Любовь не кончается: Эйлит - Элизабет Чедвик

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЭЙЛИТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лондон, декабрь 1065 г.

Эйлит, жена Голдвина-Оружейника, с удовольствием вдохнула насыщенный лесным ароматом воздух, придирчивым взглядом обвела длинный зал и осталась им довольна. С перекладин потолка и вдоль стен гирляндами свисали пушистые сочно-зеленые ветки, пучки священной белой омелы и остролиста с кроваво-красными ягодами. На почетном месте над камином красовалась величественная пара оленьих рогов. Весело потрескивающий в камине огонь отбрасывал на их гладкую поверхность багряный отблеск.

Завтра вечером братья Альфред и Лильф, служившие в личной охране великого Гарольда Годвинсона, графа Уэссекского, обещали привезти Эйлит и ее мужу традиционное рождественское полено и остаться на праздничный ужин. Эйлит с нетерпением ждала этого момента: ее единственные родственники, Альфред и Лильф, навещали сестру нечасто.

По внезапной суматохе снаружи Эйлит догадалась, что посланные на городской рынок служанки вернулись домой. Молоденькая Сигрид ввела во двор навьюченного корзинами с провизией ослика, оглашавшего окрестности возмущенным криком. На пороге зала появилась Ульфхильда с двумя заполненными доверху плетеными корзинами.

— Хвала Господу, госпожа Эйлит. Только он нам помог. Никогда в жизни не видела подобного столпотворения. — Она опустила корзины на пол, тяжело вздохнула и обхватила руками поясницу. — Эти пройдохи торговцы творят, что хотят. Не цены, а бессовестный грабеж, хотя и понятное дело — святки. Мы торговались до последнего.

В ответ на возмущенную тираду служанки полные губы Эйлит лукаво изогнулись.

— Понимаю, — посочувствовала она и приняла из рук Ульфхильды изрядно похудевший после похода на рынок кошелек.

— Он стал бы еще легче, не питай Бленд, торговец рыбой, нежных чувств к нашей Сигрид, — проворчала Ульфхильда. — Он уступил нам щуку и лосося за полцены. А что касается лука, так его, похоже, делают из золота. Только подумайте…

— Ульфхильда! Я верю тебе, — нетерпеливо перебила служанку Эйлит, заметив появившегося в дверях мужа. Несмотря на декабрьский холод, рукава его рубахи были закатаны до локтей, обнажая сильные мускулистые руки. Грудь Голдвина прикрывал старенький кожаный фартук, лицо почернело от копоти. Пальцы правой руки сжимали роговую планку металлического шлема.

— Ульфхильда, отнеси корзины в кладовую, — распорядилась Эйлит. — Я потом все осмотрю. И подай хлеб и эль хозяину.

Оглянувшись и увидев Голдвина, Ульфхильда смутилась, поспешно подхватила корзины и торопливым шагом направилась прочь из зала. Проходя мимо хозяина, она склонилась в неуклюжем поклоне.

Бросив на служанку беглый взгляд, Голдвин обратил свой взор на жену. Его красновато-карие глаза, увенчанные густыми черными бровями, излучали тепло и нежность. Эйлит мгновенно почувствовала, как это тепло проникло в ее тело, готовое растаять в ответ.

— На рынке подорожала вся снедь. Ничего удивительного, ведь сейчас самый разгар рождественских праздников. Кроме того, и король, и двор в Лондоне. Лавочники стали несговорчивыми, а Ульфхильда приняла это близко к сердцу. Ты же знаешь, как она любит поторговаться.

Голдвин взял почтительно протянутый ему женой кошелек.

— Меня предупреждали, что жизнь женатого человека связана с большими расходами, — заметил он, заглянув внутрь..

— Значит, ты предпочел бы остаться холостяком и, перебиваясь с воды на хлеб, копить состояние? — вскинув голову и подперев бока, с вызовом спросила Эйлит. Ее крупное, крепко сбитое тело так и светилось здоровьем. Недаром умерший в прошлом году отец, расписывая достоинства невесты на брачных переговорах, назвал ее «здоровой кобылой», сильной и работящей. Понятно, что говорил он так, искренне гордясь дочерью, которая с восьми лет — после смерти матери — сама управлялась с хозяйскими делами по дому, но слова отца задели Эйлит за живое. Поэтому она и полюбила Голдвина уже только за то, что в их первую супружескую ночь он шепнул на ушко своей новоиспеченной женушке, что пышущее здоровьем тело и пшеничного цвета волосы делают ее похожей на дикую и необузданную валькирию.

Напустив на себя важный вид, Голдвин задумчиво почесал подбородок.

— Но ведь я не остался холостяком, верно? — Не дав жене опомниться, он заключил ее в объятия. — Что скажешь на это? — выдохнул он и прильнул к губам Эйлит. Шелковистая борода защекотала ей щеку, она ощутила солоноватый вкус пота и жар кузницы, казалось, исходящий от груди мужа. Пробежав пальцами по его обнаженным рукам и могучим широким плечам, она погрузила их в копну густых волос и страстно ответила на поцелуй. Неожиданной преградой между супругами оказался шлем, который Голдвин по-прежнему держал в руке.

В зал вошла Ульфхильда. Она поставила на скамью у камина кувшин с элем и положила рядом кусок свежего хлеба, Эйлит и Голдвину пришлось разомкнуть объятия, обменявшись многообещающими взглядами. Слегка хлопнув жену по спине, Голдвин опустился на скамью. Эйлит захлопотала у огня. Она запустила половник в котел с бурлящим луковым супом, наполнила тарелку и, поставив ее перед мужем, присела напротив.

— Судя по всему, ты сегодня в добром расположении духа. Доволен своей работой? — Эйлит взяла шлем и осторожно покрутила его в руках, внимательно разглядывая. Он представлял из себя настоящее произведение искусства: строгие, аскетичные линии сочетались с украшенными тонким бронзовым узором надбровными пластинами и витиеватым скрепляющим ободом.

Голдвин отправил в рот ложку супа и усмехнулся.

— Мое настроение станет еще лучше, когда я закончу шлем. Он нужен графу Гарольду к Новому году, а работа сделана только на две трети.

Эйлит не обманула жалоба, прозвучавшая в его голосе. Не будь Голдвин сам доволен шлемом, он бы ни за что не показал его жене. И теперь ему явно не терпелось услышать похвалу. Она не сводила глаз с его рук, когда они отламывали хлеб или зачерпывали ложку супа. Просто невероятно, что они, такие огромные и грубые на вид, способны были создать такую красивую вещь. Эйлит вспомнила, с какой нежностью прикасались к ней эти руки по ночам, и по ее телу пробежала волна сладкой дрожи. Поддавшись озорной мысли, она водрузила шлем себе на голову.

— А теперь я похожа на валькирию? — приняв воинственный вид, спросила Эйлит и сама удивилась тому, как громко прозвучал ее голос.

Голдвин усмехнулся.

— Не очень. Валькирии не косоглазят и не наряжаются в домашние платья.

Показав мужу язык, Эйлит сняла шлем. Ее глаза мигом перестали косить и теперь смотрели прямо. Интересно, как во время битвы мужчинам удается что-то видеть перед собой через две узкие прорези, которые делает еще уже расположенная на переносице носовая пластинка? Представив себе, как будет сиять этот шлем на львиной голове Гарольда Уэссекского, молодая женщина невольно вздрогнула.