Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы - Джоанна Хиксон

Джоанна Хиксон

Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы

Для Иена и Барли – спасибо за то, что вы есть в моей жизни.

Так предначертано на небесах, что мне и моим наследникам предстоит править Францией, а вашим – править Англией. Наши народы никогда не станут жить в мире. Причина тому – вы и Генрих.

Joanna Hickson

THE AGINCOURT BRIDE

Copyright © Joanna Hickson, 2013

© Шаутидзе Л., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Предисловие

Январь 1439 года

Любезный читатель!

Прежде чем мы с вами пустимся по волнам повествования, думаю, следует пояснить, что я вовсе никакой не ученый, не летописец и не составитель исторических хроник. Я даже латыни не знала, пока дражайший мой нынешний супруг не принялся учить меня – темными зимними вечерами, у камина в нашем лондонском доме, когда послушная долгу хозяйка занималась бы штопкой. К счастью, дни моего послушания долгу давно миновали. Мне исполнилось пятьдесят два года, и за свою жизнь я достаточно и наштопалась, и настиралась, и набегалась по звонку колокольчика. Я побывала и служанкой, и придворной дамой, а теперь, не являясь ни тем, ни другим, взялась за перо, горя желанием изложить достоверную историю прекрасной и отважной принцессы, мечтавшей о невозможном – о счастье. Разумеется, в самом начале повести я не стану сообщать вам, сбылась ли ее мечта, но поверьте, что этому грозили воспрепятствовать многие судьбоносные события, скандальные интриги и чудовищные козни.

К написанию книги меня побудили два обстоятельства: во-первых, упомянутые выше уроки латыни, а во-вторых – письма, которые я прочла вследствие этих уроков. Воспользовавшись ключом, доверенным мне на хранение моей возлюбленной госпожой, я обнаружила в подарке, отошедшем мне по завещанию после ее безвременной кончины, тайник с бумагами – личные послания, написанные в беспокойные времена ее жизни, но так и не отправленные адресатам. Они заполнили пробелы в моих знаниях и пролили свет как на характер принцессы, так и на причины, в разное время побуждавшие ее выбирать пути, которым она следовала.

К сожалению, как она ни старалась, принцесса не в силах была повлиять на течение собственной жизни. Лишь в одном или двух случаях ей – как и мне, при необычайных обстоятельствах – удалось изменить ход событий в направлении, благоприятном для нас обеих, хотя исторические хроники об этом умалчивают.

Впрочем, я и вовсе не стала бы тратить время на чтение хроник. Составители их, неизменно имея скрытые мотивы, освещают события односторонне, и даже с учетом этого нельзя поручиться, что история изложена достоверно. Некоторые хронисты ничем не лучше тех бумагомарателей, что расклеивают памфлеты по стенам собора Святого Павла. Представьте, один из них, составляя список компаньонок моей госпожи в дни доброго короля Генриха, назвал меня Гилемот![1] Только женоненавистник, не видящий дальше своего носа, мог обозначить женщину тем же именем, что и уродливую черную птицу! Но вот оно – намарано несмываемыми чернилами и таким, вероятно, войдет в историю. Прошу вас, любезный читатель, не попадайтесь на удочку, веря всему, что писано в хрониках, ибо имя мое не Гилемот. А каково оно, вы откроете для себя в повествовании, к которому я приступаю…

Часть первая

Париж, дворец Сен-Поль

Двор Безумного короля

1401–1405 годы

1

Ее рождение было великолепно.

О родах, роскошных, блистающих золотом и утопающих в лебяжьем пуху, говорили в Париже на всех перекрестках. Впрочем, образ жизни королевы Изабо всегда обсуждался и осуждался на каждом парижском рынке: ее сказочно прекрасные платья, сверкающие драгоценности и пышные балы, а более прочего – тот факт, что она редко за это платила. В фонтане сплетен звучало неодобрение ее безмерной расточительности. Парижане не сомневались, что рождение десятого ребенка, как и появление на свет других королевских отпрысков, будет усыпано великолепными украшениями и освещено золотыми канделябрами, а финансирование ляжет на плечи простого люда. Французская знать и члены королевской семьи тратили целые состояния на роскошные наряды и изысканные безделушки, но частенько не платили по счетам мясников или пекарей, отчего купцы и ремесленники Парижа порой голодали. Недовольство в городе усиливалось, однако королеве до этого дела не было.

Что касается меня, то, услышав подробности королевских родов, я и не подумала завидовать. Никто не отказался бы от золоченой кровати, но какая роженица захочет находиться в окружении оравы закутанных в меха назойливых бородатых вельмож, которые с любопытством перешептываются, переглядываются и обсуждают каждый твой стон и всхлип? За примечательным исключением короля, в опочивальне королевы собралась чуть ли не половина двора: и главный распорядитель дворца, и канцлер казначейства, и целая толпа баронов и епископов. Присутствовали все фрейлины королевы и – по каким-то мудреным причинам – представители судебной палаты, тайного совета и даже университета. Уж не знаю, что чувствовала при этом королева, но бедному новорожденному наверняка почудилось, что он появился на свет посреди людного рынка.

Пуховая перина, на которой родился малыш, стала для него первым и последним прикосновением роскоши – как и материнских рук. Уж я-то могу за это поручиться. За четырнадцать лет брака с королем Франции Карлом Шестым из королевы Изабеллы выскочили, как горошины из стручка, четыре мальчика и пять девочек. Не больше горошины был и ее к ним материнский интерес. Она вряд ли знала, кто из детей выжил.

Как только вельможи убедились, что новый член королевского семейства действительно появился на свет из королевской утробы, и с сожалением отметили, что это очередная девочка, бедную крошку отнесли в детскую, где туго перевязали ее тельце узкими полосками ткани, так называемым свивальником. Поэтому, когда я впервые, растерянно хлопая глазами, уставилась на нее, она напоминала орущий тугой сверток.

Я не сразу ее полюбила. Но кто мог бы меня винить? Мне предъявили это горластое создание всего лишь через несколько часов после того, как умер мой собственный ребенок. А я даже не успела взять его на руки…

– Храбрись, малышка, – хриплым от горя голосом сказала мне матушка, заворачивая посиневшее тельце моего первенца в льняную салфетку. – Побереги слезы для живых, а любовь – для милостивого бога.