеркальное отображение, такие же каштановые волосы и карие глаза, такие же изогнутые брови, такой же нос. Их сходство у всех вызывало удивление. Лишь рты у них были разные; у Фионы большой и пухлый, нижняя губа полнее верхней, а у Лесли как маленькое сердечко.

Здесь они спорили. Здесь приняли решение, и Лесли ушла из ее жизни. Здесь Фиона ругала себя и здесь напоминала себе, что потеряла.

Глаза Фионы наполнились слезами, и она широко открыла их, убеждая себя, что виноват ветер. Хватит терзаться. Она побывала тут, она освежила свою память, и пора кончать с самобичеванием. Фиона поглядела на заросшую коричневым папоротником Хатерсейдж-Мур, на нелепо торчащий Хиггер-Тор, потом повернулась к поливаемой дождем Бамфорд-Мур. При таком ветре меньше чем за двадцать минут не выбраться, подумала Фиона и передернула плечами, поудобнее устраивая на спине рюкзак. Пора в путь.

Ранний поезд, отошедший с вокзала Кингс-Кросс, потом местный поезд привезли ее в Хатер-сейдж чуть позже десяти. Что ж, она неплохо провела время, взбираясь по крутому склону на Хай-Неб, радуясь безотказной работе мышц, особенно мышц на икрах. Последний рывок привел ее на северный рубеж Стэнедж, но сбил дыхание, так что пришлось прислониться к скале и напиться воды, прежде чем продолжить путь по длинным плитам песчаника. Незабытое прошлое угнетало ее, как ничто другое. Однако дувший ей в спину ветер подгонял ее, веселил душу и избавлял от раздражения, которое никак не желало оставить ее в покое. Поэтому-то ей и пришло в голову уехать на денек из Лондона и примириться с тем, что к вечеру ее плечи потеряют подвижность и будут посылать болезненные импульсы в шею и голову.

В ее рабочем календаре была записана единственная встреча с аспирантом-филологом, но с ним она легко передоговорилась, позвонив из поезда. Здесь же, на пустоши, ни один газетный поденщик не мог ее настичь, ни один фотограф не мог ткнуть ей фотоаппаратом в лицо и потребовать, чтобы аналитик Кэмерон прокомментировала рассматриваемое в суде дело.

Естественно, нельзя было ждать, будто все будет, как ей хочется. Но когда она услыхала в вечерних новостях, что сенсационный процесс убийцы из Хэмпстед-Хит будет продолжен после двухдневных слушаний, инстинкт подсказал ей бежать, так как в ближайшие сутки пресса возжаждет крови, а она более всех подходит в качестве оружия против полиции. Так что лучше было отправиться подальше.

Фиона никогда не искала расположения прессы, что бы она ни делала для полиции, но все равно ее постоянно преследовали репортеры. Фионе не нравилось видеть свое лицо на газетных страницах, тем более что ее коллеги не упускали случая выразить ей свое возмущение. Однако, потеряв право на уединение, Фиона сильнее страдала оттого, что из-за свалившейся на нее славы сильно поблекла ее академическая репутация. Теперь, когда ее статьи печатались в журналах или научных сборниках, она знала, что их читают с куда большим скептицизмом, чем прежде. Пуристы кривят губы в неодобрительной усмешке из-за того только, что она приложила свои знания к практическому делу.