Пинчер Мартин (отрывок из романа) - Уильям Голдинг
- Категория: Проза / Проза
- Название: Пинчер Мартин (отрывок из романа)
- Автор: Уильям Голдинг
- Возрастные ограничения: Внимание (18+) книга может содержать контент только для совершеннолетних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уильям Голдинг
Пинчер Мартин (отрывок из романа)
Человек был зажат внутри двух расщелин. Первой была скала. Она была неприветлива и не грела, но по крайней мере от нее не тянуло таким холодом, как от моря и воздуха. Скала обладала лишь негативными свойствами. Она сжимала его тело так, что дрожь кое-где исчезала, не успокаивалась, а уходила внутрь. Он чувствовал боль почти во всем своем теле, но боль далекую, которую по ошибке можно было порой принять за огонь. Ступни горели словно на медленном огне. В коленях огонь был жарче. Своим внутренним взором он видел этот огонь, потому, что тело его и было второй-внутренней-расщелиной, в которую он забился. Казалось, будто под каждым коленом разведен и весело пляшет на сложенных крест-накрест поленьях небольшой костер, вроде тех, что разводят под умирающими верблюдами. Но у человека есть разум, и он терпел все эти костры, хотя они и не давали тепла, а только причиняли боль. Он вынужден был их терпеть: встать или даже пошевелиться значило лишь усилить боль — больше поленьев, жарче пламя, которое охватит тогда все его тело. Сам он находился где-то на другом конце этой внутренней, телесной расщелины. На этом другом конце, вдали от костров, он лежал на спасательном поясе какой-то бесформенной грудой, и при каждом вдохе и выдохе пояс то подкатывался к нему, то откатывался прочь. За этой грудой лежало что-то округлое и костяное — земной шар, внутри которого он и помещался. Одну половину земного шара обжигало холодом, но боль была ровная, сносная. Только в верхнюю его часть время от времени что-то вонзалось, словно кто- то хотел пронзить его громадной иглой. Тогда корчившие его конвульсии сотрясали на этой стороне земного шара целые континенты, уколы учащались, хотя и не шли уже так глубоко, и менялся облик всего этого края. В космической дали проступали очертания каких-то темных и серых предметов и бледной галактической туманности, которая, как он смутно догадывался, была соединенной с ним рукой. Другая сторона земного шара была погружена во тьму и не причиняла беспокойства. Он плавал в глубине земного шара, словно залитое водой судно. Знал, что пока он здесь плавает, аксиомой его существования будет необходимость довольствоваться малейшими из самых малых милостей. Во всяком случае все те дальние оконечности, которые соединялись с ним, с их далекими кострами, медленным пламенем, иглами и щипцами, были достаточно далеко. Если бы ему удалось достигнуть какого-то состояния неподвижности, едва уловимого внутреннего равновесия, то эта вторая расщелина, в силу самой своей природы, возможно и позволила бы ему безмятежно и безболезненно плавать в центре земного шара.
Иногда он был близок к этому. Шар увеличивался, а он уменьшался до тех пор, пока его оконечности не терялись где-то в межпланетном пространстве. Но вселенная эта была подвержена катаклизмам, которые, зародившись в глубинах космоса, набегали подобно волнам. Тогда он снова увеличивался, заполняя все закоулки подземных переходов, простираясь над пламенем костров, отзывавшимся пронзительной болью в его нервах. Он разрастался в этом шаре, заполняя его целиком, и игла, проходя через уголок глаза, вонзалась прямо в темноту, заполнявшую его череп. Во время этой режущей боли он смутно различал одну белую руку. Потом он опять медленно погружался в середину шара и, сжавшись в комок, плавал в глубине темного мира. Это стало для него ритмом, который существовал извечно и таковым и пребудет.
* * *Он лежал, чувствуя в себе эту боль и ощущая свет и наступление нового дня. Если он будет осторожен и не потревожит воспаленный уголок глаза, можно осмотреть одеревеневшую левую руку. Он приказал пальцам сомкнуться, они затрепетали и согнулись. В тот же миг он возвратился в них вновь, стал человеком, который забился в глубь расщелины на пустынной скале. На него чередой нахлынуло то, что он знал и помнил. Вспомнил про воронкообразную дыру и эту щель. При свете дня он был человеком с потерпевшего крушение корабля, и бедственность его положения всей тяжестью обрушилась на него. Он поднатужился, пытаясь выбраться из отверстия между камней. Когда он высунулся оттуда, чайки с криком проснулись и поднялись в воздух. Они вернулись обратно и, чтобы получше разглядеть его, с пронзительными криками подбирались поближе, потом снова взмывали в воздух. Они были непохожи на тех чаек, что живут на берегу или на скалах вблизи человеческого жилья и боятся человека. Не было в них и первозданной невинности необитаемых стран. То были чайки военной поры, которые, завидев средь водных просторов одинокого человека, приходили в негодование от его непредвиденных медленных движений и теплоты его тела. Подходя к нему так близко и лениво кружа над ним, они как бы говорили, что мертвым, болтаясь в воде, как продранный тюфяк, он был бы куда лучше. Он пошевелился и замахал на них своими одеревеневшими руками.
— Эй! Убирайтесь! Катитесь прочь!
Они с криком поднялись, покружили, снова опустились, ударяя его крыльями по лицу. В страхе он опять замахал руками, и одна полетела, припадая на одно крыло, которое подымалось едва лишь наполовину. Тогда они отступили и, кружа, наблюдали за ним. У них были узенькие головки. Настоящие летающие рептилии. От неприязни, которую он издавна питал ко всем существам, наделенным когтями, его охватила дрожь, и он начал мысленно наделять их округлые формы странными чертами летучих мышей и вампиров.
— Прочь! Я не такой!
Круги, которые они описывали, стали шире. Они улетели в открытое море.
Он вновь сосредоточил внимание на своем теле. Казалось, все оно было сплошной болью и онемением. Нарушена была даже система управления, потому что ему приходилось отдавать ногам специальные приказания, каждой в отдельности, словно это были какие-то привязанные к нему неуклюжие ходули. Он переломил ходули пополам и приподнялся. Открыл новые очаги огня — островки мучительной боли среди общего недомогания. Один — в уголке правого глаза — был от него так близко, что его не надо было и обнаруживать. Он встал на ноги, опираясь спиной о каменную стену расщелины, и огляделся.
Стояло пасмурное утро, но ветер стих, и вода не набегала на берег, а только лизала его. Он открыл для себя еще одну новость: голос моря, которого моряк на корабле никогда не слышит. В нем слышались и мягкие полутона бесчисленных всплесков небольших волн, и непрерывный клекот, и бульканье, чередовавшиеся с холодным причмокиванием и сочным чавканьем. И звуки, которые, казалось, могли в любой миг перейти в человеческую речь, но так и оставались игрой воды, бившейся с неудержимостью желаний. И над всем этим ясно слышалась одна нота — мелодичный шелест — звук ласкового прикосновения воздуха к камню, непрерывного, нежного, бесконечного трения.
Крик чайки пронесся над ним. Он поднял руку и посмотрел из-под локтя, но чайка умчалась вдаль. Когда затих ее крик, все опять стало нежным, расплывчатым и беззлобным.
Он поглядел вниз на горизонт, провел языком по верхней губе. Язык высунулся снова, прикоснулся к ней, будто пробуя, и скрылся. Он сделал глотательное движете. Глаза у него расширились, и он перестал обращать внимание на уколы. Дыхание участилось.
— Воды!
Как это случалось с ним в море в миг ужасной опасности, тело его как будто изменилось, обретя способность и желание действовать. Он выкарабкался из расщелины. Ноги больше не были деревянными. Он перелезал через рухнувшие опорные камни, которые никогда ничего не поддерживали. Скользил во впадинах у вершины скалы по дну белесых лужиц. Подошел к тому краю утеса, по склону которого он взбирался. Одинокая чайка взмыла у него из-под ног. Переставляя ступни, сделал несколько поворотов вокруг себя, но горизонт повсюду выглядел одинаково. Он смог определить это, только сверив каждую его точку с расположением распростертой у его ног скалы. Он сделал еще один оборот.
Наконец, он снова занялся скалой и начал карабкаться вниз, на этот раз медленнее, переходя с одного уступа на другой. Спустившись ниже того места, где камень был покрыт белым птичьим пометом, остановился и принялся шаг за шагом обследовать скалу. Присев на корточки в неглубокой впадине и ухватившись рукой за нижнюю ее стенку, быстро скользнул по ней взглядом, будто пытался проследить полет слепня. Увидел на плоском камне воду, подошел, уперся руками в землю по обеим сторонам крошечной лужицы, сунул в нее язык. Губы вокруг языка сомкнулись, потянули воду. На камне осталось от лужицы лишь мокрое пятно. Он пополз дальше. Добрался до горизонтальной трещины в стенке расщелины. Под трещиной торчала готовая рухнуть каменная глыба. Там набралось немножко воды. Он уперся в скалу лбом, потом повернул голову вбок, покуда щека его не очутилась над самой трещиной, но все равно не мог дотянуться до воды. Он высовывал язык все дальше и дальше, его рот впивался в камень, но достать воду все равно не мог. Он ухватился за надтреснутый камень и начал яростно раскачивать его, пока тот не отвалился. Вода вылилась и тонким слоем растеклась по дну расщелины. Он стоял, держа в руках отколовшийся камень; сердце бешено стучало у него в груди.