Дитя реки - Пол Макоули

Пол Макоули 

Дитя реки 

Посвящается Каролине — тихой гавани сердца.

Восславим Бога! Ибо слово Миры в движенье привело, Законом Зло оно сковало, Его презренью обрекло.

1

БЕЛАЯ ЛОДКА

Констебль Эолиса, человек прагматичный и хитрый, в чудеса не верил. На его взгляд, все должно иметь свое объяснение, и, желательно, объяснение простое.

— Чем нож острее, тем чище срез, — частенько говаривал он своим сыновьям. — Если кто-то слишком много болтает, то наверняка врет.

Но до конца своих дней он так и не нашел объяснения истории с белой лодкой.

Случилось это однажды ночью, в самой середине лета, когда в огромном черном небе над Великой Рекой сияла лишь размытая россыпь звезд, и Око Хранителей, величиной с ладонь, не больше, тускло светилось красной воронкой.

Горстка огней Эолиса — городка вовсе не крупного — и огоньки стоящих на якоре карак горели ярче любого небесного светила.

Люди Эолиса с трудом переносили летний зной. Весь день они спали подле своих бассейнов и фонтанов, принимаясь за работу, только когда Крайние Горы цепкими челюстями впивались в заходящее солнце, а отдыхать отправлялись, лишь только обновленное светило возникало поутру над пиками вершин. Летом лавки, таверны, мастерские ремесленников не закрывались с сумерек до самого рассвета. В полночь рыбачьи лодки отправлялись за добычей по черным речным водам, вылавливая светящихся в ночной тьме полипов и бледных креветок, а улицы Эолиса заполнялись толпами людей, и неумолчный гомон толпы разносился по ярко освещенным набережным под оранжевым светом фонарей. В летнюю ночь огни Эолиса сияли на объятом тьмою берегу, как маяк.

В ту самую ночь констебль и два его старших сына возвращались на веслах в своей небольшой лодке — скифе — в Эолис. На борту, кроме них, находились два странствующих речных торговца. Их арестовали за попытку доставить тюки с контрабандными сигаретами горным племенам, жившим на диких берегах Эолиса. Часть груза — мягкие тюки, упакованные в пластик и промасленную ткань, была сложена в носовом трюме, а сами торговцы, связанные, как бараны на закланье, лежали на корме. В короткой перестрелке пострадал мощный мотор лодки, и теперь сыновья констебля, ростом не ниже своего отца, сидя бок о бок на средней банке, выгребали против течения. Сам констебль расположился на высокой корме лодки, на кожаной подушке, и направлял судно к маячившим вдалеке огням Эолиса.

Констебль то и дело прикладывался к кувшину с вином.

Был он человек крупный, с серой обвислой кожей, черты лица грубые, будто второпях вылепленные из глины. Из-под пухлой верхней губы торчала пара клыков — острых, как кинжалы. Один клык сломался, когда констебль дрался со своим отцом и убил его. Потом он поставил на клык серебряную коронку, и она клацала о горлышко кувшина всякий раз, когда констебль делал глоток вина.

Настроение у констебля было мрачное. Та половина груза, что достанется ему (вторая отойдет эдилу, если тот хоть на минуту оторвется от своих раскопок, чтобы огласить приговор торговцам), принесет солидную прибыль, но вот арест прошел не гладко. Речные торговцы наняли для охраны целую банду негодяев, и те оказали отчаянное сопротивление, пока констебль и его сыновья с ними не справились. На плече констебля была глубокая рана, удар рассек жир и достиг мышцы, а спину рикошетом обожгла пуля, та самая, что попала в мотор лодки. К счастью, оружие, сделанное наверняка еще до основания Эолиса, при втором выстреле взорвалось и убило стрелявшего, однако констебль чувствовал: не следует слишком долго полагаться на удачу. Он стареет, теряет сноровку, ошибается, прежняя сила и прыть уходят. Он знает, рано или поздно один из сыновей бросит ему вызов. Может, сегодняшняя бестолковая заваруха предвестник его падения? Как все сильные люди, он хуже смерти страшился собственной слабости, ибо лишь силой он умел измерять ценность всего окружающего.

Он то и дело оборачивался взглянуть на догорающую лодку контрабандистов. Она сгорела до ватерлинии, и теперь остатки ее мерцали неверным светом, качаясь на собственном отражении далеко-далеко на широкой глади реки.

Сыновья констебля отогнали ее на илистую мель, чтобы течение не носило ее меж плавучих островков смоковниц, которые в это время года медленно кружат по заросшему водорослями мелководью, среди отмелей Великой Реки, связанные лишь тоненькими нитями корешков.

Из двух арестованных один лежал, будто сытый крокодил, в неподвижном оцепенении, очевидно, покорившись своей судьбе, а вот его напарник, высокий костлявый немолодой торговец, в одной набедренной повязке и размотавшемся тюрбане, все время пытался уговорить констебля их отпустить. Его связали рука к ноге, так что тело выгнулось наподобие лука, и теперь он лежал в люке, глядя на констебля снизу вверх, улыбаясь вымученной, жалкой улыбкой и широко раскрыв глаза, так что вокруг сузившихся зрачков были видны покрасневшие белки.

Сначала он пробовал льстить констеолю, а теперь перешел к угрозам.

— У меня много друзей, капитан. Им не понравится, что ты меня запер в тюрьму, — говорил он. — Никакие стены не устоят перед их дружбой, ведь я человек щедрый. По всей реке знают мою щедрость.

Рукоятью хлыста констебль стукнул торговца по тюрбану и уже в четвертый или пятый раз посоветовал ему замолчать. Судя по стреловидным татуировкам на пальцах, торговец принадлежал к одной из уличных банд, обитающих у древних причалов Иза. Кто бы ни были его друзья, они находятся в сотне миль вверх по реке, а завтра к вечеру и этот торговец, и его товарищ будут уже казнены.

Тощий торговец забормотал:

— В прошлом году, капитан, я дал денег на свадьбу сыну одного из моих самых близких друзей, который погиб в самом рассвете сил. Злая судьба не оставила его вдове ничего, кроме комнаты, которую она снимала, и девяти детей.

Несчастная обратилась ко мне, и я в память о своем друге, его мудрости и добром нраве взялся все устроить. На празднике ели и пили четыре сотни людей, и всех я считаю своими друзьями. Чего только не было на столе: заливное из перепелиных языков, целые горы устриц, икра, мясо ягнят, мягкое, как масло, в котором его тушили.

В этом рассказе, может, и была чуточка правды. Может, старик и бывал на такой свадьбе, но оплатить ее явно не мог. Не стал бы тот, кому по карману подобная благотворительность, ввязываться в столь рискованное дело, как контрабанда сигарет горским племенам.

Констебль прошелся плетью по ногам пленника и сказал: