Одиночный выстрел - Алекс Орлов

Алекс Орлов

Одиночный выстрел

1

По старой дороге на Денкер брели беженцы, уходившие когда-то от войны прелатов Гудрофа и Илкнера. Теперь война закончилась, и крестьяне возвращались со своим нехитрым скарбом, кто пешком, катя тележку, а кто верхом на тихоходных дромах, увешанных узлами с пожитками.

Рулоф стоял, облокотившись на каменный забор, и смотрел на возвращавшихся крепостных прелата Гудрофа. Что забыли они в этом краю? Неволю и клочок заболоченной земли, с которой господин взимал половину урожая? Почему не остались в диких землях среди прибрежных кочевников и как поступил бы на их месте он сам?

Так получилось, что отец Рулофа со своим братом построили на земле прелата водочерпалку, поскольку серная вода была нужна в его большом хозяйстве. После смерти отца смотрителем водочерпалки прелат назначил Рулофа, и вот уже тридцать лет он исправно поставлял серную воду в замок Гудроф, латая ковши, чиня зубчатые колеса и раз в неделю смазывая их жиром.

А еще нужно было следить за невольниками. До появления Молчуна они сменялись примерно раз в полгода, на большее никого не хватало. От едких испарений серной воды люди начинали харкать кровью и умирали, но ослы держались еще меньше, а дромы для работы на водочерпалке были слишком медлительны.

Так бы и маялся Рулоф и каждые полгода выпрашивал у прелата нового раба, но тут появился невесть откуда взявшийся новый невольник прелата, прозванный Молчуном. Рослый, светловолосый и сероглазый, среди здешних людей он заметно выделялся, однако увидеть его посторонним было непросто. Молчун работал за высоким забором, не говорил ни слова и питался тем, что давал ему Рулоф, а если тот забывал дать еды, невольник об этом даже не напоминал.

Ходил он в юбке, скроенной Рулофом из мешка, чтобы раб своим непотребным видом не смущал посещавшую водочерпалку дочь прелата Гудрофа – интрессу Амалию. Она часто приезжала на своей подрессоренной карете в сопровождении дюжины телохранителей и рисовала у водопада по белому шелку. Об этом таланте интрессы в округе знали все – и крепостные, и благородные господа.

Дождавшись, когда мимо проедет последняя повозка, Рулоф сладко почесался и вернулся на ярус, возвышавшийся над двориком футов на десять. Именно эта высота и постоянный ветерок со стороны водопада спасали надсмотрщика от ядовитых испарений сернистой воды, гулявших по круглому, вымощенному камнем дворику.

В том месте, где рабы упирались голыми пятками в мостовую двора, круг за кругом сокращая свою невольничью жизнь, камень потемнел и сделался блестящим, в других же местах он все еще был как новый, сохранив следы каменотесных инструментов.

В углу дворика находился сколоченный из досок большой ящик, служивший Молчуну жилищем. Этот несчастный ходил под себя, не понимая, что делать такое негоже, и помимо едкого запаха серной воды из дворика разило так, что проходившие к водопаду путники старались обойти водочерпалку по дальней тропинке.

Рулофу самому приходилось вычищать ящик косматого Молчуна и посыпать полынью от блох, а еще окатывать работника водой из кадки, когда вонь становилась совершенно непереносимой даже для самого смотрителя. Но, несмотря на свою неухоженность, длинные, отросшие за три года космы и совершенно пустой, бессмысленный взгляд, Молчун оказался необыкновенно выносливым, и Рулоф готов был сам убирать за ним, лишь бы тот не подцепил какой-нибудь заразы.

Вот и сейчас, налегая на ворот так, что вздувались мышцы, Молчун продолжал вращать колесо, добросовестно снабжая господина едкой серной водой. Вода шумела в ковшах, бежала по лоткам в оловянную трубу, проходила через гору и выбиралась на виадук длиной в четыре мили, тянувшийся до самого замка Гудроф.

Прежде невольников приковывали цепью к вороту, для этого на нем имелось большое железное кольцо, но Молчуна Рулоф не приковывал с тех пор, как убедился, что ни о какой свободе тот не помышляет. Неизвестно, думал ли он вообще о чем-нибудь, и поначалу, подталкиваемый любопытством, Рулоф пытался расспрашивать раба, выясняя, кто он и как попал к прелату, но ни на какие слова и даже звуки новичок не реагировал, сам ничего не говорил, за что и получил свое прозвище.

Несколько минут Рулоф наблюдал за Молчуном с яруса и прислушивался к скрипу ворота. Деревянная ось колеса со временем истиралась и, сколько ни подбивай под нее клиньев, нуждалась в замене.

Где-то неподалеку зазвенел колокольчик, Рулоф распрямился, прислушиваясь, уж не показалось ли? Но нет, он узнал колокольчик кареты интрессы Амалии.

Боясь опоздать, Рулоф стал торопливо подниматься по лестнице, чтобы вовремя выбежать за ограду и поприветствовать интрессу. Она хорошо к нему относилась и, случалось, одаривала парой серебряных монет, особенно если они виделись в праздники.

Еще будучи ребенком, Амалия приходила на водочерпалку, чтобы рисовать работавших за воротом рабов, но после появления Молчуна, по понятным причинам, находиться поблизости от него она не могла – такой запах мог вынести только Рулоф.

2

В свои семнадцать лет интресса Амалия была состоявшейся красавицей, впрочем, это никого не удивляло, ведь и ее мать, и прелат Гудроф также были людьми незаурядной внешности и осанки. Вот только характер Амалия имела совсем не девичий. Слуги боялись ее за строгость, а телохранители, напротив, обожали.

Когда Рулоф выбежал на дорогу, возница уже разложил ступеньки кареты и интресса Амалия ступила на дорогу расшитым золотом сапожком.

– Какая радость, ваша светлость! – воскликнул смотритель и, сдернув шапку, быстро поклонился.

– Здравствуй, Рулоф. Как ты поживаешь? – спросила Амалия, расправляя складки на зеленом, расшитом золотом плаще.

– Все так же, ваша светлость, хорошо и сытно, – ответил Рулоф, не переставая кланяться.

– Вот тебе два хенума, возьми…

На заскорузлую ладонь смотрителя упали две серебряные монеты.

Капризный жеребец одного из охранников вдруг заржал и затряс головой. Всадник резко осадил его шпорами, виновато косясь в сторону хозяйки, но она сделала вид, что не заметила этой оплошности.

Двое пеших охранников стояли за спиной интрессы, ожидая приказа бежать к водопаду, чтобы разведать, все ли там безопасно. Лишь после этого ее сиятельство могла отправиться туда пешком.

Еще один слуга – мальчик лет десяти – держал ящик с шелковыми рамами, углем и чернилами. Его пожилой коллега ведал перьями для прописи, кистями и канифолью, двое других слуг переносили раскладные стул и стол, а также треножник, куда ставились рамы с шелком.

– Сегодня не слишком хорошая погода…

– Да, ваше сиятельство, осень почти, – согласился Рулоф.

– Вот мне и взгрустнулось. – Амалия вздохнула. – И я решила порисовать у водопада.

– Порадуйте нас, ваше сиятельство, своим великим дарованием. Будем счастливы!

Амалия улыбнулась. Когда в ней только начал проявляться этот талант, именно Рулоф стал первым ценителем ее рисунков, родители же относились к ее занятиям как к баловству. Ну зачем девочке ее положения кистью возить, как какому-нибудь затейщику из балагана? Да, иногда они выбивались в люди и расписывали дворцы самых знатных господ, но какой смысл в этом занятии для девушки из рода Гудрофов?

Рулоф же с полной серьезностью обсуждал с юной Амалией ее первые рисунки, и она этого не забыла.

– Я хочу взглянуть на этого урода, который крутит твою черпалку, – внезапно заявила Амалия.

– Но, ваша светлость, он смердит! Крутит хорошо, работает без передышек, но пахнет так, что за милю обходить нужно!

– Ничего, мой брат днями сидит в волоке с лошадьми и дромами, хочет вывести тяжелого скакуна. А дромы воняют ничуть не меньше твоего урода, и одежда моего братца тоже… Так что давай заглянем, я давно не видела твой дворик.

– Как будет угодно вашей светлости, – ответил смотритель, не ожидая от визита интрессы ничего хорошего. Она была скора на выводы и резкие суждения.

Сметая шапкой с тропы даже самые незаметные камешки, Рулоф семенил впереди Амалии, а она шагала, высоко подняв голову, как и подобало девушке, чьи предки правили когда-то всем Ансольтским краем.

Двое пеших телохранителей двигались следом, держась в пяти шагах позади госпожи. Подходить ближе им запрещалось, это мешало ее светлости обдумывать сюжеты для новых картин.

– Видел ваших крестьян, ваша светлость, хвала океанам, они возвращаются назад.

– Возвращаются, да не все. Лазутчики доложили, что несколько сотен остались среди поморников. Отец уже думает послать отряд, чтобы вернуть их да высечь, чтобы впредь неповадно было.

Перед небольшой канавой Амалия подобрала подол шерстяного платья и легко преодолела препятствие. Ее телохранители оказались не такими ловкими, один из них споткнулся.

Амалия обернулась и, выждав паузу, сказала весомо:

– Сегодня будешь бит. Я прослежу, чтобы тебе было больно.