Последний Храм - Павел Буркин

Павел Витальевич Буркин

Последний Храм

Пролог. Встреча с прошлым

Год 1573, 29-й день Одиннадцатого месяца, Эрхавен

Первое, что видит моряк, подходя к Эрхавену — не бесчисленные крыши домов, купола храмов и облицованные белым мрамором крепостные стены. Даже не зеленые от леса кручи Рыбачьего острова — по сути, одинокой скалы, последнего отрога Снежных гор. Сначала у самого горизонта встают снежные шапки гор. Они почти неотличимы от облаков, а сейчас, в Одиннадцатом месяце, укутаны низкими, тяжелыми тучами. Будто поднимаясь из морских глубин, встают кручи Рыбачьего — острова, где хоронятся от темесских сторожевиков незаконные рыбаки, контрабандисты, порой и пираты. А в этот раз и их скрыла полупрозрачная кисея сильного и нешуточно-холодного дождя. Еще недавно в полдень солнце пекло, и лишь ночами леденил ветер с гор. Даже долгое эрхавенское лето когда-нибудь проходит.

Город еще скрывает кисея дождя. Сушу можно увидеть, лишь когда она надвинется огромной, темной массой, заслонив весь горизонт — и из мутного полумрака осеннего утра выплывут унылые, грязно-серые от влаги стены, колоссальная глыба мыса Криата Эрхавенского, на вершине маяка полыхает красноватая точка — там горит пламя. Правда, матросы внизу его заметят чуть попозже. Если чуть забрать к западу, судно выйдет точно к Базарному острову. А там совсем недалеко до обветшавших пирсов порта. Полчаса — и судно будет на месте. Можно будет спуститься по трапам и выйти в город.

Город раскидывается вширь, все яснее проступают из мрака. Уже можно различить старый, держащийся на честном слове волнолом, мокрые черные щупальца пирсов, приземистые бараки припортовых складов. Все — обветшалое, мелкое, запущенное, будто дом закоренелого холостяка. А ведь когда-то эти бараки, такие жалкие в сравнении с аркотскими городами, казались огромными и величественными! Впрочем, горожанам по-прежнему кажется, что все, не признающие Единого — поголовно разбойники и мерзавцы. А Темеса не только могуча, но и милостива, и справедлива…

Вот матрос на носу бросает на пирс канатную петлю. Ловко спрыгнув, не по-скользнувшись на мокром камне, хватает канат, набрасывает петлю на могучий каменный кнехт — и судно заплясало, загарцевало, как породистый конь, почуявший в седле прирожденного всадника… На берег со стуком падает трап, по нему матросы сходят на берег, вынося пожитки, поклажу, грузы. Короткая цепочка людей тянется к ближайшему бараку-пакгаузу. Эрхавенский порт совсем невелик, тут нет носильщиков, а нанимать горожан ради нескольких мешков нет смысла.

Если на корабле есть эрхавенец, или кто-то, у кого есть дела в городе, он может уйти прочь из порта. Миновав складские помещения, какие-то обшарпанные бараки, единственный, сиротливо замерший на грузовом причале кран, с которого срывались тяжелые холодные капли, путник углубляется в неопрятный хаос припортовых улочек. Здесь бьется сердце умирающего города, летом по Базарной улице снуют матросы, рыбаки, купцы, грузчики. Сейчас все, кто мог, попрятались по домам, даже грузчики сидят по дешевым харчевням, пропивают заработанное летом. Тяжелые грязно-серые тучи плачут и плачут дождем, он то расходился до ливня, то чуть заметно моросит, но не стихает ни на миг. В неярком свете ненастного дня кварталы Базарного острова кажутся особенно унылыми, заброшенными и неуютными — почти как руины Нового города. На каждый сапог сразу же налипает грязь — по весу, наверное, не меньше недельного пайка мушкетера Конфедерации.

Вот и мосты. Когда-то, во времена Элрика Бонара, здесь кипели отчаянные бои. Сражавшиеся за свободу горожане штурмовали Базарный остров, на котором укрепились враги. Они знали, что отступать некуда, и что враги были хуже язычников — точнее, это были наихудшие из язычников. И разъяренная, по большей части безоружная толпа бежала по брусчатке мостов — прямо навстречу летящей из пушечных стволов щебенке, навстречу арбалетным болтам, пикам и мечам оборонявших мосты опытных солдат. Сотни горожан в тот день легли на окровавленную брусчатку. Но они не умерли. Они ушли в бессмертие. Не верится даже, что их потомки — апатичные, беспокоящиеся лишь о выпивке и закуске на Святого Валианда, горожане.

Сейчас, конечно, ничто не напоминает о ярости давнего боя. Растрескавшиеся от зимних непогод камни, хранившие выбоины от щебенки и арбалетных болтов, давно заменили новыми, трупы похоронили без малого четыре века назад, а завоевателей тогда удалось одолеть. Если бы не пустили в город первых проповедников, если бы не стали слушать, развесив уши, нелепости о доброй и справедливой Темесе и всеблагом Едином боге. Про Огненную Палату проповедники, конечно, не говорили. Если бы в решающие дни не сломались те, кто правили городом, а эрхавенцы не убоялись темесских пушек. Важнее пушек и мушкетов — человеческая воля и отвага, особенно воля вождя. Когда у страны нет настоящего вождя — горе ей, первая же война станет и последней. Падкие до чужого добра найдутся.

Старая улица. При том же Элрике Бонаре три главные улицы города — Парадную, Рыбачью и улицу Нарамис Мудрой — замостили массивными мраморными плитами. При этом их изрядно расширили, по краям даже выбили колеи для тележных колес (они же — канавы для стока дождевой воды). Истертые сотнями тысяч ног плиты еще противостоят времени, здесь почти нет грязи. Отсюда не так уж далеко до зала суда — Портовая улица всего в нескольких сотнях шагов. Здесь, именно здесь сегодня можно найти самых представительных горожан…

Ратуша, в одном из залов которой проходят судебные процессы, еще с языческих времен окружена небольшим садом. Несколько старых, побитых временем и людской небрежностью вишен, только весной одевающихся в белые платья цветов. В центре города ягоды могли бы запросто оборвать, но сад огражден ажурной чугунной решеткой, а стражники следят, чтобы за нее не проникало посторонних.

Сейчас, в Одиннадцатом месяце, и этот сад смотрится уныло и неприглядно. По остаткам листвы вишен шелестит бесконечный дождь. Больше звуков нет, будто и не в городе. Да и кому их производить? Осенью и зимой судоходство почти замирает, а вместе с ним замирает и вся деловая жизнь в умирающем городе. На зиму Эрхавен будто засыпает зыбким сном старика, который не знает, не станет ли сон вечным.

Если где и есть сейчас жизнь, так это в зале суда. Жарко пылает камин, забранные дорогими темесскими витражами окна не пропускают сырой, промозглый воздух. Да и дыхание нескольких сотен жителей славного (в прошлом) града Эрхавена согревает большой зал. Пахнет свечной гарью — еще бы, зал судебных заседаний даже в хмурый предзимний день освещают сто свечей.