Забытый мыслитель. (Жизнь и сочинения Юлия Банзена.) - Александр Алексеевич Гизетти

Александр Алексеевич Гизетти

Забытый мыслитель.

(Жизнь и сочинения Юлия Банзена.)

Anders als sonst in Menschenköpfen malt sich in diesem Kopf die Welt.　

Слова Гартмана о Банзене1.

I.

Имя Юлия Банзена почти совершенно неизвестно русскому читателю. На Западе произведения этого мыслителя (умершего в 1881 г.) до сих пор знакомы также только узкому кругу специалистов — историков философии; но и в этом кругу мировоззрение Банзена далеко еще не нашло заслуженной оценки. Банзена обыкновенно зачисляют в ученики Шопенгауэра и называют его философию причудливой и даже патологической формой крайнего индивидуализма. Между тем забытый мыслитель не только „ученик“, но и представитель своеобразного мировоззрения, философ совершенно оригинальный и „единственный в своем роде“, знакомство с которым может „нечто дать“ всякому интеллигентному ищущему человеку. Банзен не холодный „объективный“ мыслитель: „во всем, что он писал, выразил он себя, как целого человека, свою мысль и чувство, дух и сердце, разум и всю душу“. Поэтому интерес к произведениям Банзена тесно связан с интересом к его личности и жизни. „Если кто-нибудь возьмет в руки книгу Банзена, возможно лишь одно из двух: или весь облик и способ выражений этого в полном смысле слова оригинального мыслителя оттолкнет читателя так, что второй раз он добровольно к книге не вернется, или так привлечет и захватит, что в читателе пробудится человеческое участие к личности и индивидуальности автора, выходящее за пределы чисто-философского интереса“2.

Таков отзыв биографа и отчасти поклонника Банзена; но вот что пишет его резкий принципиальный противник Э. Фон-Гартман. „Юлий Банзен вполне оригинальный философ... Талант отвлеченного мышления, с любовью погружающийся в самые темные глубины головы и сердца, и роскошно разросшаяся фантазия, которая иногда грозит затопить (verschütten) диалектические разсуждение богатством образов, соединились в нем, чтобы создать совершенно необычное явление. Творчество и мышление Банзена напоены благородной, сердечной кровью немецкого идеализма... Банзен — единственный самобытный талант школы Шопенгауэра... Банзен в первый раз в истории философии выступает всерьез с мировоззрением индивидуалистического плюрализма, одинаково враждебного теизму и материализму“3. В последних словах указана одна из особенностей философии Банзена. Мировоззрение, которое пытается расширить индивидуализм до космического принципа, т.-е. представить весь мир, как живое взаимодействие индивидуальностей, не объединенных никаким выше их стоящим началом, безусловно заслуживает самостоятельного места и широкой известности. Но всякий, кто хоть раз открыл книгу Банзена, увидит, что этим его оригинальность не исчерпывается. Читателя поражает яркая и смелая защита познавательной ценности непосредственного восприятия, этический индивидуализм, нигде не переходящий в эгоизм, страстная жажда правды и оригинальное соединение беспросветного пессимизма с гимном борьбе „трагического героя“ за недостижимый идеал. Не важно, принимаем ли мы учение Банзена или отвергаем его. Ценна не столь „система“, как личность. Всякая личность, непохожая на „меня“, может внести нечто новое и ценное в „мое“ мировоззрение4. И когда читатель узнает, что этот человек ни при жизни, ни после смерти не нашел признания, что он умер в глухом померанском городишке, что его личная жизнь была полна неудач, а книги не раз доводили издателей до банкротства, невольно возникает желание разгадать и „пережить“ эту жизнь и обратить на нее внимание других. Маленькой попыткой такого рода и является настоящая статья.

Главным моим источником в первой половине статьи служит автобиография Банзена, изданная в 1905 году Рудольфом Луисом, с присоединением отрывков неизданных произведений Банзена и превосходным введением, дополняющим Фактическую сторону и оценивающим значение Банзена. Выводы мои во многом совпали с оценкой Луиса, почему я выше и цитировал это введение. Автобиография эта, озаглавленная: „Как я становился тем, чем я стал“, поражает соединением живого пафоса с поразительной точностью и последовательностью самоанализа. Во второй половине статьи я излагаю мировоззрение Банзена на основании непосредственного знакомства с его произведениями и в заключение пытаюсь дать свою критическую оценку5.

Литература о Банзене крайне скудна. Кроме вышеупомянутой книги Гартмана, мы имеем отзывы его же в „Philosophische Fragen der Gegenwart“ и во втором томе „Geschichte der Metaphysik“, затем ряд случайных рецензий и отзывов Иоганна Фолькельта (единственного философа „по званию“, симпатизировавшего Банзену) и статью А. Бюрдо об эстетике Банзена („Le tragique comme la loi du monde d'après Bahnsen“. Revue Philos. V). Из наших соотечественников упоминает о Банзене П. В. Мокиевский в своей книге „Ценность жизни“. Спб. 1884 г., приводя лишь краткий очерк его учения и видя „в лице Банзена крайнее развитие шопенгауэровского пессимизма“. В последнее же время обратил на Банзена внимание И. И. Лапшин. В диссертации его „Законы мышления и формы познания“ есть характеристика Банзена, как раздвоенной натуры и иррационального метафизика. В книге „Проблема чужого я“ разбору воззрений Банзена уделено самостоятельное место. Под влиянием этих отзывов заинтересовался Банзеном и автор этих строк6.

II.

Юлий-Фридрих-Август Банзен (Bahnsen) родился 30 марта 1830 года в городке Тондерн, в Шлезвиге. Отец его был директором учительской семинарии, и вообще „в роде“ существовала традиция учительской деятельности. Мать Юлия Банзена умерла очень рано; образ покойницы был воссоздан мечтательным мальчиком, как просветленное выражение духа ласки и любви, и этот идеализированный образ не исчез из его души даже после знакомства с истинным (менее привлекательным) обликом, по старым письмам. Подобное поклонение образу своей фантазии очень характерно для Банзена: в душе его постоянно жила тяга к лучшему, и мечтания часто давали ему силу для борьбы с тяжелыми впечатлениями действительности. Банзен говорит, что собственно „золотого детства“ у него не было. Отец женился во второй раз, мачеха и старшая сестра деспотически обращались с остальными детьми; в мальчике рано выработалась „упругость“ (Elasticität, Spannkraft) в борьбе с семейной обстановкой. Нелюдимый, внешне „огрызающийся“, замкнутый, он все время тосковал по хорошей семейной жизни. Отец, сам не ладивший с мачехой, старался облегчить жизнь сына своим тепло-разумным участием и наблюдал за его воспитанием. Сам педагог по призванию, ярый борец за светскую школу и противник казарменных интернатов прусского образца, Христиан Банзен был, повидимому, далеко недюжинным человеком. Типичный свободомыслящий лютеранин, он был проникнут сознанием долга в лучшем смысле этого слова. „Моя должность — для меня самое лучшее убежище от страданий и горя прочей жизни“, говорил он. Ни в учениках, ни в сыне не подавлял этот человек индивидуальности, а давал ей свободно развиваться; педагогические идеи Юлия Банзена развились под прямым влиянием