Правда фактов, правда ощущений - Тед Чан

Тед Чан

Правда фактов, правда ощущений

Когда моя дочь Николь была маленькой, я прочитал эссе, с основной мыслью — необходимость учить детей читать и писать скоро отпадет. Программы распознавания и синтеза нашей речи сделают эти способности излишними. Мы с женой ужаснулись этой идее и решили, что какими бы совершенными не стали технологии, мы будем придерживаться традиционного воспитания для нашей дочери.

Оказалось, что и мы, и автор эссе были наполовину правы: сейчас дочь повзрослела и читает не хуже меня. Но в каком-то смысле она потеряла способность писать. Вопреки тому, что предсказывал тогда эссеист, она не диктует свои сообщения и не просит «виртуального секретаря» перечитать ей сказанное; Николь произносит то что хочет записать вслух, а проектор на сетчатке отображает их. И Николь редактирует текст, используя комбинацию жестов и движений глаз. Конечно, для всех практических нужд она умеет писать. Но уберите вспомогательные программы и дайте ей клавиатуру, верность которой сохраняю я, и Николь будет сложно написать по буквам многие слова из этого предложения. В таких обстоятельствах английский становится для нее как будто вторым языком, на котором она бегло разговаривает, но почти не может писать.

Может показаться, что я разочарован в интеллектуальных способностях Николь, но это не так. Она умна и увлечена своей работой в музее искусств, когда могла бы зарабатывать больше в другом месте, и я всегда гордился ее успехами. Но существует «я из прошлого», который был бы потрясен тем, что его дочь утратила способность писать, и я не могу отрицать свою связь с ним.

Прошло больше 20 лет с тех пор, как я прочитал то эссе, и за это время наши жизни подверглись множеству перемен, которых я не мог предугадать. Самая драматическая для нашей семьи произошла, когда мама Николь, Анжела, заявила, что заслуживает более интересной жизни, чем та, которую мы можем ей предложить. Она провела следующие десять лет, мотаясь туда-сюда по земному шару. Но изменения, которые привели к теперешней грамотности Николь, были более заурядными и постепенными. Это успех программ и техники, который не просто обещал, но действительно принес пользу и удобство, и во время их появления я не возражал.

Не в моем обычае было жаловаться на судьбу, когда появляется что-то новое; я как и все остальные приветствовал новые технологии. Но когда «Уэтстоун» выпустила свою новую поисковую систему «Рэмем» она заинтересовала меня больше любого из ее предшественников.

Миллионы людей, некоторые моего возраста, но в основном моложе, годами снимали ЖизнеВидео (ЖиВи), нацепив на себя персональные камеры, которые непрерывно документировали их жизнь. Люди обсуждали свои записи по множеству причин — от проживания заново любимых моментов до выяснения причины аллергической реакции — но только периодически; никто не хотел проводить все свое время, формулируя запросы и отсеивая результаты. Записи можно назвать усовершенствованием фотоальбома, но как и большинство фотоальбомов, они лежат без дела, кроме особых случаев. Теперь «Уэтстоун» собрались изменить все; они заявили, что алгоритмы «Рэмем» могут обыскать целый стог сена быстрее, чем вы скажете «иголка».

«Рэмем» отслеживает ваше общение, ищет по ключевым словам прошлое событие и показывает видео этого события в нижнем левом углу вашего поля зрения. Когда вы скажете «помнишь, как мы танцевали конгу[1] на той свадьбе?» — «Рэмем» покажет вам видео. Когда человек, с которым вы говорите, произнесет «последний раз, когда мы были на пляже», «Рэмем» покажет вам видео. И это предназначено не только для общения с кем-то, «Рэмем» также следит за вашими словами, и даже когда мы их проговариваем про себя, не слышно для других. Если вы прочитаете «первый сычуаньский ресторан, который вы посетили», то ваши голосовые связки будут двигаться, как будто вы произнесли это вслух, и «Рэмем» покажет подходящее видео.

Никто не спорит о пользе программы, которая действительно сможет ответить на вопрос «где я дел мои ключи?». Но «Уэтстоун» позиционирует «Рэмем» как нечто большее, чем удобный виртуальный помощник; они хотят заменить им вашу естественную память.

Джиджинги исполнилось 13 лет, было лето, когда европеец приехал жить в село. Пыльный ветер только начал дуть с севера, из Сахары, когда Сэйб, старейшина, которого все здешние семьи считали главным, сделал объявление.

Вначале, конечно, все встревожились.

— Что мы сделали не так? — спросил у Сэйба отец Джиджинги.

Европейцы впервые пришли в землю тивов много лет назад. И хотя некоторые старейшины говорили, что однажды белые люди уйдут, и жизнь возвратиться в привычное русло, до того дня тивам нужно было ладить с ними. Это означало много перемен для жителей деревни. Но это совсем не то, что европейцы жили среди них. Обычно европейцы просто приезжали в село для того, чтобы собрать налоги за дороги, которые они построили. Некоторые кланы белые люди посещали чаще, потому что те отказывались платить, но такого ни разу не случалось с кланом Шанги. Сэйб и другие старейшины клана согласились, что платить налоги будет лучшей стратегией.

Сэйб сказал не волноваться.

— Этот европеец — миссионер. Это значит, он только и делает, что молится. У него нет права наказывать нас, но наше гостеприимство порадует людей из администрации.

Он распорядился построить две хижины для миссионера, одну для сна, вторую — для встреч. В следующие несколько дней каждый тратил какое-то время не на сбор урожая сорго[2], а на кладку кирпичей, вбивание в землю свай, покрытие крыши соломой. Миссионер появился во время последнего этапа, когда уже трамбовали пол. Вначале появились его носильщики; ящики, которые они несли, были видны издалека, потому что люди прокладывали путь через поля маниоки[3]; сам миссионер появился последним, несомненно уставший, хотя сам ничего не нес. Его звали Мозби, и он поблагодарил всех тех, кто работал над хижинами. Мозби попытался помочь, но вскоре стало ясно, что он ничего не умеет делать, поэтому в конец концов он просто сел в тени робинии[4] и вытер лоб куском ткани.

Джиджинги с любопытством рассматривал миссионера. Тот открыл один из своих ящиков и вынул то, что сначала показалось деревянным блоком, но потом мужчина расщепил его на части, и Джиджинги понял, что это туго перевязанная пачка бумаги. Джиджинги видел бумагу и раньше: когда европейцы собирали налоги, то выдавали ее как доказательство того, что деревня уже заплатила. Но бумага, в которую смотрел миссионер, явно была другого вида, и предназначалась, наверно, для чего-то другого.